Нерюнгринка Надежда Вишневская — о своем оккупированном детстве в Курской области

В Год Защитника Отечества редакция нашей газеты «Индустрия Севера» организовала рубрику «Живые письма ветеранов». Десятки «оживших» писем и фотографий мы разместили у себя в социальных сетях.
К сожалению, не все хранят фронтовые письма своих родственников, воевавших в годы ВОВ. Но к нашему удивлению, однажды к нам в редакцию принесли не просто письмо, а целый дневник воспоминай. Сегодня мы хотим познакомить читателей с удивительной историей жительницы Нерюнгри — Надежды Вишневской.
В Нерюнгри с мамой — вдовой ветерана ВОВ Верой Скарук и сыновьями Надежда Николаевна переехала в 1985 году. Всю жизнь проработала в торговле. Она — настоящий символ стойкости духа и жизненной силы, ведь ей довелось пережить военные годы, став ребенком войны, испытавшим ужасы оккупации Курской области. Ее отец, Николай Вишневский, погиб под Сталинградом. В свои 86 лет Надежда Ивановна решила написать воспоминания, рассказывающие о тяжелых испытаниях, выпавших на долю ее поколения. Эти строки, которые ее друзья оформили в настоящий сборник и издали небольшой буклет – бесценный материал для будущих поколений нашей страны, они наполнены болью и надеждой одновременно, напоминая нам о цене мира и значении подвига наших предков. Сегодня мы с благодарностью публикуем отрывки из её воспоминаний.
Я родилась 6 декабря 1938 года в Курской области в поселке Первоавгустовский, где прожила от младенчества до окончания средней школы. Назвали меня Надеждой в честь прабабушки, а если бы по святцам, то я родилась в день святого князя Александра Невского и должна была бы быть Сашей, Александрой.
Я очень смутно помню эту маленькую нашу квартирку, помню белые занавески на окнах из хлопчатобумажной ткани. Тогда их шили сами, на верёвочках продёргивали и вешали. Помню белые половицы, видно некрашеные. Помню, как я обожгла руку горячим молоком: потянулась за кружкой, мать не усмотрела. Она говорила, что отец её сильно ругал за меня. Он очень меня любил. Лицо отца я не помню, но где-то далеко в памяти отложилось что-то такое тёмное, большое… По-видимому, отец был в комбинезоне, ростом он был большой. Помню его сильные руки, которые меня подбрасывали. Вот и всё, что я о нём помню. У нас есть фотография, где я с отцом и матерью и двумя своими тётушками Лидой и Соней. Фото было сделано перед войной.
А потом началась сама война… Отца семь раз забирали на фронт: попрощаются, а он приходит, снова попрощаются, а он опять приходит. В последний раз не попрощались, а он и не вернулся, уехал. Перед этим говорил своей матери, чтобы она не забывала меня. Вот так мало я знаю об отце, мать как-то с неохотой рассказывала о нём.
Вскоре после ухода отца на фронт мать перебралась к своим, и снова стали жить вместе. Немец уже подбирался к нам, захватив Украину. Вскоре, после окончания школы, дядю Витю тоже забрали в армию. Перед отправкой он стал со мной прощаться, подошёл к моей кроватке, а я заревела, испугалась: он был стриженый, и я его не узнала. Дядя Витя часто вспоминал этот случай. На тот момент мне было 2,5-3 года. Потом срочно отправили бабушку в эвакуацию, а тётя Соня и тётя Лида эвакуировались на Урал. Остались тётя Нина, мать и я. У тёти Нины были перед войной два парня, оба закончили военные училища. Я их на фотографиях видела, симпатичные. Погибли оба, сразу в начале войны, один из них в Брестской крепости.
Я вот сейчас не помню, но вскоре вернулась из эвакуации бабушка. Она говорила, что там была полная антисанитария: клопы, блохи. А наши части к тому времени уже стали отступать. За ними вскоре вошли немцы. Они ехали по нашей центральной улице (мы жили на ней) такие уверенные, наглые. Я маленькая была, а запомнилось, как огромный танк (в моём детском воображении) развалил изгородь в нашем палисаднике, просто растоптал и направил на нас орудие. Сразу немцы пошли в сарай, стали ловить кур, поросёнка. Визг, крик… В доме тоже стали всё переворачивать. Нам всё же повезло: нас всех выселили на кухню, а в комнатах разместился лазарет. У нас жили доктор и денщик. Тётя Нина говорила, что один раз привезли раненого генерала. А у нас был красивый старинный диван, и он лежал на нём. Кровь так и осталась на диване, только со временем пятно стало бурым. Доктор был мадьяр и хороший человек, нас не обижал и даже подкармливал. Но тётя Нина говорила, что есть они их пищу всё равно не могли, так как она была очень острая.
На кухне у нас была большая русская печь, вот мы на ней все и спали. Бабушка, кажется, на сундуке… После того как печка протапливалась и закрывали трубу, мы влезали на печь и грелись. Это было такое блаженство: кирпичи такие горячие, накидаем одежду и спим. Вот так мы и грелись, и зиму пережили. Врач меня, ребёнка, очень любил — приносил мне конфеты такие длинные немецкие. Подарили мне губную гармошку, научили меня своим словам, я до сих пор помню: «Ходь ев?», «Нодин ёв», в переводе – «Как дела?» и «Хорошо».
Доктор показывал нам фотографию, на ней была его семья – жена и дети. Возможно, он очень хорошо относился и привязался ко мне, потому что скучал по своим. А потом ему дали отпуск, и он привёз мне из дома ботиночки чёрные и куклу. Ботиночки мне жалко было носить, а кукла постоянно была со мной. Даже когда начинались бомбёжки, я всегда брала её с собой. Во время бомбёжек мы все бежали в соседний дом: там был большой, добротный, каменный подвал. Конечно, было страшно… Как-то загорелся наш сарай, а в нём был спрятан диплом тёти Нины. Она туда кинулась, а немец не пускает, наставил на неё автомат. Так и сгорел тёти Нинин диплом…
Через два дома от нас расположилась комендатура. И вот ведь Господь так помогал России, что и природа была против врагов – немцам приходилось очень туго зимой. Зимы были настолько суровые и снежные, что немцы страшно мёрзли. Простые солдаты надевали на себя, на свои головы всякое тряпьё. Шинели, видно, плохо грели… Офицеры же, особенно гестапо, были одеты в кожаные длинные пальто на меху. Мне запомнился такой момент (мне уже было четыре года, и это врезалось в детскую память): несколько вооружённых автоматами солдат с собакой-овчаркой вошли в наш дом, такие все здоровые, высокие. Они сгоняли население на расчистку дорог, а мать моя ответила отказом. Так они её чуть тут же не расстреляли. Конечно, она потом пошла, как и все другие односельчане. А причиной её отказа была моя болезнь.
И заболела я действительно серьёзно: поднялась температура до 40 градусов, я начала уже бредить. Наши не знали, что со мной делать, потом решили разбудить врача (дело было ночью). Мать вошла к ним в комнату и сказала, что Надя заболела. Мать говорила, что врач вскочил и прямо в кальсонах ко мне. Конечно, они меня вылечили: врачебный опыт, хорошие лекарства. А так, без лечения, неизвестно чем бы всё закончилось. У меня было воспаление лёгких, да такое, что на лёгких осталось пятно, которое потом закальцинировалось. Но, по всему видно, Господь помогал нам. Потом я долгое время была обвязана такой толстой шерстяной белой шалью и отлёживалась на печи. Дорогая наша печечка, как ты нам помогала в те холодные, голодные, страшные годы! Ты была нам и домом, и постелью, и лечебницей, и кормилицей: лежишь на этих горячих кирпичах, а по телу разливается такое тепло, такое блаженство. Под утро кирпичики остывали, но не совсем – тепло ещё сохранялось. А бабушка Акулина вставала раньше всех и снова растапливала печку, гремела заслонкой, отодвигая её, укладывала в топку щепу, кизяк, дрова. А ведь и с топливом тоже было трудно. Потом бабушка брала ухват, подхватывала им чугунки (такие чёрные, пузатые!), ставила их в печь и варила щи. Помню, наши любили очень капусту тушёную. У бабушки была такая лопата специальная для выпечки хлеба. Тесто укладывалось на капустный лист, потом уже вместе с капустным листом на лопатку, сверху тесто бабушка сбрызгивала водой и сажала на лопате в печь. Но это было уже позже, когда немцев прогнали. Вечерами зажигали коптилки, сделанные из гильз, и вот они коптили, освещая небольшое пространство, а в глубине таился полумрак.
У нас было развито партизанское сопротивление. Наши курские партизанские отряды слились с брянскими, образовалось мощное партизанское движение. Немцы очень боялись партизан в брянских лесах, делали облавы. Немцам здорово от партизан доставалось. Помню, как шла по улице их похоронная процессия, а мы все затаились и ликовали. Хотя и нашим тоже доставалось: много было погибших, не обходилось и без предателей. Из наших поселковых семей многие мужчины и молодые ребята ушли в партизаны. И многие были выданы предателями и полицаями немцам. Когда немцы только вошли в наш посёлок, они у нас в парке у дуба расстреляли 17 комсомольцев, молодых совсем ребят. Школа, где я потом училась, была рядом с парком. И наши учителя всегда показывали нам, детям, этот дуб. Страшная память: там кора от ствола полностью облетела от пуль, а сам ствол был покрыт глубокими ранами, весь в щербинах. Муж тёти Нины, Павел Еремеевич, тоже был в партизанах. Он очень сильно простудился в лесах и позже заболел туберкулёзом. Вот он то и рассказывал, как часто им приходилось покидать базы, так как разведка доносила, что эсэсовцы идут к лагерю. Бросали всё и уходили вглубь лесов, спали прямо на снегу.
У нас была своя героиня – Вера Терещенко, с «Жилстроя», она училась с нашим дядей Витей. Он вспоминал, что девчонка была хорошая, отчаянная. Она тоже пошла в партизаны, была разведчицей. Её, как и Зою Космодемьянскую, немцы повесили. Она по заданию пошла в Дмитриев, там её кто-то узнал и выдал немцам. Её жестоко пытали, раздели (это было зимой) и повесили на центральной площади, согнав туда народ. Люди плакали, а она – нет, так ничего и не сказала врагам. Про её подвиг была написана книжка. Книжка эта была у нас, но потом я отдала её почитать кому-то, а назад не вернули, жаль! В Дмитриеве ей установили памятник.
Когда немцы совершали воздушные налёты и бомбили нас, мы также прятались и в своём погребе. Однажды бомба упала совсем рядом с погребом и не разорвалась. Бабушка тогда сказала, что кто-то счастливый, а это – Господь, не так всё просто! А ещё тётя Нина рассказывала, как немецкий танкист вылез наполовину из люка танка и протянул ей булку хлеба, а она побоялась подойти к нему и замотала головой. Действительно, что там было у него на уме…
Тётю Нину чуть не угнали в Германию: выручил её брат подруги, который работал у немцев переводчиком. Он увидел в списках её фамилию, пришёл и сказал ей. Потом он немцев попросил за неё. Вот так она и осталась дома. Конечно, тяжело было: и голодно, и холодно, и вши были (мылись-то как?), всё это было, но мы выжили. А 8 февраля 1943 года наши войска освободили Курск, 15 месяцев он был под немецкими оккупантами. Потом освободили Орёл, потом Белгород. Когда освобождали Курск, шли такие бои, что мы, находясь на большом расстоянии, слышали громыхание, гул и грохот орудий. Мы сидели все на печке, а стены нашей кухни были окрашены в багряный цвет. Вот какое сражение там шло! Немцы побежали, в спешке оставляли провиант, но всё же успели заминировать два больших двухэтажных каменных дома, стоявших напротив нашего дома через дорогу. Наши не знали об этом, и тогда от взрывов погибло много наших ребят, совсем молодых. Немцы сопротивлялись, а наши пулемётчики, забравшись на колокольню церкви и пользуясь преимуществом, пулемётными очередями стреляли по врагам. Что интересно, церковь совсем не пострадала.
Мы все сидели по своим домам, не высовывались. Было страшно, но в то же время и радостно, что наши войска вошли в наш посёлок, что немцев прогнали, и мы свободны. Около нашего дома остановился танк, наш танк! Мы услышали свою родную, русскую речь и вышли им навстречу. Стали обнимать, целовать этих запылённых, уставших бойцов. Как же мы радовались! Части расположились у нас в посёлке, бойцов разместили по домам. Армия должна была отдохнуть, пополниться. Командовал армией Константин Рокоссовский. Взрослые стали помогать: кто работал на кузне, кто в санбате. Мать работала на кухне, тётя Нина на других работах, бабушка суетилась по дому. Мы, дети, вырвавшись на свободу и пользуясь тем, что взрослые были заняты своими делами, залезли в танк. Сколько лет прошло, а я помню, как мы всей гурьбой залезли в него, толкая друг друга. Одни залезли в кабину, и всё кричали, что здесь так тесно и как тут танкисты помещаются. Другие обосновались наверху. Там, в башне, было такое оконце, и мы по очереди смотрели в него: обзор был хороший, всё было видно. А наверху ребята кричали: «Ура! Фрицев бьём!». Как же мы радовались, что это наш танк, что нам разрешили посмотреть что же там такое внутри, и представляли себя танкистами, были такие гордые и счастливые. Отдохнув, наши части погнали немчуру дальше.
А потом – Курская битва под Прохоровкой летом 1943 года. Вот здесь действительно было страшно, какие шли ожесточённые бои, даже у нас был слышен отдалённый грохот канонады. Конечно, это совсем мизерные воспоминания о военных годах, об оккупации, но это всё, что смогла сохранить моя детская память, основанная на отдельных отрывках, запомнившихся мне, а может быть и потрясших меня.
После того как немцев вышвырнули из моего посёлка, да и вообще с Курской, Орловской и Белгородской земель, Красная Армия погнала их к Днепру, и всё наше трудоспособное население принялось за восстановление разрушенных двух заводов и фабрики. Немцы, ко всему прочему, оказались такими свиньями: они не только разрушили, но и основательно (в буквальном смысле) всё загадили. Поэтому взрослых я видела уже только вечером и очень уставших. Я же всё время оставалась с бабушкой Акулиной. Красная Армия уже давно освободила нашу Родину и победным маршем шагала по территориям других государств, освобождая их от немцев. Мне было шесть лет, когда 9 Мая 1945 года закончилась война Победой над Германией.
Я тогда ещё не осознала, что отца у меня нет, что он погиб, и радовалась вместе со всеми.
Мой отец Николай Васильевич Вишневский погиб 23 августа 1942 года под Сталинградом, там же погиб и его брат Фёдор. Мне было тогда четыре года, но я запомнила как нам принесли похоронку. Все заплакали, а я забралась в кухне на табурет, взяла эту белую бумагу в руки и долго её держала. И всё равно я так долго ждала отца и всё верила и верила, что он вернётся. Уже повзрослев, я узнала от матери, что в Дмитриеве жил человек, который воевал с отцом и видел, как немецкий самолёт расстрелял их колонну, везущую в Сталинград снаряды. Бабушка ездила в Дмитриев, нашла этого человека, но мать почему-то к нему не поехала. Но я немного отвлеклась, хочу закончить про День Победы.
Вечером в нашем клубе показывали фильм «Жила-была девочка». Зал был забит до отказа, двери были открыты, а народ всё валил и валил. Фильм был про девочку в блокадном Ленинграде. На меня он произвёл сильное впечатление.
Сколько лет прошло, а я помню этот день, помню эти чувства, эту радость, радость со слезами на глазах. Люди на улицах обнимались, целовались, танцевали и отплясывали гопака. Все высыпали во дворы. Кто плакал, не дождавшись с фронтов отцов, мужей, братьев, сестёр, дедушек… Радость Победы ещё сильнее обостряла эти чувства. А день был такой замечательный, будто природа радовалась и ликовала вместе с нами. Небо было голубое-голубое, бездонное, кое-где мелькали барашки облаков. Солнце так щедро изливало своё тепло на нашу исстрадавшуюся землю, на наш многострадальный народ.
Была весна, всё цвело: сады, деревья, кусты. Запах цветущих яблонь, вишен, груш, слив переплетался с запахом сирени, черёмухи, жасмина. Голова кружилась от этих запахов, солнца, тепла и радости. Птицы радовали своим многоголосьем. А наш знаменитый курский соловей – эта совсем неприметная, серенькая, маленькая птичка – выводила такие изумительные рулады и мелодии! А высоко в небе заливался жаворонок! Мы, дети, на зелёном ковре из травушки-муравушки выделывали различные акробатические номера и всей силой своих маленьких сердечек вносили свою лепту в этот праздник.
Елена Проскурина, «Индустрия Севера».