Вчера не стало Алексея Вадимовича Бартошевича — легендарного педагога, обожаемого студентами, многие из которых потом стали его коллегами, историка театра, специалиста, который знал о Шекспире больше самого Шекспира, потрясающего рассказчика, человека удивительного обаяния и скромности. «Москвич Mag» собрал воспоминания тех, кто хорошо знал и любил Алексея Вадимовича.
Наталья Ртищева, кинокритик:
Год назад я смотрела всех «Гамлетов», их вышло штук семь махом в разных театрах, готовила материал. Понятно, что интерес к пьесе случился неспроста и самую актуальную по энергии стресса в обществе версию поставила Татьяна Тарасова в ГИТИСе со студентами курса Олега Кудряшова. Она странно называлась «Я Гамлет ОШИБКА». Это была история мальчика в эпицентре развала привычной жизни, который отказался воевать. Злободневное там было пробито азбукой Морзе, кричало о беде. Я звонила Тарасовой, она говорила, что «Ошибка — это не только когда что-то разрушилось, но и когда что-то открылось. Это хорошее слово, несмотря на то что оно ведет к потерям, возможно, к боли, а это больно, когда в жизни отца заложена смерть сына».
Потом на спектакль пришел Алексей Вадимович Бартошевич. И в 8 утра в его 85 лет он уже собирался на работу и не торопясь, с уважением к незнакомому ему человеку рассказывал, что спектакль Тарасовой — «это поколенческий спектакль. Гамлет, пережитый телом, а не умозрительная декламация умных мыслей, и это очень современная понятная история про жизнь на самой грани бытия, жизнь на пределе». И говорил какие-то самые важные слова про пьесу и нас самих. Я их судорожно ранним утром записывала, мне они казались сказанными буквально про меня. Еще в них было то, что я больше всего ценю в авторах — ясность мысли и точность формулировок. Он говорил, что «на протяжении нескольких десятилетий русской истории, начиная с Гамлета Мочалова, эта пьеса была символом судьбы России. Еще Белинский писал: “Гамлет” — это вы, это я, это каждый из нас». Очень сочувствую всем его ученикам. Они острее других ощущают эту потерю, ведь именно он учил их главному — «полностью потерять себя в театре каждому, кто имеет к нему отношение».
Ирина Павлова, кинокритик:
Умер профессор Алексей Вадимович Бартошевич. Последний из некогда великого племени русских шекспироведов. А как по мне, так он — внук блистательного Василия Ивановича Качалова — вообще был последний выдающийся театровед нашего времени. Последний настоящий ученый, а не эссеист, популяризатор или пропагандист. И при всем своем мощном аналитическом уме, при всей своей научной добросовестности исследователя, был он грандиозным литератором и потрясающим рассказчиком. Я познакомилась с ним, когда училась в аспирантуре ВНИИС, у Александра Абрамовича Аникста, который говорил про Барта, как когда-то говорил Василий Жуковский про Пушкина: “Ученик, превзошедший учителя”.
Слушать и читать Бартошевича всегда было наслаждением. И даже если с ним в чем-то не соглашаешься, чувствуешь себя еретиком в храме, потому что сам понимаешь: не соглашаться с Бартом — неправильно. Неразумно. Он все равно знает и понимает раз примерно в миллион больше и лучше тебя.
Я не знаю, как сказать об огромности этой утраты. Все равно каждый поймет лишь в меру своей осведомленности. А осведомленные и так понимают не хуже меня… Я вместо пространных эпитафий опубликую тут несколько фрагментов из текстов Алексея Вадимовича. Из истории английского Шекспировского театра. Алексей Бартошевич, 1978 год. «“Бурлящие тридцатые” создали своего Гамлета. Это был Гамлет Лоренса Оливье. Гилгуд и Оливье встретились на одних подмостках в 1935 г. в легендарном спектакле гилгудовской антрепризы “Ромео и Джульетта”, где Гилгуд и Оливье, чередуясь, играли Ромео и Меркуцио. Гилгуд говорил о том, что у Оливье совсем нет поэзии, Оливье — о том, что Гилгуд любуется своей грациозностью и слишком поет шекспировские стихи». «Черноволосый мускулистый атлет с плотно сжатыми губами, подвижной, тугой, как пружина, полный сосредоточенной силы, он шел по Эльсинору твердыми шагами воина. Им владели азарт и холодная ярость борьбы. За вспышками его гнева следовали безошибочные удары его меча. “Он стремителен во всем, он мастер парировать словом и шпагой, — писал Айвор Браун, — главное впечатление — взрывы гневного духа и броски стального тела”».
«Какой светильник разума угас! Какое сердце биться перестало!». Прощайте, Алексей Вадимович! Светлая Вам память, Мастер!
Анна Яновская, актриса, кинорежиссер и сценарист:
Счастлива, что училась там, где вы преподавали. Ваши лекции, я помню почти каждое слово, каждый жест. Я помню, как в ГИТИСе был ремонт, студенческую столовую перенесли напротив здания ГИТИСа и выдавали талончики на обед. За обедом выстраивалась огромная очередь из студентов. Преподаватели шли без очереди, предварительно извиняясь, и только один Алексей Вадимович, Барт, стоял в самом конце очереди за студентами и на все приглашения идти без очереди скромно улыбался: не нужно, я постою… Как же так все устроено, что все куда-то уходят и не возвращаются. Вечная память, Алексей Вадимович Бартошевич.
Сергей Николаевич, театральный критик:
Пришло горестное известие: умер Алексей Вадимович Бартошевич. И эта великая жизнь закончилась. Есть странные совпадения и знаки судьбы. Вчера, когда я сидел в театре Шатле на премьере «Гамлет. Фантомы» Кирилла Серебренникова, я думал о том, что бы сказал Барт (мы так все его между собой звали), если бы увидел этот спектакль. Он любил Кирилла. И сколько бы всего он там понял, открыл, объяснил!
В России не было человека, который больше знал о Шекспире и кто бы был так бережен и доброжелателен к талантам. А еще Барт был Человеком Театра. Вот именно так, с прописной буквы. В высшем смысле этих слов. Он сам мне рассказывал, что в детстве жил в доме, чьи окна выходили во внутренний двор Московского Художественного театра. И каждый раз, когда в театре шли «Три сестры», он ровно в 22.45 выходил на балкон, чтобы послушать военный оркестр, исполнявший свой прощальный и такой по тональности белогвардейский марш («Музыка играет так весело и так хочется жить»). Немирович-Данченко хотел добиться в спектакле отдаленного звука, поэтому оркестр играл во дворе театра фактически под окнами Леши Бартошевича.
Ему дано было одним махом связать мхатовский двор с этим духовым военным оркестром времен своего детства и «Трех сестер» Лоуренса Оливье, где в финале на заднике возникала Красная площадь с Мавзолеем Ленина. Его собственный мемуар о том, как он четырнадцатилетним подростком чуть не погиб под ногами толпы и чудом спасся во время похорон Сталина, стал едва ли не самым сильным эпизодом большого документального действа в «Гоголь-центре», посвященного смерти тирана.
Почему-то, когда я слышу его имя, то всегда представляю себе мальчика, ждущего выход духового оркестра. Где-то там на сцене еще страдают сестры Прозоровы и белеет березовая аллея, уводящая в неведомые дали. А музыка звучит прямо здесь, под окнами, давая ощущение ни с чем не сравнимого счастья. И эта близость, когда казалось, что целый оркестр играет для него одного, странным образом определит всю его долгую жизнь, которая вся будет посвящена Театру. Царствие Небесное дорогому Алексею Вадимовичу!
Александр Гнездилов, театральный режиссер:
Алексей Вадимович Бартошевич не преподавал на тех курсах ГИТИСа, где учился я. Преподавали его ученики, и его влияние на них было сильнейшим: оно и чувствовалось, и о нем говорилось, всегда с огромной любовью. И, конечно, мы бегали на его лекции в другие мастерские, набивая маленькие аудитории режиссерского факультета до отказа.
Меня впечатлил большой рассказ Алексея Вадимовича про его деда, великого актера Василия Качалова, в «Экране и сцене» в разговоре с Екатериной Дмитриевской. Редкое, уникальное воспоминание о самоощущении в годы советского террора обласканного, как и другие мастера МХАТа, высокими кремлевскими наградами Качалова, переданное Бартошевичу отцом. Оно меня ожгло. Это очень важно, ни с чем не сравнимо, увидеть за парадным портретом давно ушедшего великого актера его живую боль, стыд, сожаление. В передаче этого и есть подлинная история театра, так часто остающаяся скрытой от нас.
Слава Бартошевича в театральных кругах была абсолютно настоящей, как и человеком Алексей Вадимович был настоящим и исключительным. Мои глубочайшие соболезнования его ученикам, коллегам, всему российскому театроведению, для которого мудрый, добрый и прекрасный Барт значил и всегда будет значить так много.
Марина Давыдова, театральный критик:
Он снился мне недавно. И во сне был удивительно элегантен. Почему-то одет был почти как денди. Почему? Он никогда не был денди. Был интеллигентом до мозга костей. Эта интеллигентность казалась (или была?) врожденной, не благоприобретенной. Именно она и сражала наповал. Так в те времена не говорили. Эти интонации, манеры, голос. Господи… Мы ждали каждую его лекцию, как верующий христианин ждет причастия. Самое прекрасное, что случилось со мной в ГИТИСе, это, конечно, он. Алексей Вадимович Бартошевич. Барт. Напишу что-то потом еще. Пока просто плачу.
Анастасия Гордеева, журналистка, продюсер:
Я начала писать какой-то длинный пост о том, как Барт с Галиной Витальевной поддержали меня с моим безумным дипломом про Хайнера Мюллера, как Барт с Линой Петровной уговорили меня не уходить из ГИТИСа, когда у меня был эмоциональный шторм сомнения в себе. И какой Алексей Вадимович был прямо по самому настоящему интеллигентный человек, даже в старой еще электричке Казанского направления душной и переполненной.
Мы с ним последний раз говорили в электричке, про театр, конечно. И я заметила, как Алексей Вадимович уважает окружающих и как люди рядом с ним начинают уважать сами себя и начинают вести себя чуточку достойнее. А женщина с баулом сидела рядом и смотрела в окно, а когда Алексей Вадимович выходил, она повернулась и сказала: «Так интересно говорите, прямо хорошо вас слушать». Его правда было очень хорошо слушать.
Как все знают, Бартошевич — исследователь Шекспира, но на самом деле он изучал время, время просто очень хорошо измеряется Шекспиром. Лины Петровны не стало давно, Галины Витальевны недавно, Алексея Вадимовича сейчас…
Прощание с Алексеем Бартошевичем пройдет в понедельник 13 октября в учебном театре РАТИ — ГИТИСа.
Фото: Шарифулин Валерий/ТАСС