«На весь квартал симфонию гремишь…»
То, что Александр Грибоедов был не только драматургом, но и композитором, которого называл «очень хорошим музыкантом» даже такой великий классик, как Михаил Глинка, известно немногим. Тем не менее, это так. Александр Сергеевич играл на рояле, органе и флейте, превосходно разбирался в законах нотной грамоты и сочинял музыку. Яркое тому подтверждение – два фортепианных вальса, сохранившиеся до наших дней и свидетельствующие о его незаурядном композиторском даре, выраженном в тонком чувстве мелодии и гармонии, темпа и ритма, содержания и формы. Казалось бы, какое отношение все это имеет к премьере пьесы «Горе от ума», состоявшейся 10 сентября в Чувашском театре юного зрителя имени Михаила Сеспеля? Да самое прямое! Режиссер из Минска Даниил Филиппович точно уловил врожденную музыкальность автора и «вытащил» ее на подмостки, заставив драматическое по жанровой природе произведение зазвучать полифонией голосов, характеров и акцентов.
Спектакль музыкален не только в отношении интонационной составляющей реплик, разобранных актерами буквально по косточкам, с большим вниманием к каждой цезуре и паузе, но и в смысле конкретных приемов развития материала. Таких, например, как контрапункт, то есть взаимодействие нескольких самостоятельных тем, образующих единое целое. Наиболее показателен в этом плане второй диалог Фамусова (заслуженные артисты Чувашии Дмитрий Петров и Леонид Яргейкин) и Чацкого (Александр Захаров), где тот бросает известную фразу: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Исходя из текста пьесы, кроме двух вышеупомянутых героев на сцене никого нет, но постановщик «вшивает» в повествование еще одну важную линию: параллельно с ними свой немой дуэт заводят слуги Лизанька (Альбина Агеева) и Петрушка (Юрий Торговцев).
Умыкнув кувшин явно с чем-то горячительным и незаметно юркнув под стол, они подсмеиваются над господами и изо всех сил пытаются их передразнить, кривясь в уморительных гримасах и едва сдерживая хохот. Им сия полемика насчет карьеры, денег и устоев светского общества кажется пустым «балабольством» и абсолютнейшей чепухой – вот оно, всамделишное отношение простых людей к патетическим рассуждениям о конфликте поколений, мировоззрений и иной философской «галиматье». Единственное, что вызывает интерес, так это кто кого – Александр Андреевич Павла Афанасьевича или же наоборот. Не в этом ли заключается самая «соль» жизни, натуральной, ненадуманной, без ложного пафоса, мнительности и напускной высокопарности тона? Пелена серьезности спадает, и мы понимаем: речь пойдет про сегодняшний день, про нас, зачастую далеких от высоких материй, чего уж греха таить, про правду, которая, скорее, горька, нежели сладка, ну так что с того.
Еще один образец контрапункта – разговор Скалозуба (Николай Тарасов), Фамусова и Чацкого, увенчанный его знаменитым монологом «А судьи кто?». В определенный момент слова повисают в воздухе, и в пространство вторгается Софья Павловна (Надежда Полячихина) в платье цвета крови (этого в произведении тоже нет – постановочная фантазия в чистом виде). Угадывается даже отсылка к сонатной форме с ее столкновением главной и побочной партий, первая из которых, как правило, отражает гнетущую суровость бытия (в данном случае это Павел Афанасьевич и Сергей Сергеевич – реальные участники сцены), а вторая олицетворяет светлые мечты и устремленность к недостижимому идеалу, коим Чацкий считает Софью Фамусову. Так и вертится на языке цитата из пьесы, будто адресованная изобретательному режиссеру: «На весь квартал симфонию гремишь…».
Мизансцена выразительна до невозможности. Брызги воды, сверкающие в лучах софитов и символизирующие некое омовение души (художник по свету – Михаил Добрышин, Санкт-Петербург), опрокинутые стулья, по которым легко, почти невесомо ступают Софья Павловна и Чацкий, словно возвысившись над всеми и замирая прихотливыми изгибами своих силуэтов (режиссер по пластике – Вадим Дубовик, Минск), мимолетный поцелуй-мираж… Чувственно, обжигающе, будоражаще, будто пьеса была написана не в первой четверти позапрошлого века, а вчера. Физический и вымышленный миры даны как бы внахлест, однако в их безмолвном взаимопроникновении – не только спутанность сознания Александра Андреевича, где желаемое выдается за действительное и размыта грань между реальностью и наваждением, объективным и субъективным, вербальным и невербальным. Здесь, в этом наслоении пластов, планов и перспектив, вновь слышится то самое многоголосие, благодаря которому образ постановки оказывается не плоским, а трехмерным, рельефным, объемным.
«Фасад» спектакля вообще завораживает своей осязаемостью, выпуклостью, «вещественностью», так что хочется в буквальном смысле слова прикоснуться к его фактуре, потрогать все эти выступы, шероховатости и заостренности, превращающие сценическую материю в живой организм. Погладить птиц, свитых из проволоки, и провести рукой по скатерти из черного полиэтилена (такой обычно пускают на мусорные пакеты), спрятать голову в песок, рассыпанный по сцене, и так же, как и Софья Павловна, набросить на плечи рубашку Чацкого – единственное, что осталось от героя после того, как по нему «прошлись» сильные мира сего. Казалось бы, нас должно тошнить от их лоснящихся физиономий, но до чего же манкую характеристику им дают постановщики!
Эпизод бала в доме Фамусова, где сценой «завладевают» супруги Горичи (заслуженная артистка Чувашии Венера Пайгильдина и Николай Миронов), Молчалин (Никита Бондаренко) и прочие им подобные – один из самых «вкусных» в спектакле. Добавить бы сюда музыку Сергея Прокофьева, и получится вылитый «Танец рыцарей» из балета «Ромео и Джульетта» с его роскошной надменностью, холеной чопорностью и мрачной красотой. Вот уж и впрямь музыкальность в действии!..