5 ноября 1962 года погиб заслуженный артист РСФСР Евгений Урбанский.
Это было июньским вечером давным-давно, более шести десятков лет назад. Командированный в Москву, уже перед отъездом домой оказался я в Театре имени Станиславского, на спектакле «Ученик дьявола» по пьесе Бернарда Шоу. Что ж, увиденное впечатлило, особенно – сам «ученик дьявола», Ричард: протестующий против Бога, вообще религии, да и обычной в человеческой среде этики, повинующийся только своей натуре, способный на самоотвержение – он был великолепен. К тому же всякое очередное появление главного персонажа на сцене публика неизменно встречала аплодисментами – потому что обожала этого актёра, мигом завоевавшего в ту пору киноэкран.
Когда действо закончилось (а до отправления «Красной стрелы» оставалось ещё полтора часа), я за кулисами, встретившись с ним – тридцатилетним, высоченным, чёрнокудрявым, белозубым, попросил о коротком интервью. Мы присели на скамеечке во дворе театра, рядом с актёрским общежитием, где Евгений Урбанский и его тоже уже знаменитая жена занимали шестиметровую комнату.
***
Родился он в Москве, а потом, пятилетний, вместе с мамой и братом оказался сосланным в Алма-Ату. Потому что отца, второго секретаря ЦК Компартии Узбекистана, арестовали по пресловутой 58-й и как «врага народа» на десять лагерных лет отправили в противоположном направлении – под Воркуту. Когда же в 1946-м Яков Самойлович, по милости властей «условно-досрочно освобождённый», стал вкалывать – сначала на кирпичном заводе, потом – в шахте, туда же, в Инту, перебралась и вся семья...
Хотя они находились по другую сторону «колючки», обстановка вокруг всё равно была «ещё та»: бараки, вышки с охранниками, постоянно следующие по посёлку колонны заключённых с номерами на спинах, ежедневная для всех в Инте побудка – гудки ТЭЦ.
Правда, школа Женьку радовала: туда, где директор, Ефим Степанович Рочев, называл их «ребятушками» и всячески поддерживал атмосферу теплоты и даже радости, придти можно было когда угодно, чтобы не только готовить уроки, но и вообще встречаться с друзьями-приятелями, спорить, выпускать стенгазету, даже танцевать.
А Женька вдобавок увлёкался акробатикой. Ещё был у них драмкружок, в котором он пел под собственный аккомпанемент на гитаре и декламировал любимого Маяковского. Отбывавший здесь же наказание в прошлом знаменитый тенор Мариинки Николай Константинович Печковский, выделяя Урбанского из остальных, предсказывал парню большое актёрское будущее.
***
Но Женька значения этому не придал, и, вернувшись на московские просторы, в 1950-м стал студентом Автодорожного института. Впрочем, скоро перевёлся в Горный – и вот здесь-то, среди участников художественной самодеятельности, былая творческая искра в нём разгорелась вовсю.
Так что спустя два года всё теми же непременными в его репертуаре стихами «поэта революции» приёмную комиссию в Школе-студии МХАТ покорил, оказавшись на курсе самого Топоркова. Кстати, о мистическом сходстве с Маяковским говорили многие, его знавшие. Это было больше, чем просто внешнее совпадение: творения Владимира Владимировича читал, будто собственные, словно посылая личный месседж каждому, кто мог слышать. Даже Лиля Брик потом скажет Урбанскому, что он «очень похож на Володю».
Безвременная гибель обоих исполинов, пролетарского поэта и воина оттепельной эпохи, почти зеркально замкнула круг сравнений.
А пока что на занятия ходил в горняцком кителе, полученном ещё в Горном институте, и его бывший однокашник Олег Павлович Табаков позже вспоминал, что Урбанский «очень напоминал шахтёра, каким его тогда обычно изображали на плакатах, в кино и театре – здоровый, кудрявый, белозубый».
***
А после случилось нечто необычное: узнав, что Юлий Райзман начинает съёмки фильма «Коммунист», к прославленному режиссёру заявился абсолютно в кинематографическом мире не известный студент театрального вуза и предложил себя на главную роль. И убедил!
Хотя поначалу перед кинокамерой «буквально подыхал от ужаса». Ему казалось, что «неповоротлив, неумел, и это угнетало почти физически». Однако результат оказался великолепным. Особенно удалась сцена гибели героя. Кинозрители старшего поколения помнят: на эшелон, в котором Губанов везёт продовольствие для строителей первой советской электростанции, нападает банда, и он вступает с грабителями в рукопашную схватку. Не в силах справиться с Василием, кулаки стреляют почти в упор – раз, другой, третий, а он идёт и идёт на них. И бандитов охватывает ужас. Этот эпизод нас в кинозале волновал необычайно. А на Кубе при просмотре «Коммуниста» в сцене гибели героя случился синдром «первых зрителей люмьеровского поезда». Вооруженные «барбудос» вскочили с мест, вопя: «Держись, друг! Мы за тебя отомстим!» И начали по убийцам Губанова палить из автоматов.
Сам Евгений потом говорил, что пытался играть своего отца – «коммуниста до мозга костей». Но мне-то думается, что наличие партбилета у Губанова здесь было как раз не самым главным. Ибо Урбанский смог ярко воплотить на экране не столько «идеологически ответственный образ», сколько просто человека, который делает своё дело так, что это уже как бы и за гранью самих человеческих возможностей. И любит он тоже неистово, беззаветно.
Конечно, подобное недоступно, да и непонятно многим нынешним прохиндеям, которые считают, что количество материальных благ есть мерило жизни, и смотрят свысока на тех, кто их беднее, но лебезят перед теми, кто богаче.
На фестивалях в Венеции и Киеве «Коммунист» получил главные призы, а Урбанский в стране сразу стал популярным как Рыбников, Баталов, Стриженов. Он уже вовсю играл на сцене Театра имени Станиславского: Мышлаевского – в «Днях Турбинных», Джона Проктора – в «Салемских ведьмах», Питчема – в «Трёхгрошовой опере», ну и Ричарда, с которого я начал свой рассказ.
***
Потом в фильме Григория Чухрая «Баллада о солдате» пронзительно выступил в эпизодической роли безымянного инвалида. Всего-то на несколько минут предстал перед зрителями, но ой как запал в душу этот молодой, внутренне полный могучих сил солдат на костылях, ушедший с незаконченной войны совсем не по доброй воле: жёсткие кудри, суровое лицо, стиснутые зубы и адская боль в глазах.
Почти одновременно в «Неотправленном письме» Михаила Калатозова показал таёжного проводника Сергея, а в «Большой руде» Василия Ордынского – даже главного героя Пронякина, но обе ленты радости ему не доставили.
И вот наконец-то снова встреча с Чухраем в «Чистом небе».
Ох, и мощно же вылепил он своего Астахова! Классный лётчик-испытатель, который бился с врагом, попал в фашистский концлагерь, бежал, но в мирное время стал «подозрительным» как военнослужащий, побывавший в плену и тем самым «запятнавший моральный облик советского пилота».
Исключённый из партии, Алексей не может найти работу по профессии и вообще место в жизни, теряет веру в людей. Его спасает любовь Сашеньки, которую она пронесла через войну и все трудности последующих лет. Наконец, не стало Сталина (на экране – первый весенний ручеек, превратившийся в победный на реке ледоход), и Астахов, возвратившись из Минобороны, разжимает ладонь, в которой возвращённая ему золотая звезда Героя Советского Союза. И, кажется, шрам на его лице тоже чуть распрямился.
Тогда, в хрущёвскую оттепель, этот фильм был очень нужен – недаром же собрал целый урожай призов на фестивалях в Москве, Мехико, Сан-Франциско.
***
Еще когда учился в Автодорожном, влюбился в Олю, студентку пединститута. Их первое свидание случилось в кинотеатре, на фильме «Мальва»: исполнительница главной роли Дзидра Ритенберг обоим понравилась. Они поженились, родилась Алёнка. Новоиспечённый отец обезумел от счастья: чтобы расцеловать жену и ребёнка, влез на третий этаж роддома по водосточной трубе. Сам стирал пелёнки и каждый день ездил в одну подмосковную деревню за свежим молоком. Но, увы, семья распалась.
Потом, попав в богемную среду, под крышей своего же театра выбрал новую возлюбленную – приму Татьяну Лаврову. Однако тоже быстро разбежались: двум сильным личностям ужиться было сложно.
И вот в 1960-м, на Московском кинофестивале, встретил лауреатку фестиваля Венецианского (и он сам таковым являлся), ту самую рижанку Дзидру Ритенберг: «Здравствуйте! Я вас знаю!» Она: «И я вас тоже!» Ей предстояла операция на сердце, и Евгений истерзал врачей: «Насколько опасно? Достаточно ли оснащена больница?» Кто-то сказал, что, конечно, на Западе оперироваться лучше, и он бросился искать средства на лучшую европейскую клинику. Еле отговорили. Потом он был у неё в больнице каждый день, а сразу после выписки привёл в загс.
Играли в одном театре и ютились (оба уже «заслуженные») на шести общежитских метрах. Потом стараниями главрежа Михаила Михайловича Яншина получили однокомнатную квартиру близ метро «Сокол». Жили весело. Частенько у них собирались цыгане из «Ромэн», семья Чухраев, Леонов, Никулин.
Юрий Владимирович после вспоминал: «Я любил петь под гитару, очень старался, но так, как Женя, не мог никогда». А дуэтом со Смоктуновским хозяин квартирки исполнял весёлые куплеты. После «Девяти дней одного года» пророчески сказал про Иннокентия Михайловича: «Наступает время его героя – интеллигентного, утончённого, умного и ироничного. Кончается время моих «мастодонтов» – прямолинейных, бескомпромиссных. Что ж, надо уметь уступать дорогу с улыбкой».
***
Да, он не был доволен тем, что из фильма в фильм несёт одну социальную тему-заказ. Широкой его натуре там было тесно. Вот и Алексей Салтыков снова предложил в фильме «Директор» сыграть руководителя автозавода Зворыкина, прообразом которого стал основатель «ЗИЛа» Иван Лихачёв.
Сначала снимали в Москве, потом – автопробег под Бухарой, в Каракумах. А там жарища в пятьдесят градусов, лица у всех обожжены, на зубах – песок.
В тот роковой день, 5 ноября 1965 года, вместо Салтыкова за главного на площадке остался второй режиссёр Москаленко. Спустя восемь лет мы вместе отдыхали в пицундском Доме творчества кинематографистов и журналистов Грузии, и Николай рассказывал:
– Надо было снять эффектный прыжок автомобиля с бархана. На вершине песчаной горы установили дощатый пандус. Сзади машины положили противовес – мешки с песком. А чтобы при прыжке актёр не выпал из кресла, внизу кабины сделали верёвочные держатели – за которые он мог зацепиться.
Подобрали для Урбанского дублёра, спортсмена Юру Каменцева, решили снимать со спины или общим планом, но Женя настоял: «Только крупным! Машину поведу я!» Другой каскадёр, Юра Марков, сел рядом.
И вот автомобиль разогнался по пандусу, но вместо того, чтоб пролететь по воздуху десяток метров и плавно опуститься на землю, вдруг в воздухе накренился (оказалось, доски настила, посыпанные песком, разошлись), рухнул носом в песок и перевернулся, накрыв людей. Марков успел нырнуть под руль, Каменцев тоже спасся, а Урбанский в полёте привстал – и это стало для него роковым.
Он прожил ещё из своих 33 лет 45 минут. Последними его словами были: «Боже мой, как больно!».
Евгений Евтушенко написал:
«...Так ты упал в пустыне, Женька,
как победитель, а не жертва,
и так же вдаль – наискосок –
тянулись руки к совершенству –
к недостижимому блаженству,
хватая пальцами песок…»
А Роберт Рождественский сказал:
«Он умер, как и жил: целиком отдав себя делу, во имя которого смеялся и плакал, шептал и кричал, любил и ненавидел. Он не мог, не умел экономить, играть вполсилы. Он привык жить на сцене, и на экране. Жить, а не существовать!»
А через три месяца, в феврале 1966-го, родилась доченька, которую Дзидра назвала, конечно же, Евгенией.
Автор: Лев Сидоровский, Иркутск - Петербург
Возрастное ограничение: 16+