Здания модернизма и конструктивизма исчезают быстрее, чем мы успеваем понять их ценность. Почему это опасная привычка и что это значит для города
— В последние годы архитектура XX века исчезает из Москвы очень быстро. Как вы это оцениваете?
В последние годы Москва теряет архитектуру XX века быстрее, чем успевает осознавать ее ценность. ДК Российского университета транспорта, здание дирекции Парка Горького, дом-коммуна «Изотерма» на Рождественке — эти здания исчезли почти без обсуждений. Еще десять лет назад подобные решения сопровождались горячими дискуссиями, письмами, попытками защитить объекты. Сегодня все происходит тихо, почти буднично.
При этом речь идет не только о конструктивизме 1920–1930-х. Под угрозой и поздний советский модернизм — архитектура 1960–1980-х, которая раньше казалась слишком молодой, чтобы быть историей, а теперь внезапно оказалась «лишней» в сценариях девелоперского развития.
Парадокс в том, что именно эта архитектура — от конструктивизма до модернизма — лучше всего отражает важные для Москвы эпохи: время социальных экспериментов, урбанистических прорывов, инженерной смелости и стремления построить новое общество. Но мы замечаем это только тогда, когда здания остаются лишь на фотографиях.
— Почему же сносы происходят так легко и бесшумно?
Ответ частично кроется в законодательстве.
Существующий закон об объектах культурного наследия оценивает здания по формальным критериям — возрасту, степени сохранности, декоративному наполнению. А модернизм, у которого по идее почти нет декора, в эту систему просто не помещается.
Цифры это подтверждают. В Москве сегодня больше 8300 объектов культурного наследия. Из них к эпохе модернизма относятся всего 21 здание. И 17 из этих 21 — это постройки одного огромного комплекса: Дворца пионеров на Воробьевых горах.
То есть фактически вся архитектура 1960–1980-х годов в Москве имеет охранный статус в размере пяти зданий. Все остальное — юридически ничем не защищено.
На фоне этой уязвимости ускорившийся девелопмент действует как каток: любая территория в центре или около него воспринимается как пустой ресурс.
— Раньше вокруг таких сносов поднимались дискуссии и даже протесты. Почему общественная реакция почти исчезла
Причин несколько:
1. Усталость. Горожане переключены на бытовые и экономические вопросы; мало у кого хватает сил на «долгие» темы.
2. Комплекс современника.Модернизм и конструктивизм кажутся «еще не историей». Такая же ситуация когда-то была с архитектурой модерна: ее ценность начали понимать только спустя 70–80 лет.
3. Потеря внимания к контексту. Мы видим здания по отдельности, а не как среду. Но город — это не набор фасадов.
Когда исчезает одно здание в Марьиной Роще — исчезает не только оно. Исчезает характер района.
— Тем не менее, архитектура XX века — важная часть городской истории. Почему она так значима?
Конструктивизм — это не «бетонная простота», а язык эпохи, которая строила новое общество и новую жизнь. Это архитектура мечты — честная, лаконичная, функциональная. Дом-коммуна, фабрика-кухня, ДК — это были не просто здания, а эксперименты.
Модернизм 1960–1980-х — следующая глава. Телебашня в Останкино, «летающая тарелка» цирка на Вернадского, советские пансионаты, висячие конструкции спорткомплексов — это был огромный скачок инженерной мысли. То, что сейчас кажется обычным или «скромным», когда-то было футуризмом.
И то, и другое придумывали архитекторы, которые проектировали будущее. Поэтому утрата таких зданий — это не просто снос стен, это потеря свидетельства целой эпохи, ее устремлений и идей.
— Часто говорят, что модернизм «плохо стареет». Так ли это?
Здания 1960–70-х действительно часто требуют реконструкции — они строились в условиях дефицита материалов, технологий и скоростного роста городов. Но это не делает их менее ценными.
Точно так же когда-то ругали здания 18–19 века — за протечки, перекосы, сырость. Время все расставило на места.
Именно модернизм — архитектура эксперимента — подарил нам «смелые» конструкции и решения, которые сегодня воспринимаются как норма: большие пролеты, свободная планировка, фасадные стеклянные системы, новые инженерные схемы.
Мы просто не успели отстроить эмоциональную дистанцию, чтобы его оценить.
— Значит, модернизм можно сохранить? Или его судьба предрешена?
Сохранить можно. Опыт Дома Наркомфина доказал: даже сложнейшие объекты можно адаптировать. Это требует времени, экспертизы, но возможно.
Для этого нужны три шага:
1. Обновление критериев охраны. Архитектуру без декора нельзя оценивать по декору.
2. Экономические стимулы. Реконструкция в ряде случаев выгоднее сноса, но это плохо объяснено девелоперам.
3. Просветительская работа. Общество начинает защищать то, что осознает как ценность.
— Что, на ваш взгляд, стоит на кону?
Не только фасады. Мы теряем непрерывность городской биографии Москвы — ее пласт 1920–1980-х годов, который показывает, как страна мечтала, строила, экспериментировала.
Когда исчезает модернизм, город становится одноголосым. Каждая эпоха начинает существовать отдельно, без связи с предыдущими.
И если мы перестанем замечать, как уходит архитектура прошлого века, однажды обнаружим, что исчезло целое столетие — и вернуть его уже невозможно.
Конструктивизм и модернизм — это главы городской биографии Москвы, которые мы рискуем потерять из-за того, что не успели научиться их читать. Возможно, через 20–30 лет мы будем восстанавливать эти фрагменты по архивным фотографиям, так же как сегодня восстанавливают архитектуру разных эпох в мире.
Но есть шанс успеть — если перестать воспринимать архитектуру 20-го века как временную и начать смотреть на нее с той же глубиной, с какой смотрим на здания 19-го века.
Память города — это не только колонны и лепнина. Это и бетонные «тарелки» цирков, и строгие фасады общежитий, и смелые инженерные эксперименты.
И если мы научимся видеть в них ценность, они перестанут исчезать беззвучно