Advance: отказ от российского газа лишает Европу конкурентоспособности
Отказ от российского газа меняет экономику Европы, пишет Advance. Последствия для цен, промышленности и геополитического равновесия видны уже сейчас, но вскоре они станут еще масштабней. В этих условиях встает вопрос об устойчивости европейской модели и ее способности оставаться конкурентной.
Европа вступает в период глубочайшей энергетической трансформации в своей современной истории. Решение Европейской комиссии и Европейского парламента полностью прекратить импорт российского газа с 2027 года выходит за рамки традиционной энергетической политики. Это переворот. Этим решением отрезается один из стабильнейших каналов обеспечения континента, который существовал несколько десятилетий, несмотря на все политические разногласия — даже во времена идеологической борьбы между коммунистическим СССР и капиталистическим Западом. Последствия будут масштабными, но неоднородными и не линейными. Уже сейчас видно, как неравномерно распределяется бремя между государствами-членами, растет давление на промышленные сектора и меняется геополитическое равновесие в пользу других акторов.
Энергетическая модель, которая позволяла Европе конкурировать в период экспансии, теперь радикально меняется. В момент, когда континент столкнулся с растущими расходами на жизнь, замедлением промышленности и глобальной технологической конкуренцией, прекращение многолетней зависимости от российского газа становится главной проверкой европейской экономики на устойчивость. Решение принято в связи с вооруженным конфликтом на Украине, повышенной политической напряженностью и амбициозными климатическими целями, но его экономические последствия только в будущем дадут о себе знать в полной мере.
Отказ от российского газа не только изменит энергетическую карту Европы, но и будет определять темпы и направление европейской промышленной трансформации, будет влиять на отношения с крупными экономиками мира и внутреннюю политическую напряженность в самом ЕС. В новых условиях встанет вопрос о долгосрочной устойчивости собственно европейской модели вообще и ее способности оставаться конкурентной в мире, который стремительно меняется.
Европа вступает в эру без российского газа
Договор между Европейской комиссией и Европейским парламентом к 2027 году формально завершает период, когда российский газ был одним из столпов европейской промышленности и социальной модели. В рамках стратегии REPowerEU согласован режим полного отказа от импорта российского природного газа (по трубопроводам и в виде СПГ) с четким сроками. Больше не подписываются новые краткосрочные контракты после середины 2025 года; существующие договоренности истекают в 2026 году, а все долгосрочные договоры должны быть расторгнуты к осени 2027 года (с возможностью переноса на срок не позднее первого января 2028 года).
Политическое объяснение у Брюсселя четкое: Россию там считают "ненадежным поставщиком", который после начала спецоперации на Украине воспользовался энергоносителями как средством давления. Энергетическая зависимость преподносится как угроза для безопасности, и ставится цель — "навсегда" пресечь попытки энергетического шантажа. Урсула фон дер Ляйен говорит о "полной энергетической независимости" от России и об "опустошении военной казны Путина". Кто-то назовет этот нарратив стратегически убедительным и отметит, что за ним также кроется страх повторения кризиса 2022/2023 года, когда Европа за очень короткий срок была вынуждена компенсировать значительную часть российских энергоносителей альтернативными по рекордно высоким ценам (от последствий она пока так и не оправилась).
Вместе с тем многие страны-члены считают это решение политическим и видят в нем огромные экономические риски. Венгрия и Словакия готовы обратиться в суд, полагая, что Брюссель выходит за границы своей компетенции, а расходы за его решение диспропорционально ложатся на периферию без СПГ-терминалов. В сам текст постановления включен и suspension clause, то есть пассаж о временном возвращении импорта в случае, если одно из государств ЕС столкнется с чрезвычайными проблемами в области снабжения газом. Сам факт того, что этот "тормозной механизм" описан в постановлении, говорит о том, что политическая элита осознает потенциальные последствия этого решения.
Путь к полному отказу и реальная динамика трансформации
До начала спецоперации России на Украине в 2022 году около 45% импортного газа в ЕС были российскими. Эта доля на протяжении десятилетий считалась стабильной основой европейской модели: относительно дешевый газ из Сибири насыщал немецкую химическую промышленность, центральноевропейскую металлургию и электроэнергетические системы в целом ряде государств. После ограничений российских поставок и резкого роста цен в 2022 году все очень быстро изменилось. К середине 2025 года доля российского газа в импорте сократилась почти до 13%, а к осени приблизилась к 12%. Большую часть шока (скачок цен, закрытие некоторых заводов, вынужденная экономия) Европа уже пережила.
Трансформация проводилась по трем параллельным направлениям. Первое инфраструктурное: ускоренное строительство СПГ-терминалов в Германии, Нидерландах, Италии и других государствах, а также новые долгосрочные контракты с Норвегией, Алжиром, Азербайджаном и другими поставщиками. Второе направление потребительское: промышленный спрос на газ упал в среднем на 17% по сравнению с докризисным периодом — отчасти благодаря повышению эффективности, а отчасти из-за закрытия наиболее энергозатратных производств. Третье направление финансовое: за период с 2021 по 2024 год Европа, по доступным данным, потратила на ископаемые виды топлива на 930 миллиардов евро больше, чем заплатила бы в "нормальных" ценовых условиях. Значительная часть этих повышенных расходов уже понесена.
Новый режим с крайним сроком 2027 год — продолжение уже принятых ограничений, приведших к сокращению доли российского газа с 45 до 12%. По оценкам экономистов, переход от оставшихся 10 — 13% к нулю окажет меньшее (пусть и немалое) влияние, чем первый удар. Структурные изменения в потреблении уже произошли, мощности хранилищ расширены, а на рынок выходят новые поставщики СПГ из США, Катара и других стран. В этом смысле официальное "полное прекращение в 2027 году" — это на самом деле заключительный этап процесса, который, под давлением военных действий фактически начался еще в 2022 году. Это не значит, что трансформация безболезненна, но значительная часть шока уже сказалась в виде замедленного роста, низкой промышленной активности и более высоких цен, которые стали новой нормальностью. Речь о том, что последствия уже дают о себе знать, и многие из них еще долго сохранятся.
Официальный отказ и реальные бреши: российский газ через третьи страны
Постановление предусматривает полное прекращение прямого импорта российского газа и СПГ, но оно не может полностью перечеркнуть принципы, на которых работает мировой рынок. Газ — это товар, который часто смешивается, перепродается и проходит через "руки" нескольких посредников. Уже сегодня есть примеры "газового отмывания". Азербайджан импортирует дополнительные объемы российского газа для внутреннего потребления, а собственный газ отправляет в Европейский союз. По бумагам это азербайджанский импорт, хотя на деле речь идет о перепродаже части российского газа.
То же делает Турция. Анкара получает российский газ по "Турецкому потоку" и вместе с тем играет роль регионального хаба. Москва несколько раз предлагала модель, при которой российский газ "переплавлялся" бы в турецком хабе, а затем его продавали бы как турецкий. В ответ на такие планы Европейский союз прямо включает в запрет импорт через определенные "входные точки", такие как "Турецкий поток", а также вводит режим предварительного одобрения каждой новой импортной трассы. Идея проста: если у государства нет собственного обширного газодобывающего сектора и оно само импортирует газ из России, то любая его перепродажа в ЕС рассматривается под микроскопом!
Тем не менее полностью перекрыть все каналы практически невозможно. Возможен обмен партиями СПГ между трейдерами, как, например, в случае Китая и Индии, которые закупают российский СПГ со скидкой для собственного потребления, а потом перенаправляют другие объемы по контрактам в Европу. Нефтяной рынок уже сталкивался с подобным благодаря индийским НПЗ, которые перерабатывают российскую нефть, а нефтепродукты продают в ЕС. Газ сложнее с технической точки зрения, но логика все та же: чем больше разница в цене, тем сильнее стимул создавать посреднические цепочки.
Поэтому ответ европейского регулятора совмещает политическое послание и правовой аппарат: режим предварительного разрешения на импорт, список "надежных" стран, которые подтверждают, что не занимаются реэкспортом российского газа, а также наказания для тех компаний, кто был пойман на сознательном нарушении запретов. Однако на деле часть российских молекул продолжает циркулировать внутри глобальной системы, пусть и при значительно более низких российских маржах и больших ценах для конечных покупателей. Для промышленности и домохозяйств это означает парадоксальную ситуацию: Европа дорого платит за энергоноситель, который все чаще политически анонимен, но экономически по-прежнему связан с российскими месторождениями. Для Москвы это означает потерю прямых рычагов давления на Европу, и в такой ситуации часть "переговорного влияния" достается посредникам, таким как Анкара, Баку и Доха.
Влияние на стоимость жизни: три экономических сценария
Европейские домохозяйства и предприятия уже вошли в период непрерывно дорогой энергии. До 2021 года в среднем стоимость газа в ЕС колебалась в районе 17 евро за МВт/ч. Вскоре после начала вооруженного конфликта на Украине она ненадолго взлетела до 350 евро, а затем к 2024 году стабилизировалась на уровне около 50 евро за МВт/ч, то есть почти в три раза больше, чем до кризиса. Электричество в среднем вдвое дороже, чем до 2020 года, а высокая стоимость газа сказывается и на стоимости отопления, продуктов питания, услуг и арендной платы. Энергетический шок превратился в постоянный дополнительный налог, снизив европейский уровень жизни.
При благоприятном сценарии Европе удастся воспользоваться выходом новых поставщиков СПГ из США и Катара, и она продолжит снижать потребление благодаря высокой эффективности и ускоренному росту возобновляемых источников. Тогда рынок войдет в период относительного "избытка СПГ" к концу десятилетия. В такой ситуации стоимость газа и электроэнергии останутся выше, чем были до 2022 года, но обойдется без новых скачков: счета за энергию стабилизируются на повышенном, но подъемном уровне, а наиболее уязвимым категориям помогут государственными дотациями.
При среднем сценарии, который наиболее вероятен, газ останется ощутимо дороже, чем в США и на Ближнем Востоке, а кроме того, время от времени будут случаться сезонные скачки. Домохозяйства навсегда сократят свое потребление, а часть промышленности переберется в другие края или сожмется. Инфляция время от времени снова будет расти, как только рынок останется без нескольких партий СПГ или Азия запросит больше.
При тяжелом сценарии несколько неблагоприятных факторов сольются воедино: морозная зима, отсрочки в запуске новых СПГ-производств, мощный рост азиатского потребления. Стоимость газа снова доберется до 70 евро за МВт/ч, а в некоторых государствах вернется официальное или неофициальное распределение газа между крупными потребителями. Прогнозы, которые в момент начала вооруженного конфликта предусматривали возможный скачок среднего счета для домохозяйств аж на 60%, при таком сценарии снова станут актуальны. Разница с 2022 годом будет в том, что тогда в шоковый момент у домохозяйств еще был "жирок", а промышленность не была ослаблена.
Промышленность под давлением и потеря конкурентоспособности
Наиболее ясный сигнал о том, насколько энергетический кризис изменил европейскую экономику, подает промышленность. Потребление газа в промышленном секторе непрерывно сокращалось и достигло 17% по сравнению с нормальным уровнем. Но причина не в том, что за короткий срок заводы стали значительно эффективнее, а потому что часть мощностей остановлена или переехала. Химическая промышленность, производство удобрений, стекла, алюминия и бумаги — все это сегменты, которые десятилетиями процветали благодаря дешевому российскому газу, а теперь работают с совершенно новой структурой расходов.
Международные институты предупреждают, что энергетический шок сам по себе "съест" около одного процента потенциального роста еврозоны до 2027 года, а в деньгах это около 200 миллиардов евро потерянной ежегодной активности. Газ и электричество в Европе остаются вдвое или даже втрое дороже, чем в США или на Ближнем Востоке, что ставит энергозатратные сектора в трудное положение. Речь не только о краткосрочном шоке, который можно компенсировать дотациями, но и о структурном изменении стоимости ресурсов.
В результате — скрытый, но вполне реальный процесс деиндустриализации. Инвестиции в новые мощности все чаще уходят в США (Трамп потирает руки), на Ближний Восток или в Азию, где энергоносители дешевле, экологические нормы менее строгие, а государственная поддержка более щедрая. Внутри Европейского союза растет запрос на собственные дотационные пакеты и промышленную политику, что повышает расходы национальных бюджетов. Политики отвечают обещаниями о том, что ускоренный переход на возобновляемые источники в среднесрочной перспективе снизит зависимость от газа и стабилизирует расходы. Однако окно, в котором промышленность должна выживать с высокими ценами на газ, прежде чем переход состоится, измеряется годами, если не десятилетиями, и в этот период часть производства покинет Европу навсегда.
Азиатское ускорение и европейское замедление
Пока Европа платит во много раз больше за энергию, чем до кризиса, крупные азиатские импортеры пользуются ситуацией, надолго меняя распределение экономических сил. Россия, потеряв европейский рынок, перенаправила свою нефть и часть газа на восток. Доля азиатского рынка в экспорте российской нефти увеличилась с чуть более 30% до почти двух третей, а Китай и Индия превратились в главных покупателей, получающих большую скидку по сравнению с мировыми ценами. По некоторым данным, с 2022 года Индия сэкономила (как минимум) десятки миллиардов долларов на импорте энергоносителей благодаря российскому экспорту с дисконтом.
Вместе с тем Европа за тот же период потратила на сотни миллиардов евро больше на газ, чем заплатила бы в нормальных обстоятельствах. Пока азиатские НПЗ перерабатывают дешевую российскую нефть и продают нефтепродукты обратно в Европу по рыночным ценам, а разницу оставляют себе, европейские металлургические предприятия, производители удобрений и нефтепродуктов несут куда большие расходы. Дешевые энергоносители, таким образом, превращаются в своеобразный мотор развития Азии, а дорогая энергия дополнительно отягощает европейскую промышленность.
Разумеется, Россия за короткий срок не может полностью перенаправить газ с европейского рынка на азиатский, так как инфраструктура трубопроводов в Китай еще не построена в тех масштабах, какие заменили бы прежние 150 — 180 миллиардов кубометров газа в год для Европейского союза. Значительная часть этого газа остается неиспользованной или продается в виде СПГ, имеющего свои ограничения. Но даже частичного перенаправления газа достаточно, чтобы снизить главным азиатским игрокам входящие затраты. Тем временем Европа переходит на дорогие альтернативы. В такой ситуации разница в стоимости энергии напрямую влияет на разницу в процентах роста и активности в области новых промышленных инвестиций. Европеизированная модель глобализации, в которой Европейский союз был промышленным ядром, а Азия "фабрикой мира" с дешевой рабочей силой, постепенно заменяется моделью, в которой Азия обладает и дешевыми энергоносителями, а Европа постепенно превращается в дорогой, зарегулированный рынок с ограниченными промышленными возможностями.
США как главный бенефициар энергетического разрыва
Разрыв энергетических связей между Европой и Россией одновременно открыл пространство для укрепления другой державы — Соединенных Штатов Америки. Американцы за очень короткий срок превратились в главного поставщика СПГ на европейский рынок. Экспорт американского СПГ в Европу во много раз увеличился по сравнению с периодом до 2022 года, и доля американского экспорта газа в размере от 50 до 70% от всего уже прочно закрепилась в структуре газового импорта Европейского союза. В период с 2022 по 2025 год европейские государства потратили десятки, а в общей сложности и сотни миллиардов евро на американский газ и заключили долгосрочные контракты на 15 или 20 лет.
Для Вашингтона это двойная выгода. С одной стороны, американская газовая индустрия получила гарантированный и платежеспособный рынок для своих проектов в Мексиканском заливе, что обеспечивает возвратность крупных вложений в СПГ-инфраструктуру. С другой стороны, геополитическая цель, которую США поставили себе еще в 80-х (сокращение зависимости Европы от российских энергоносителей), теперь практически достигнута. Зависимость никуда не делась, а только видоизменилась, и вместо российских трубопроводов Европа теперь зависит от американских терминалов и танкеров.
Брюссель становится по-новому уязвим. В момент торговых споров или расхождений из-за регуляторных норм тот факт, что часть европейской энергетической безопасности зависит от американских поставок, дает Вашингтону в руки дополнительный инструмент давления. Уже сейчас в экспертных кругах отмечаются случаи, когда американские или катарские лобби пользуются энергетической зависимостью, чтобы влиять на европейские климатические и прочие регуляторные нормы. На самом деле разрыв Европы с Москвой не подарил Европе энергетическую автономию, а принес новую, политически более "приемлемую", но экономически дорогостоящую асимметрию в пользу США и нескольких других экспортеров.
Последствия для Венгрии, Словакии, Австрии, Хорватии, Сербии...
Внутри Европейского союза бремя решения распределено очень неравномерно. Венгрия и Словакия вступают в фазу наибольшей уязвимости. После 2022 года Венгрия полагалась на долгосрочный контракт с "Газпромом" о поставках по "Турецкому потоку" и практически не обзавелась собственной СПГ-инфраструктурой. При этом Венгрия сохранила низкие цены для домохозяйств за счет государственных дотаций. Удаление российского газа из этого "уравнения" влечет или значительно более высокие импортные цены, или значительно большие бюджетные трансферты для поддержания замороженных счетов. Поэтому Будапешт и называет это решение экономически деструктивным.
Словакия оказалась в таком же положении. Она крайне зависима от российского газа, и при этом у нее развитая промышленность. Автопроизводства, металлургия и химическая промышленность в Словакии очень чувствительны к росту цен на энергию. Да, закупать их с альтернативных направлений через Чехию, Польшу или Австрию технически возможно, но это дороже и логистически труднее, чем прямые закупки у России. Для Венгрии и Словакии огромное значение будут играть разветвленные трассы поставок, доступ к мощностям СПГ-терминалов в соседних странах и потенциальная европейская финансовая поддержка. Без них слишком велик риск промышленного спада и роста социального недовольства.
Австрия долгое время оставалась своеобразной аномалией. Даже после начала вооруженного конфликта она сохранила довольно большую долю российского газа благодаря долгосрочному контракту с "Газпромом" и роли хаба в Баумгартене. Теперь эту модель придется быстро менять: прекращение контракта к 2027 году поднимает вопрос арбитража, нового структурирования потоков через Германию и Италию и дополнительных расходов, которые в итоге лягут на плечи домохозяйств и промышленности. У Австрии есть больше вариантов, чем у Венгрии или Словакии, но на данный момент она и более зависима от российского газа.
Хорватия находится на противоположной стороне спектра. Благодаря СПГ-терминалу в Крке и собственному производству Хорватия уже практически отказалась от российского газа и превратилась в потенциального регионального поставщика. Расширение мощностей терминалов и трубопроводная связь с Венгрией, Словенией и Боснией и Герцеговиной делают хорватское побережье важной точкой новой европейской энергетической карты. Страна таким образом получает инфраструктурный и политический вес, которым ранее не обладала, хотя и она не защищена от общего роста цен СПГ на мировом рынке. Насколько это для Хорватии на самом деле "хорошо", нам только предстоит узнать, но нетрудно себе представить и негативные последствия этого в случае какой-то серьезной эскалации на континенте.
Сербия, хоть и не входящая в ЕС, очень пострадает от реструктуризации потоков, проходящих через регион. Из-за зависимости от российского газа, идущего через Болгарию и Венгрию, на Сербию напрямую повлияет европейский запрет на импорт через "Турецкий поток" и близкие трассы. Если Европейский союз настоит на строгом соблюдении запрета и на ограничении транзита российского газа через свою территорию, Белграду придется искать новые пути, все больше полагаясь на нероссийский газ, получаемый через Болгарию и Грецию или с СПГ-терминалов. Свою роль сыграет и азербайджанский газ, получаемый через дорогие посреднические цепочки. Все это, почти несомненно, повлечет рост цен и дополнительно политизирует энергетику в отношениях с Брюсселем и Москвой.
Россия после Европы: потеря рынков, поиски новой опоры
Для России потеря европейского газового рынка, несомненно, станет одним из сильнейших ударов в ее послевоенной экономической стратегии. "Газпром" многие годы зарабатывал десятки миллиардов долларов в год на продаже газа в Европейский союз, и из этих денег финансировался бюджет, региональные проекты, а также косвенно и военно-промышленный комплекс. После начала вооруженного конфликта на Украине и урезания поставок в Европу доходы резко снизились, и компания с рекордных прибылей перешла на работу в убыток. Акции "Газпрома" упали, и был сокращен его штат. Прогнозы, предсказывающие сокращение экспортных доходов от газа более чем вдвое к концу десятилетия, говорят о непрерывной эрозии этого источника финансирования.
Структурные проблемы кроются и в географии. Газопроводы в Европу, начиная с украинского транзита и до Балтийского моря, строились для западного рынка. Газопроводы в Азию, как я уже писал, только постепенно расширяются. По уже имеющимся трубопроводам в Китай поставляется газ с других месторождений (не тех, откуда газ качали в ЕС), а запланированные проекты типа "Силы Сибири 2" еще не согласованы и не профинансированы настолько, чтобы смогли заменить европейские поставки. СПГ-проекты в Арктике обременены санкциями и ограниченным доступом к технологиям и финансированию. Все это означает, что часть российского газа останется неиспользованной, а часть будет продана по сниженным ценам ограниченному числу новых покупателей.
Утрата Европы имеет и политические последствия. Энергетическая взаимозависимость использовалась десятилетиями как инструмент российского влияния на европейскую политику, и в этом нет сомнений. Скидки, долгосрочные контракты и угрозы перекрыть поставки входили в широкий "арсенал". Без этого рынка российская позиция слабеет, а мощь покупателей на востоке, прежде всего Китая, растет. Москва все больше превращается в поставщика сырья для китайской промышленности, а ее пространство для маневра сжимается.
Вместе с тем Россия сохраняет сильную позицию на рынке нефти, где диверсификация с точки зрения логистики проще, и это позволяет ей по-прежнему пополнять свой бюджет за счет поставок в Азию и другие регионы. Но вот газовая отрасль претерпевает глубокую трансформацию. Решение Европы к концу 2027 года отказаться от российского газа подкрепляет долгосрочную тенденцию к росту зависимости российской экономики от Азии. Для европейских граждан это означает, что энергоноситель, который десятилетиями образовывал основу индустриальной мощи континента, перемещается на другой край Евразии, тогда как Европа сознательно отказывается от этого ресурса и вступает в период более дорогостоящей, политически более надежной, но и более отягощенной экономическими последствиями модели снабжения. В переводе: все, за исключением Дальнего Востока и той стороны Атлантики, так или иначе останутся в убытке.
Долгосрочные геополитические последствия для европейско-российских отношений и стабильности континента
Решение полностью прекратить импорт российского газа к 2027 году завершает текущий процесс геополитического расхождения Европейского союза и России. Энергетическая взаимозависимость, которая десятилетиями служила каналом сотрудничества и ослабляла политическую напряженность, заменяется моделью почти полной отделенности. В результате — своеобразный "энергетический железный занавес" на континенте: ключевые потоки капитала и сырья перенаправляются; институциональные каналы сотрудничества упраздняются, а доверия, которое позволяло реализовывать крупные инфраструктурные проекты, такие как газопровод через Балтийское или Черное море, больше нет.
Поэтому Европа вступает в продолжительный период таких отношений с Россией, доминировать в которых будут соображения безопасности и санкции, а не торговые интересы и инвестиции. Многие понимают, что это значит (более или менее стабильный мир в Европе после Второй мировой войны обеспечивался именно развитием торговых отношений.) Сужение пространства для традиционной "реальной политики", в которой энергетические интересы зачастую смягчали политические конфликты. Также исчезает один из главных каналов российского влияния на европейскую внутреннюю политику, как и инструмент давления в кризисных ситуациях. Европа больше не будет бояться, что Москва посреди зимы закрутит вентиль, но и у Москвы больше не будет причин считаться с европейскими экономическими интересами при принятии решений.
Риск начала прямой войны между НАТО и Россией остается ограничен, прежде всего, ядерным равновесием и пониманием масштабов потенциальной катастрофы. Этот энергетический разрыв, вероятнее всего, приведет к усугублению конфликта как в более "мягких" проявлениях (кибер-удары), так и в более "жестких" (вооруженный конфликт на Украине).
Заключение: Европа между энергетической доктриной и экономической реальностью
Это решение является одновременно и геополитической доктриной, и экономическим экспериментом. При благоприятном раскладе Европе удастся воспользоваться выходом новых поставщиков СПГ, ускорить вложения в возобновляемые источники, снизить потребление и стабилизировать цены энергии на уровне хоть и более высоком, чем докризисный, но приемлемом. Груз будет распределен за счет государственных дотаций, адаптационных механизмов промышленности и замедленного реального роста без тотального слова социальных и производственных структур.
При среднем сценарии, который наиболее вероятен, континент вступит в продолжительный период "дорогого статуса-кво". Газ и электроэнергия будут ощутимо дороже, чем в США и в большей части Азии, а часть энергозатратной промышленности постепенно переберется в другие края или сожмется. Европа останется важным технологическим и потребительским центром, но ее промышленный портфель сократится, а население будет нести повышенные расходы на жилье, продукты питания и услуги (со всеми вытекающими социальными последствиями и обострениями).
При тяжелом сценарии несколько неблагоприятных факторов сольются воедино: высокая стоимость энергии, недостаточный темп трансформации и усилившаяся внешняя конкуренция вгонят ЕС в продолжительную стагнацию. Разница в стоимости энергии превратится в постоянное конкурентное преимущество Азии и других регионов, тогда как Европа попытается смягчить последствия дотациями и защитными мерами. При таком исходе критика об "экономическом самоубийстве" станет оправданной.
В реальности события, по всей видимости, будут развиваться где-то между этими тремя сценариями. Россия, несомненно, теряет самый большой и самый богатый рынок для своего газа. Соединенные Штаты Америки и другие экспортеры СПГ получают надежного (и зависимого) покупателя, а Азия использует дешевые российские энергоносители, чтобы дополнительно укрепить собственную промышленную базу. Европа сознательно соглашается на роль игрока, который платит втридорога на мнимую энергетическую безопасность и свою милитаристскую политическую позицию в отношении вооруженного конфликта на Украине, надеясь, что технологии, эффективность и возобновляемые источники энергии компенсируют ей потерянные преимущества от дешевого газа (рискованная надежда).
Сохранение подобной стратегии требует комбинации последовательной промышленной политики, больших вложений в электроэнергетическую инфраструктуру, гибкого механизма для защиты наиболее уязвимых домохозяйств и готовности признать и корректировать собственные ошибки на ходу. Без этого решение полностью отказаться от российского газа запомнится, прежде всего, как катализатор тяжелой деиндустриализации и падения уровня жизни. В обоих случаях цена отнюдь не абстракта и уже сейчас видна в счетах граждан, бюджетах предприятий и новом положении континента в мире, который пойдет дальше, а Европа, возможно, больше не сможет идти с ним в ногу.