Нефть, благодаря своей глобальной ликвидности и гибкости, позволила Тегерану поддерживать доходы, несмотря на одни из самых жёстких санкций в мировой истории. Газ, напротив, выявил уязвимость Ирана, поскольку трубопроводная взаимозависимость сделала экспорт зависимым от политики предоставления послаблений, споров о задолженностях и региональных стратегий диверсификации. Об этом парадоксе пишет Ранджбар Мешкин Даниал, преподаватель РУДН им. Патриса Лумумбы.
Энергетический сектор Ирана под санкциями демонстрирует поразительный парадокс, который ставит под сомнение господствующие представления об эффективности международного экономического давления. Аналитики неоднократно утверждали, что торговля природным газом Ирана, связанная с региональными трубопроводами и пользующаяся послаблениями со стороны США, обладает большей устойчивостью, чем нефтяной сектор, который сталкивается с практически полным эмбарго и агрессивным пресечением на море. Однако экспортные данные за период с 2018 года по 2024 год показывают иную картину. Экспорт иранской нефти, резко сократившийся после повторного введения американских санкций в 2018 году, постепенно восстановился, согласно отчётам ОПЕК: с 404 тысяч баррелей в сутки в 2020 году объёмы выросли до 763 тысяч в 2021 году, 901 тысячи в 2022 году, 1,323 миллиона в 2023 году и 1,566 миллиона в 2024 году. Газовый экспорт, напротив, достиг пика почти в 18,8 миллиарда кубометров в 2022 году, но снизился до 12,9 миллиарда в 2023 году, а затем резко сократился до 9 миллиардов в 2024 году. Таким образом, именно тот сектор, который считался защищённым за счёт трубопроводной взаимозависимости, оказался более уязвимым, в то время как сектор, который, как предполагалось, должен был быть парализован санкциями, сумел найти пути к восстановлению.
Понимание данного парадокса требует разграничения между замыслом санкций и их применением, а также между структурными характеристиками нефтяного и газового рынков. Нефть является глобально взаимозаменяемым ресурсом с высоколиквидными спотовыми и фьючерсными рынками. Даже когда конкретные партии нефти подпадают под санкции, их можно смешивать, переименовывать и перенаправлять к готовым покупателям. Газ, напротив, привязан к инфраструктуре. Поставки по трубопроводам являются прозрачными, подлежат учёту и зависят от двусторонних контрактов. В отличие от нефтяного танкера, который может сменить флаг, пункт назначения и владельца уже в ходе рейса, поставки по трубопроводу невозможно замаскировать.
Таким образом, санкции, которые на бумаге выглядят менее жёсткими, могут оказывать более серьёзное воздействие, если санкционированный товар не способен воспользоваться возможностями глобальных рынков и гибкостью морской логистики.
Правовая основа энергетических санкций США против Ирана зиждется на трёх основных актах. Закон «О свободе Ирана и противодействии его распространению оружия массового уничтожения» (IranFreedomandCounter-ProliferationAct, IFCA) 2012 года добавил новый уровень ограничений, запретив иностранным финансовым институтам осуществлять клиринг платежей, связанных с энергетическим сектором Ирана. Для газа это означало, что банки, обрабатывающие платежи за экспорт, рисковали быть исключёнными из финансовой системы США. На практике Министерство финансов США учитывало зависимость Ирака от иранской энергетики, предоставляя с 2018 года возобновляемые 120–180-дневные послабления. Эти послабления позволяли Багдаду импортировать газ, но ограничивали платежи счётом в иракских динарах в Торговом банке Ирака, которыми Иран мог пользоваться только на условиях, утверждённых США.
Закон «О противодействии противникам Америки посредством санкций» (CounteringAmerica’sAdversariesThroughSanctionsAct, CAATSA), принятый в 2017 году, расширил ограничения, введя наказания за инвестиции и услуги, способствующие развитию нефтяных ресурсов Ирана. Статья 1245 прямо касалась газовой инфраструктуры, делая любые формы иностранного участия в трубопроводных проектах объектом санкций. Эта норма фактически заморозила международные инвестиции в запланированное расширение иранского газового экспорта, в частности в строительство иранско-пакистанского трубопровода и проекты по развитию СПГ. Однако закон также предусматривал возможность предоставления послаблений, которой Вашингтон неоднократно пользовался в отношении Ирака.
Исполнительный указ №13846, изданный в августе 2018 года после выхода США из Совместного всеобъемлющего плана действий (СВПД), восстановил санкции, снятые в рамках ядерной сделки. Он был направлен против «нефти, нефтепродуктов и нефтехимии», при этом природный газ был прямо включён в широкое определение нефтепродуктов. Ключевым моментом стало повторное введение вторичных санкций: иностранные компании, осуществлявшие «значительные сделки» с энергетическим сектором Ирана, могли лишиться доступа к финансовым рынкам США. Размытость понятия «значительные» оставляла пространство для усмотрения, что приводило к выборочному применению санкций.
С европейской стороны Регламент Совета (ЕС) № 267/2012 установил запрет на импорт сырой нефти, природного газа, нефтехимической продукции и нефтепродуктов. Наиболее жёсткие меры были направлены против нефти: ЕС ввёл полное эмбарго на импорт иранской нефти и запретил страхование перевозок, что нанесло серьёзный удар по доступу Ирана к европейским рынкам. Природный газ, однако, никогда не был объектом всеобъемлющего запрета ЕС, главным образом потому, что Европа не импортировала его в значительных объёмах напрямую. Поэтому Турция, являвшаяся ключевым потребителем иранского газа, продолжила закупки практически без препятствий.
С точки зрения правового замысла санкции выглядели более враждебными к нефти, чем к газу. Однако практика их применения показала обратное: нефть ушла в теневые, но жизнеспособные каналы, тогда как газовые потоки – несмотря на правовые лазейки – оказались заложниками политики послаблений и двусторонних споров.
Стратегии Ирана по смягчению последствий санкций в нефтяной и газовой сферах существенно разошлись. В нефтяном секторе Тегеран инвестировал в обширную инфраструктуру обхода санкций. «Серая флотилия» стареющих танкеров, многие из которых были перерегистрированы под флагами Панамы, Либерии или Маршалловых островов, позволяла осуществлять поставки с сокрытием их иранского происхождения. Суда регулярно проводили перевалки «борт к борту» в международных водах, отключали транспондеры AIS и использовали поддельные коносаменты. Значительная часть сырой нефти направлялась в Китай, где перерабатывающие предприятия пользовались преимуществом скидочных поставок, а Пекин обеспечивал политическое прикрытие от давления США. Расчёты производились вне долларовой системы – зачастую в юанях или дирхамах, а иногда в форме бартерных соглашений, при которых нефть обменивалась на потребительские товары или инвестиционные проекты. Эти механизмы не только поддерживали стабильность потоков, но и создали устойчивую, полулегальную торговую экосистему, которая со временем расширялась.
Газовая дипломатия не обладала подобной гибкостью. Экспорт в Ирак, на который приходится наибольшая доля поставок, зависел от регулярного продления американских послаблений. Когда США задерживали предоставление этих послаблений, Багдад накапливал задолженности, а Тегеран сокращал поставки в ответ, как это произошло в 2023 и 2024 годах. Турция, второй по значимости покупатель иранского газа, напротив, начала диверсифицировать свой портфель за счёт увеличения импорта из России, Азербайджана и на рынках СПГ. Согласно Отчёту о состоянии сектора природного газа Турции за 2023 год (Natural Gas Market 2023 Sector Report of Turkey), доля Ирана в годовом импорте Турции составляла 18,13 процента в 2014 году и 10,71 процента в 2023 году. В те же годы доля России составляла соответственно 54,76 процента и 42,27 процента, а Азербайджана – 12,33 процента и 20,32 процента. По мере того как зависимость Анкары снижалась, уменьшалось и влияние Ирана.
Более мелкие соглашения с Арменией, включавшие обмен газа на электроэнергию, и с Азербайджаном, предусматривавшие трёхсторонние своп-сделки с Туркменией, оказались стратегически полезными, но количественно недостаточными. Попытка Ирана расшириться на юг посредством иранско-пакистанского трубопровода наглядно иллюстрирует структурную проблему: Тегеран завершил свою часть проекта, но Исламабад, находясь под давлением США и Саудовской Аравии, отложил строительство на неопределённый срок. В отличие от нефти, которую Иран мог поставлять в Китай по открытым морским маршрутам, газовая дипломатия привязывала Тегеран к соседям, весьма чувствительным к влиянию США.
Результатом стало не только сокращение объёмов экспорта газа, но и снижение стабильности доходов. Экспорт нефти, даже по дисконтным ценам, приносил всё возрастающий приток твёрдой валюты: 23 миллиарда долларов в 2020 году, 38 миллиардов в 2021 году, 55 миллиардов в 2022 году, 56 миллиардов в 2023 году и 67 миллиардов в 2024 году. Значительная часть этого роста была связана с иранскими соглашениями «нефть в обмен на товары» и «нефть в обмен на газ» с Россией и Китаем. Газовый экспорт, напротив, часто оплачивался в местных валютах, хранившихся на ограниченных счетах, или задерживался из-за задолженностей. Парламент Ирана неоднократно обсуждал проблему «замороженных доходов» в Торговом банке Ирака. Санкции, хотя юридически и выглядели мягче в отношении газа, использовали инфраструктурную жёсткость трубопроводов, чтобы подорвать способность Ирана монетизировать свои ресурсы.
Активизация «трубопроводной дипломатии» Ирана в последнее время открыла новые возможности для увеличения экспорта газа в ближайшем будущем. Так, соглашение между Ираном и Россией охватывает энергетическое сотрудничество, в особенности строительство нового газопровода с минимальным объёмом поставок 2 миллиарда кубометров и максимальным – 55 миллиардов кубометров. Кроме того, последние изменения в отношениях между Ираном и Арменией могут способствовать росту экспорта газа.
Эффективность экономического давления определяется не только юридическими формулировками, но и физическими свойствами самих товаров. Нефть, жидкий углеводород, может быть смешана, перенаправлена и анонимизирована посредством морских сетей, что придаёт ей врождённый «потенциал уклонения», который газ, связанный трубопроводами, воспроизвести не способен. Эта материальная реальность перевернула устоявшиеся представления о степени уязвимости к санкциям: трубопроводы, призванные укреплять взаимозависимость, стали для Ирана стратегическим бременем, тогда как глобальная взаимозаменяемость нефти позволила сформироваться «теневым рынкам последней инстанции».
Опыт Ирана под санкциями демонстрирует, что устойчивость энергетического экспорта зависит не столько от политической воли, сколько от материальных и инфраструктурных свойств самих ресурсов. Нефть, благодаря своей глобальной ликвидности и гибкости, позволила Тегерану поддерживать доходы, несмотря на одни из самых жёстких санкций в мировой истории. Газ, напротив, выявил уязвимость Ирана, поскольку трубопроводная взаимозависимость сделала экспорт зависимым от политики предоставления послаблений, споров о задолженностях и региональных стратегий диверсификации. Этот парадокс подчёркивает важный урок: санкции достигают успеха не только благодаря юридическому замыслу или строгости применения, но и через соответствие физическим реалиям энергетической торговли. По мере того как мировые энергетические системы смещаются в сторону цифровизации, финансовой децентрализации и интеграции возобновляемых источников, будущая эффективность санкций будет всё в большей степени зависеть от технических и инфраструктурных характеристик целевых ресурсов. Для Ирана задача будет заключаться в том, чтобы уравновесить краткосрочную устойчивость нефтяного сектора с долгосрочными уязвимостями в газовой сфере, а для стран, вводящих санкции, данный пример подчёркивает важность адаптации инструментов экономического давления к уникальным свойствам каждого ресурса.
Данный текст отражает личное мнение автора, которое может не совпадать с позицией Клуба, если явно не указано иное.