Санкционная политика последних лет показала, что ее эффективность определяется не столько жесткостью введенных мер, сколько существованием или отсутствием альтернативных центров силы в мировой экономике. Опыт Ирана показывает, как давление односторонних, региональных и международных санкций может стимулировать развитие нефтяной дипломатии. В этом контексте парадокс санкций против иранского нефтяного сектора с 2018 г. заключался не в их несовершенной конструкции, а в столкновении с реалиями рыночной силы и геополитического соперничества.
До восстановления санкций Иран экспортировал в среднем 2,2 млн баррелей нефти в день в 16 разных стран. Почти 28% приходилось на Китай, 20% — на Индию, 12% — на Южную Корею, 7% — на Японию и 8% — на Турцию, при этом меньшие, но значительные объемы направлялись в ОАЭ, Сирию, Италию, Францию, Испанию, Грецию и Нидерланды. Поначалу казалось, что подобная широта поставок обеспечит бесперебойность энергетического экспорта Тегерана, однако восстановление американских вторичных санкций выявило жесткую истину: диверсификация не гарантирует устойчивости. Почти все покупатели Ирана — за исключением Китая — прекратили импорт после возобновления санкций США, что обнажило уязвимость позиций Ирана.
Когда Соединенные Штаты вышли из Совместного всеобъемлющего плана действий (СВПД) в 2018 г. и восстановили масштабные санкции, их цель была очевидна: экспорт Ирана рухнет, доходы сократятся, и Тегеран будет вынужден пойти на уступки. Сначала эти прогнозы казались верными. Экспорт сырой нефти сократился с 2,125 млн баррелей в день в 2017 г. до 1,849 млн баррелей в 2018 г. и всего 651 тыс. баррелей в 2019 г. Однако данные ОПЕК демонстрируют последующий резкий рост: с 404 тыс. баррелей в день в 2020 г. до 1,566 млн баррелей в 2024 г. — примерно на 288% за четыре года. Это объяснялось не полным провалом санкций, а двумя факторами: «усталостью» самих США от санкций, выражавшейся в исключениях и выборочном неприменении, и созданием Ираном санкционно-устойчивого канала «нефть в обмен на товары», основанного на дипломатическом сближении с Китаем.
Особая роль Пекина в данном случае обусловлена объемами его импорта. К 2019 г. экспорт иранской нефти в Китай снизился до 466 тыс. баррелей в день, а в 2020 г. — до 333 тыс. баррелей. Однако подписание в 2021 г. Договора о всестороннем сотрудничестве с Китаем сроком на 25 лет изменило тенденцию: экспорт вырос в 4,5 раза до 1,494 млн баррелей. К 2024 г. доля иранской нефти в импорте Китая составила 14,1% по сравнению с 3,3% в 2020 г. По сути, санкции, лишившие Иран большинства рынков сбыта, привели к углублению его зависимости от Китая, который использовал это положение для получения больших скидок и обеспечения стабильных поставок.
Меры, призванные предотвратить такой исход, были жесткими и всеохватывающими. Правовую основу энергетических санкций США составляют четыре ключевых документа. Согласно Закону о национальной обороне 2012 г., статья 1245, запрещалось посредничество в продаже иранской нефти, тогда как, согласно Закону о свободе Ирана и противодействии его распространению оружия массового уничтожения (IFCA) 2012 г., ограничивались возможности иностранных банков проводить платежи, связанные с иранской энергетикой. Согласно Закону о противодействии противникам Америки посредством санкций (CAATSA) 2017 г., наказания вводились уже за иностранное участие в нефтяных и газовых проектах Ирана, а, согласно Исполнительному указу 13846 2018 г., изданному после выхода США из СВПД, все снятые ранее санкции были восстановлены и включали теперь вторичные меры, включая закрытие для иностранных компаний рынка США за «значительные сделки» с Ираном. Следует добавить, что в Европе, согласно Регламенту Совета (ЕС) № 267/2012, также было введено эмбарго на иранскую нефть и установлен запрет на страхование судов, что значительно ограничило доступ Тегерана на европейские рынки.
Стратегия Ирана по смягчению последствий санкций не была случайной или импровизированной. Тегеран активно инвестировал в «серый флот» устаревших танкеров, многие из которых были перерегистрированы под флагами Панамы, Либерии или Маршалловых островов.
Финансовая составляющая системы, вероятно, была закреплена в Договоре о 25-летнем стратегическом партнерстве. Хотя его детали остаются засекреченными, сообщается, что Китай пообещал вложить 280 млрд долл. в энергетический сектор Ирана и 120 млрд долл. в инфраструктуру. Взамен Иран обязался на десятилетия вперед продавать нефть значительно дешевле. По состоянию на июль 2025 г. трейдеры подтверждали, что легкая иранская нефть предлагалась на 3,30–3,50 долл. дешевле котировок ICE Brent. В среднем иранская нефть торгуется на 7–8 долл. дешевле, чем не подпадающая под санкции нефть от других ближневосточных поставщиков, что отражает как риск санкций, так и рыночное давление Китая.
Система платежей строилась по той же логике. Согласно иранским источникам, Китайская межбанковская платежная система (CIPS) могла бы стать оптимальным инструментом для Ирана с целью обхода западных финансовых санкций. Вместе с тем угроза вторичных санкций со стороны США по-прежнему ограничивает возможности Китая по полному и открытому использованию CIPS для расчетов с Ираном. Несмотря на то, что не опубликовано никаких официальных документов, подтверждающих прямое членство Ирана в CIPS, значительный объем двусторонней торговли между Ираном и Китаем в сочетании с возрастающим использованием китайского юаня в их коммерческих операциях убедительно свидетельствуют о том, что CIPSуже играет косвенную, но существенную роль в облегчении данных транзакций.
Часть контрактов оплачивалась не наличными, а товарами и услугами: китайские компании поставляли Ирану оборудование, автомобили и электронику в обмен на нефть. Денежные расчеты все чаще велись в юанях, а не в долларах, при этом Пекин получал льготные условия: задолженности по нефти иногда растягивались на два года и погашались в юанях. В рамках этой системы Иран также экспериментировал с другими альтернативными валютами, используя дипломатию для снижения зависимости от доллара. Эта многоуровневая схема — предоплата в юанях, бартерные сделки, скидки, отсроченные платежи и использование альтернативных валют — обеспечила как стабильность товарного импорта в Иран, так и ликвидность вне зоны досягаемости санкций США.
Устойчивость подобных схем гарантировал сам Китай объемами своей экономики. Масштабные санкции против китайских компаний дестабилизировали бы мировые рынки и вызвали резкий рост цен. Столкнувшись с внутренним инфляционным давлением, Вашингтон проявлял терпение и выборочно применял санкции. Пекин же извлекал максимум выгоды: получал сверхдешевую энергию, укреплял свое присутствие в иранской экономике и способствовал реализации инициативы «Один пояс — один путь» в Персидском заливе. Тегеран, несмотря на предоставленные скидки, обеспечивал свое выживание благодаря надежным потокам и устойчивым к санкциям механизмам. Обе стороны повышали устойчивость, а авторитет американских санкций снижался.
Траектория развития нефтяного сектора Ирана после 2018 г. иллюстрирует более глубокую истину о санкциях как инструменте государственной политики. Их эффективность зависит не только от юридической точности или масштабов наказаний, но и от баланса сил между инициатором и тем, кто готов оказывать поддержку. Опыт Ирана показывает, что санкции не могут применяться в полной изоляции, если стратегический покупатель, обладающий политической волей и рыночным влиянием, готов нести издержки неповиновения. Сосредоточив почти весь экспорт нефти в одном канале с Китаем, Тегеран пожертвовал диверсификацией, но обрел устойчивость. Возникла не просто система обхода санкций, а параллельная торговая структура, основанная на бартере, финансировании в юанях и «серых» морских сетях, функционирующая независимо от западного контроля. Для Вашингтона и его союзников это стало доказательством того, что «усталость» от санкций — это не только сбой в их применении, но и структурное ограничение принуждения в многополярном мире. Вторичные санкции рушатся там, где сталкиваются с покупателями, слишком крупными, чтобы их можно было дисциплинировать, и слишком важными, чтобы игнорировать. Нефтяная дипломатия Ирана с Китаем не просто смягчила санкции — она изменила сами границы их применимости.