Сегодня — 80‑летие со дня окончания Второй мировой войны, ставшей, как известно, самой масштабной и кровопролитной в истории человечества. Она затронула более 60 стран и унесла жизни свыше 70 миллионов человек. После ее окончания люди совершенно искренне надеялись, что общая память о перенесенных страданиях послужит своего рода гарантией, что ничего подобного больше не произойдет, что с таким трудом завоеванный мир окажется прочным и повсеместным. Они даже представить себе не могли, что спустя годы вдруг возникнет вопрос о том, кого же считать победителем в той войне… К сожалению, как раз это сегодня и происходит. На наших глазах общая трагедия человечества оказалась отданной «на размен» политической конъюнктуре. В пострадавших от нацизма странах Европы занялись ревизией прошлого, не замечая, как там снова поднимают голову те, кого не устраивают итоги Второй мировой. В чем причина? Как в глубинных процессах, так и в сиюминутных идеологических интересах — уверен наш собеседник, доктор исторических наук Борис КОВАЛЕВ, ведущий научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН и Института истории обороны и блокады Ленинграда.
В пламени Вечного огня — судьбы тех, кто отдал свою жизнь, защищая мир от нацизма. Забывать о них, пытаться умалить их подвиг, никто не вправе./ФОТО Валерия МАТЫЦИНА/ТАСС
— Борис Николаевич, в прошлом веке история в каком‑то смысле повторилась дважды: после Первой мировой войны многие народы и страны были точно так же исполнены надеждой, что теперь, после перенесенных страданий, на земле воцарится вечный мир…
— Совершенно верно. В ХХ век человечество вступило с твердым убеждением, что стремительное развитие науки, приведшее к повсеместному использованию электричества, появлению самолетов, автомобилей, кинематографа, бытовой техники, радикально изменило его к лучшему и ему совершенно не надо будет жить по «законам джунглей». И уж точно не придется прибегать к войне как к способу решения конфликтов.
Одним словом, это была эпоха веры в прекрасные достижения человечества, гуманизацию, в международное публичное право, которое благодаря талантам человека, его нравственному совершенству позволит решать любые сложные проблемы в отношениях между великими державами исключительно за столом переговоров. Вы поразитесь: в начале ХХ века на полном серьезе обсуждалось даже предложение о том, чтобы запретить незадолго до того изобретенный пулемет — как слишком жестокое и негуманное оружие. В частности, этот вопрос значился в повестке Гаагской конференции в 1907 году, однако решение не было достигнуто…
Статья по теме:
Увы, после всех этих благостных надежд и ожиданий человечество оказалось ввергнуто в страшную пучину Первой мировой войны, во время которой около 10 миллионов военнослужащих были убиты и более 20 миллионов ранены. Значительные потери понесло гражданское население — в основном от голода, болезней и эпидемий. Все это показало наивность надежд на всеобщий мир и всяческое благолепие, которые испытывали люди в начале ХХ столетия.
И тут возникает парадоксальный, казалось бы, вопрос: а когда, собственно говоря, началась Вторая мировая война? Для меня вовсе не является таким уж спорным утверждение, которое мне иногда встречается в текстах некоторых авторов, считающих, что она началась 11 ноября 1918 года в Компьенском лесу, когда Германия вынуждена была признать свое военное поражение и подписать перемирие, которое являлось фактической капитуляцией.
— Иными словами, день окончания Первой мировой войны эти авторы считают началом Второй?
— Да, и в этом есть определенный резон. Мироустройство, установившееся между Первой и Второй мировыми войнами, оказалось чрезвычайно зыбким. Вторая мировая в немалой степени была предопределена огромным количеством обиженных и неудовлетворенных. В первую очередь речь о Германии, к власти в которой на волне реваншизма пришли нацисты. Да и вообще межвоенную Европу трудно назвать оплотом свободы и демократии, потому что куда ни посмотри, их практически нигде и не было: нацизм в Германии, фашизм в Италии, авторитарные режимы в странах Прибалтики и Польше… В Испании в 1936 году началась гражданская война, в результате которой к власти приходит генерал Франко — ярый поклонник Гитлера и Муссолини.
В реалиях того времени для очень многих так называемых цивилизованных политиков высшим удовольствием было поиграть в «большую игру», о чем писал будущий президент США Гарри Трумэн в июне 1941 года. Речь о желании стравить между собой двух самых опасных врагов так называемой цивилизованной Европы — Советский Союз и Германию. Однако те, кто устраивал Мюнхенский сговор, кто считал, что если дать Германии окрепнуть, то Гитлер успокоится и будет выполнять обещанное, жестоко обманулись.
Как просчитались и те, кто полагал, что нацистская Германия лишь, условно говоря, «надувает щеки», демонстрируя свою воинственность. Когда читаешь мемуары некоторых польских офицеров, служивших в те годы, порой поражаешься их утверждениям: они были уверены, что в случае германского нападения на Польшу ей ничего не будет стоить нанести противнику сокрушительное поражение. Они заявляли, что не очень бы даже хотели вступления в войну на их стороне Англии и Франции, потому что не желали делиться с ними славой и боевыми трофеями. Согласитесь, это более чем странно.
И вся эта наивность разбилась о реалии. Когда к осени 1941 года возникла антигитлеровская коалиция, ее лидеры прекрасно поняли, с каким серьезным противником им пришлось столкнуться… И отдавали себе отчет, что прежней мировой системы уже никогда не будет. Картина послевоенного устройства начала выкристаллизовываться на встречах союзников — вначале в Тегеране в 1943 году, потом в Ялте в 1945‑м. И, наконец, уже в Потсдаме. А вот в том, что оно, это мироустройство, не оказалось совершенным, виноваты, на мой взгляд, как глубинные процессы, так и текущие политические обстоятельства.
— Что вы имеете в виду?
— Давайте называть вещи своими именами: к сожалению, союз трех лидеров, возглавивших антигитлеровскую коалицию, был в немалой степени сиюминутным и зависел от конкретной политической ситуации. Он просто не мог быть долгосрочным по причинам несовпадения интересов и стремлений. И еще до окончания Второй мировой войны наша страна столкнулась, без преувеличения, с предательством со стороны вчерашних союзников.
Прежде всего со стороны британского премьера Черчилля, которого, на мой взгляд, ни в малейшей степени нельзя считать другом Советского Союза. Я считаю его даже не столько антисоветчиком, сколько русофобом, причем еще со времен той самой «большой игры», которую вели Российская и Британская империи с XIX века. Черчилль был готов сотрудничать с СССР тогда, когда Англии было не просто плохо, а очень плохо. Но, когда советские танки уже подходили к Берлину, его настрой радикально изменился.
Весной 1945‑го он предложил своим помощникам разработать план под названием «Немыслимое». Речь шла о продолжении мировой войны, в которой на одной стороне встали бы бывшие союзники вместе с освобожденными из лагерей военнопленных солдатами вермахта, на другой — Красная армия. План был готов 22 мая, датой объявления военных действий могло стать 1 июля 1945 года. То есть получается, что Черчилль как минимум считал, что раз один враг Британской империи — Германия — разгромлен, то необходимо что‑то делать с другим потенциальным врагом, который просто занял место поверженного.
Не лучшим образом, мягко говоря, относился к Советскому Союзу и Трумэн, который весной 1945 года после смерти Рузвельта занял пост президента США. В свое время Трумэн весьма позитивно воспринял нападение нацистской Германии на Советский Союз.
На встрече союзников в Потсдаме, состоявшейся в июле-августе 1945‑го, где Британия и Америка требовали от Советского Союза, чтобы он внес свою плату — человеческими жизнями — в разгром Японии, у Трумэна было прекрасное настроение: он с чувством превосходства сообщил Сталину, что у Америки появилось сверхоружие. Сталин на эту новость отреагировал очень сдержанно. Такое поведение историки оценивают по‑разному. Одни утверждают, что Сталин никак не показал Трумэну своего замешательства, возможно, потому, что у него уже была какая‑то информация от спецслужб. Другие считают, будто бы Сталин тогда просто не мог осознать, что представляет собой ядерное оружие.
Я не очень верю во вторую версию, поскольку известно, какое количество средств, какой труд был вложен в советскую ядерную программу даже в самые тяжелые месяцы Великой Отечественной войны. А позднее, вместо того чтобы отдать все силы на восстановление страны, нам пришлось вкладываться в очень трудозатратную и энергоемкую гонку вооружений. И в эту ситуацию нас загнали наши бывшие союзники по Второй мировой…
И Британия, и США тогда рассчитывали, что, победив Германию, снова смогут — единолично или вместе — управлять миром. Однако, к счастью, этого не произошло: они недооценили потенциал и возросший авторитет Советского Союза. И на несколько десятилетий наша планета стала биполярной, а в этих реалиях паритета сил по большому счету можно было избежать вооруженных глобальных конфликтов.
— То есть налицо парадокс: распад антигитлеровской коалиции в каком‑то смысле послужил миру на пользу, обеспечив его биполярность?
— Он расставил все точки над i. Можно утверждать, что итоги войны позволили сформировать некое хрупкое равновесие, которое в конечном счете просуществовало до распада СССР в 1991 году. Да, какое‑то время та колоссальная цена, которая была заплачена за разгром нацизма, была сдерживающим фактором. Но по прошествии времени стало казаться, что все это было очень давно, а сама память о войне становилась все более и более символической…
Впрочем, честно говоря, к урокам Второй мировой мы сами далеко не всегда относились так, как они того требовали. Смотрите хотя бы, как мы признавали свои колоссальные жертвы, понесенные во время войны. Сначала Сталин заявлял о 6 – 7 миллионах погибших, Хрущев и Брежнев называли 20 миллионов, при Горбачеве стали говорить о почти 30 миллионах. Почему?
Сталину не хотелось показать нашим «заклятым союзникам», что мы ослаблены войной. Дабы у них не было соблазна реализовать другой план — на этот раз уже не «Немыслимое», а «Дропшот». Речь о ядерной бомбардировке крупных городов Советского Союза. Этот план был утвержден в 1949 году — тогда, когда США уже имели ядерную бомбу, а СССР еще только ее испытывал.
Далее, если говорить с историко-философской точки зрения, нас очень подвела подчеркнутая политкорректность — по отношению к тем, кто во время Второй мировой войны были в числе союзников Гитлера, а после нее стали считаться нашими друзьями. А таковыми являлись многие страны Европы.
В этой связи хочу обратить внимание на такой достаточно «примитивный» исторический источник, влияние которого на самом деле запредельно. Я имею в виду школьный учебник истории, в частности истории СССР для десятого класса под редакцией Максима Павловича Кима. Именно по нему учились миллионы советских школьников на протяжении почти тридцати лет — с конца 1950‑х годов до середины 1980‑х. Вот лишь один пример: блокаде и битве за Ленинград в этом пособии посвящено меньше, чем истории Войска Польского.
Одним словом, события Великой Отечественной войны зачастую были пропущены через призму некой сиюминутной политической конъюнктуры — будь то рассказ о жертвах, о героизме, о коллаборационизме, да и о многом другом. А ведь та война коснулась почти каждой семьи, мы ее и сегодня помним и глазами, и сердцем, особенно представители старшего поколения, заставшие настоящих «тружеников войны». Таких, как мой дед-артиллерист, прошедший почти всю войну, как многие его сослуживцы, как те, кто с полным правом могли поднять фронтовые сто грамм. Для них это была часть жизни.
Мой дед воевал под Сталинградом, был тяжело ранен при освобождении Польши и много мне рассказывал о войне. Его воспоминания были весьма прозаичными, но зато очень искренними. Когда я спрашивал о Сталинграде, он отвечал: «Помню, что три дня не спал, очень хотелось отдохнуть, я прикорнул, и в это время у меня валенки попытались украсть»…
И очень важно, что есть ныне замечательная народная акция «Бессмертный полк», когда мы вспоминаем своих родных и близких, которые, вынеся на себе все тяготы Великой Отечественной войны, совершили еще один подвиг. Они смогли — напрямую или через одно-два поколения — дать жизнь нынешним гражданам нашей страны, которые сейчас, спустя восемьдесят лет, пытаются понять, что же для них тогда сделали их предки.
— Но почему же тогда в других странах, пострадавших от нацизма, как будто бы стали забывать о прошедшем или еще хуже того — фальсифицировать прошлое?
— Не удивляйтесь, что я сошлюсь на классический, хрестоматийный для нас фильм Татьяны Лиозновой и Юлиана Семенова «Семнадцать мгновений весны». Когда Семенов в 1960‑е годы писал книгу, по которой был снят сериал, он много общался с фронтовиками и вложил в свой роман в том числе и их тревогу за будущее. Писатель обращался к своим современникам, но по сути и к нам тоже. Сегодня меня буквально потрясает сделанное им некое предвидение, отчасти объясняющее то, что происходит сейчас.
В одном из эпизодов он вложил в уста шефа гестапо Мюллера принципиально важные слова, позволю себе их процитировать: «Тем, кому сейчас десять лет, мы не нужны. Ни мы, ни наши идеи. Они нам не простят голода и бомбежек. А вот те, которые сейчас еще ничего не смыслят, будут говорить о нас как о легенде. А легенду надо подкармливать. Надо создавать тех сказочников, которые переложат наши слова на иной лад… Как только где‑нибудь вместо слова «здравствуйте» произнесут «хайль» в чей‑то персональный адрес, знайте — там нас ждут, оттуда мы начнем свое великое возрождение»…
Именно так и стало происходить. Во многих странах Европы сегодня набирают популярность радикальные националистические и неонацистские партии и движения. И одновременно очень активно идет забвение подвига советского солдата. Согласно последним социологическим опросам, 40 – 52 % респондентов в крупнейших странах Европы считают, что главную роль в победе над нацистской Германией сыграли США, и лишь 17 – 28 % признают заслуги нашей страны. В Великобритании 41% уверен, что страну и мир от гитлеризма и нацизма спасла именно Британия. В Америке официально заявляют, что война завершилась победой США, якобы именно Штаты вместе с союзниками спасли мир и Россию от Гитлера…
Хотя в ходе опросов большинство американцев и европейцев утверждали, что «отлично или хорошо знают историю Второй мировой», им практически неизвестны великие подвиги и победы СССР в этой войне.
Знаете, я как‑то попросил своих уважаемых польских коллег-историков объяснить мне, почему у них такое, мягко говоря, пренебрежительное отношение к памятникам тем, кто освободил их страну от нацизма. Я им сказал, что это унижает не столько российское руководство, сколько лично меня, внука воина Красной армии, проливавшего кровь за Польшу. Потому что, по сути, это моя детская травма: когда я вспоминаю следы ран на теле деда, мне до сих пор становится страшно.
Ну ладно, говорю я польским коллегам, хорошо, вы победили коммунизм еще в 1989 году и очень гордитесь этим, но почему за реваншизм по отношению к нашей общей памяти вы принялись только спустя двадцать с лишним лет? Они ответили мне: говорить в 1989 году об отсутствии решающего вклада Красной армии в освобождение Польши было, мол, еще опасно.
Почему? И вот тут отвечу я: потому что было живо поколение, которое реально видело и знало, как все происходило на самом деле. Оно прекрасно понимало, что такое германский нацизм, что он принес Польше и полякам. И что принесло советское освобождение. А вот теперь, когда то поколение ушло, когда появился образ нового героя, «победителя коммунизма», и стало возможным практически беспрепятственно заниматься фальсифицированием истории…
Сегодня во многих европейских странах очень не хотят вспоминать, что во время войны в них прямо или косвенно помогали Гитлеру. Да, они были подчинены, захвачены, но их экономика исправно действовала в пользу агрессора. Вы можете возразить, что в этих странах было и сопротивление нацистам. Было, но оно не идет ни в какое сравнение с размахом партизанской борьбы на оккупированных территориях СССР. Даже в той же Польше. Немцы, кстати, сами это признавали.
И именно Красная армия принесла этим странам освобождение от нацизма. По прошествии лет там пытаются придумать, что все было не так, а теперь и вообще стремятся представить, что советский воин пришел в Восточную Европу не как освободитель, а как оккупант. Это война памяти и война идеологий, которая, увы, происходит сегодня…
Вообще есть такой феномен: любое событие прошлого, даже самое страшное или самое великое, может с годами поблекнуть, оказаться размытым. Не допустить этого в отношении Второй мировой войны — задача ученых, журналистов, философов. Потому что, как говорится в Священном Писании, все‑таки «в начале было слово…».
Читайте также:
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 162 (7984) от 03.09.2025 под заголовком «Память «на размен»».