2 декабря по новому стилю (или 20 ноября по юлианскому календарю) 1805 года у села Аустерлиц в австрийской Моравии — ныне это чешский Славков-у-Брна — произошла «битва трёх императоров». Войска Наполеона разгромили две численно превосходившими армиями — австрийскую, и, увы, русскую, которой командовал Михаил Кутузов.
Иван Шилов
ИА Регнум
Для французов «солнце Аустерлица» — до сих пор знак высшего военного мастерства Бонапарта. Для австрийцев — символ начала заката империи Габсбургов. Для чехов — туристический бренд. В российском историческом сознании событие 220-летней давности занимает довольно странное место.
220 лет спустя мы хорошо помним Бородино, Шипку, Сталинград, сколько угодно раз переснимаем Нюрнберг и Курскую дугу. Но Аустерлиц оказывается фигурой умолчания: в школьных учебниках он прячется в абзаце между войной Третьей антинаполеоновской коалиции и Тильзитским миром.
В массовом сознании — это несколько сцен из «Войны и мира», где 27-летний Александр I и «пылкие» генералы заглушают хриплый голос Кутузова. Поражение, после которого вроде бы «началась дорога к Бородино», но о самой дороге мы предпочитаем не думать.
Между тем для современников Аустерлиц был не только пощечиной России и Австрии. Это выглядело как пробный камень целого мироустройства: старые монархии Европы против революционной, а затем наполеоновской Франции. Империя Бонапарта, своего рода прообраз Евросоюза во главе с самой прогрессивной страной континента, воспринималась как новый мир, идущий на смену старому. Но история распорядилась иначе.
Почему Александр не прислушался к Кутузову
Чтобы понять, что произошло под Аустерлицем, надо начать не с пушек, а с дипломатии. В начале XIX века Франция и Россия формально считались почти союзниками: Наполеон через своих посланников уверял Александра I, что хочет «гармонии и дружбы», а не войны. Всё сломала англо-французская война 1803 года.
Лондон искал на континенте партнёров против Бонапарта, и Петербург постепенно втягивается в коалицию с Англией и союзной Лондону Австрией. Россия вошла в конфликт не как жертва внезапного удара (как это было в 1812-м), а как добровольный участник Третьей коалиции. Александр рассчитывая одновременно остановить усиление Франции и укрепить собственный вес в Европе.
По дневнику австрийского атташе Карла фон Штутерхайма видно: Александр созрел для войны ещё до громких скандалов вокруг Наполеона. Зимой 1804 года царь настойчиво уговаривает Вену на союз и говорит, что война «возвышает душу», а амбиции Бонапарта нужно остановить, иначе Франция рано или поздно подомнёт остальных.
Для молодого императора будущая кампания — моральный крестовый поход против «узурпатора» и шанс утвердить Россию европейским арбитром. Осторожные расчёты дипломатов тонули в этом энтузиазме.
Наполеон ответил так, как умел лучше всего. «Великая армия» быстрым маршем прошла к Дунаю, окружила австрийцев под Ульмом, вошла в Вену и отбросила армию Кутузова на север, к Ольмюцу (ныне чешский Оломоуц).
Здесь союзники собрали крупные силы. Но у Наполеона единое командование и ясный замысел, у России и Австрии — двоевластие.
Кутузов настаивал на обороне и затягивании кампании, но Александру нужна быстрая победа. Австрийский штаб выдавал оторванные от реалий планы, которые в «Войне и мире» высмеет Толстой: die erste Kolonne marschiert, die zweite Kolonne marschiert («первая колонна марширует, вторая колонна марширует»).
Союзные армии приняли план, разработанный австрийским генералом Францем фон Вейротером — которого обессмертила реплика Андрея Болконского: «Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность — конца нет!».
Аккуратный австрийский план подразумевал удар удар по правому флангу французов (предполагалось, что Наполеон выставит здесь сравнительно слабые полки) ценой оголения австро-русских позиций на Праценских высотах — и становится отправной точкой аустерлицкой неудачи.
Что пошло не так
Утро 2 декабря начиналось так, как и планировали союзники. Русско-австрийская армия спустилась в туманную низину, колонны потянулись к югу, отрезая, как им кажется, правый фланг Наполеона и путь на Вену.
На Праценских высотах, ключевой позиции, оставались сравнительно слабые части: несколько батальонов, резервные подразделения.
Именно этого и добивался французский император. Военные теоретики XIX века (в частности выдающийся русский учёный немецкого происхождения Генрих Леер) отмечали: союзники объективно имели численное преимущество, но лишили себя главного — выгодной позиции и единого управления.
Анна Рыжкова
ИА Регнум
Наполеон, напротив, собрал «ударный кулак». Пока наши и австрийские силы растягивались по балкам и болотцам южнее, корпус Николя Сульта поднялся на опустевшие Праценские высоты.
Внизу, у деревень Телниц и Сокольниц, завязался тяжёлый бой: союзные части под началом будущего героя Отечественной войны Петра Багратиона, прикрывая правый фланг, отбивали атаки корпуса Луи-Николя Даву.
Но судьба битвы решалась в центре.
Багратион и кавалергарды спасли честь союзников
Выждав, когда основные силы союзников уйдут вперёд, французы буквально выросли над нашим и австрийским «левым плечом». Удар с высот разрезал союзную линию пополам.
Мемуаристы и официальный историк кампании Александр Михайловский-Данилевский писали, что именно в этот момент стало ясно: сражение проиграно, остаётся только выводить войска и спасать ядро армии.
Дальше разворачивалась не «шахматная партия», а борьба за выживание.
На левом фланге австрийские части, прижатые к замёрзшим прудам у деревни Сацан, пытались отойти и попали под огонь французской артиллерии. Часть людей погибла в ледяной воде, части удалось спешно отойти к городу Брюнн (Брно).
Правый фланг под командованием Багратиона, как и раньше в «деле» под Шёнграбеном, дрался до темноты и уходил организованно, прикрывая отход.
В самый тяжёлый момент за честь русской армии постояла «белая косточка» — Кавалергардский полк. Это подразделение тяжёлой кавалерии было набрано из представителей лучших фамилий, которых берегли во втором эшелоне — на крайний случай. И вот он настал.
Брат императора, великий князь Константин Павлович попытался пробиться с пехотными гвардейцами к Праценским высотам, но был «смят» бешеной контратакой лёгких кавалеристов наполеоновской гвардии. Наши пехотинцы были обращены в бегство и прижаты к одной из речек Аустерлицкого поля. И были бы изрублены, если бы форсирование препятствия не прикрыли лейб-казаки, но в первую очередь — кавалергарды, для которых это был первый бой в истории полка.
Их выход против превосходящих сил французов, возможно, вдохновил Булата Окуджаву и Исаака Шварца написать песню «Кавалергарды, век недолог».
В безмятежной в целом истории Кавалергардского полка были всего две самоубийственные «акции»: аустерлицкая атака и схватка на батарее Раевского во время Бородинского сражения. Но именно Аустерлиц стоил наибольшей крови — «выбывшими из строя» числились 13 офицеров и 226 нижних чинов. Командир полка, князь Николай Репнин-Волконский был тяжело ранен и попал в плен.
Богдан Виллевальде. Взятие орла французского полка кавалерией русской гвардии. 1884
Безрассудная атака русских кавалергардов так впечатлила Бонапарта, что он лично посетил пленных офицеров в лазарете и не поскупился на комплименты Репнину. «Похвала великого полководца есть лучшая награда солдату», — ответил князь. «С удовольствием отдаю её вам», — нашёлся Наполеон.
Император французов мог позволить себе великодушие. По оценкам российских и зарубежных исследователей, союзники потеряли убитыми, ранеными и пленными от 30 тысяч до 45 тысяч человек, из них значительную часть — русские полки.
Французские потери, по тем же источникам, потеряли вдвое меньше, что для войны начала XIX века выглядит разрывом почти катастрофическим.
Аустерлиц по-русски: кто написал первую научную историю
Для нашей армии аустерлицкая неудача не была тотальным разгромом: русские силы отошли не толпой беглецов, а измотанным, но боеспособным войском. Это принципиальный момент, на котором настаивали и Михайловский-Данилевский, и историк-генерал Леер.
Поражение было тяжёлым, но не переломило ни систему управления, ни боевой дух. Именно поэтому уже через несколько лет эти же части снова будут стоять против Наполеона — сначала в Пруссии в «делах» под Пултуском (1806), под Прейсиш-Эйлау (1807), а потом в Бородинской битве.
Франсуа Паскаль. Аустерлицкое сражение
Официальная историография первой половины XIX века старалась выдерживать баланс. С одной стороны, подчеркнуть мужество войск и личное участие императора — задача имперской истории, написанной «по высочайшему повелению». С другой — замолчать просчёты было невозможно.
В предисловии к изданному в 1844 году «Описанию первой войны императора Александра с Наполеоном» Михайловского-Данилевского прямо отмечалось: Европа знает только французские версии кампании 1805 года и русскому обществу необходимо своё обстоятельное изложение событий. То есть власть (на тот момент царствовал Николай I) не отказывалась от анализа неудач, но вводила в строгие рамки: через анализ планов, марш-манёвров, поведения союзников.
Советская историография добавила ещё один уровень. Один из ведущих франковедов, специалист по эпохе революции и наполеоновских войн Альберт Манфред подчёркивал, что русские солдаты в этой истории были частью общеевропейской линии сопротивления наполеоновской гегемонии.
Бонапарта во времена господства школы Покровского считали едва ли не прогрессивной фигурой, но с 1930 годов возобладал более патриотичный подход, который стал доминирующим к 1950-60-м, когда работал Манфред.
Ошибки Александра и его окружения учёный разбирал достаточно жёстко, но при этом последовательно показывает: военная школа Кутузова, опыт поражений 1805–1807 годов становятся фундаментом будущей победы 1812 года. Советские историки интегрировали аустерлицкую неудачу в патриотическую мифологию в хорошем смысле этого слова.
В постсоветских работах к этому добавляется и внешнеполитический контекст. Историки делают акцент на том, как Россия шаг за шагом переходит от идеи «особого союза» с Францией к участию в Третьей коалиции: под воздействием Лондона, под влиянием англофильских кругов при дворе и личного стремления Александра выступить арбитром европейских дел.
В этой логике Аустерлиц — не случайное столкновение, а результат выбора, сделанного Петербургом. И современный читатель получает не картинку «жертвы агрессии», а честную историю о том, как великая держава входит в большую европейскую войну и учится на собственных просчётах.
Аустерлиц по-французски: как блекло «солнце»
Во Франции Аустерлиц долго жил как чистая легенда. Для наполеоновской армии это «идеальное сражение», для Второй империи, Третьей, Четвёртой и Пятой республик — удобный символ национальной доблести, который не связан с колониальными войнами и внутриполитическими расколами.
Но, как отмечают современные французские исследователи, со временем память о поражениях — Россия 1812 года, Ватерлоо — начинала вытеснять культ блестящих побед.
Луи-Франсуа Лежён. Битва под Аустерлицем. 1808
Французская историография остаётся в значительной степени сосредоточенной на собственном опыте. Анализируя наполеоновскую тему через призму исторической памяти, можно заметить: именно трагические сюжеты, регулярно поднимаемые на официальных церемониях, оказываются важнее для национальной идентичности, чем «солнце Аустерлица».
Это заметно и по тому, как французская пресса обсуждала юбилеи наполеоновских войн: спорят о том, что именно отмечать — триумф империи, общую европейскую трагедию или жертвы колониальной политики.
Аустерлиц в этой картине — «наша великая победа где-то в Моравии», а не место, где тысячами лежат русские, австрийские и французские солдаты.
Аустерлиц «на месте»: работа с памятью и турбизнес
Чехи и мораване за двести лет сделали из Аустерлица вполне конкретное пространство памяти. На Праценских высотах в 1912 году появился Курган мира — памятник, на который собирают деньги в том числе и в Российской империи.
Фигура четырёх воинов с гербами России, Австро-Венгрии, Франции и Моравии, братская могила без разделения по армиям — это попытка превратить поле битвы в поле примирения.
Рядом вырос музей Брненского края, где наполеоновская эпоха подаётся уже как часть региональной истории. Там работают с документами о размещении русских войск, показывают артефакты из Бородинского музея, пускают по панно сцены из советского фильма «Война и мир».
Антуан-Жан Гро. Встреча Наполеона и Франца II после Аустерлицкого сражения. 1812
Туристу предлагают целую «землю трёх императоров»: маршрут по Славкову (бывшему Аустерлицу), Працену, Тваржоной, высоте Сантон. Летом — «наполеоновские дни», зимой — реконструкции боя с участием десятков клубов из разных стран, в том числе российских.
За этим туристическим «аттракционом», однако, стоит вполне серьёзная работа. В начале 2000-х при участии российских дипломатов и местных активистов в Тваржоной открывается памятник погибшим солдатам корпуса Багратиона.
В Кршеновице, где находился штаб Кутузова, установили памятник самому полководцу. Чешские политики на открытии честно признавали: можно проиграть сражение, но выиграть войну, и напоминание о Кутузове здесь нужно не меньше, чем наполеоновский культ.
Какое нам дело до Аустерлица 220 лет спустя
Что в 2025-м даёт нам этот сюжет, кроме академического интереса? Во-первых, он возвращает в фокус русских солдат, которые в 1805 году воюют не за «чужие династические интересы», а за российское видение будущего Европы.
Да, Россия вошла в коалицию как великая держава с собственными расчётами. Да, политическое руководство совершает ошибки. Но на поле под Славковом стояли те же полки, которые через несколько лет будут сражаться под Прейсиш-Эйлау, Фридландом, на бородинском поле. Память о них не должна зависеть от того, победили они в конкретный день или нет.
Во-вторых, Аустерлиц заставляет иначе взглянуть на привычный набор «славных дат». Победа 1812 года и крах наполеоновской системы невозможны без опыта ранних кампаний. Именно после 1805 года русское командование осторожнее относится к австрийским планам, более жёстко настаивает на собственных решениях, меняет систему подготовки штабов. Линию от Аустерлица до Тарутинского манёвра можно проследить и по документам, и по работам историков-военведов.
И, наконец, разговор об Аустерлице — это проверка зрелости нашей исторической памяти. Умение честно разбирать поражения, не ставя под сомнение честь армии и государства, и учиться на этих поражениях, отличает большую страну от наборa красивых легенд.