Сибирские просторы: какова роль Сибири в формировании российской идентичности

02.09.2025

Сибирские просторы: какова роль Сибири в формировании российской идентичности?

«Не видя Сибири, не бывая в ней, нельзя до конца понять страну, частью которой Сибирь начала становиться пятьсот лет назад», — отмечает кандидат исторических наук, директор Исследовательского центра проблем демографии и народонаселения Российского государственного гуманитарного университета И. А. Сухов в своей статье «Небо над Сибирью», опубликованной в журнале «Россия в глобальной политике».

Проблема больших стран часто в том, что населяющие их люди не до конца осознают пространство, в котором живут.

В конце 1990-х гг., будучи студентом, автор этих строк участвовал в археологических раскопках в Саксонии, на территории бывшей ГДР. У нас образовалась интернациональная бригада – четверо из Москвы, шестеро или семеро – из разных мест в Польше, одна ирландка и две девушки с американского Среднего Запада. С раскопа в поле виднелись сразу три или четыре маленькие деревушки, соединённые третьестепенными шоссе, обсаженными вязами ещё при кайзере, с памятниками павшим в Наполеоновских и обеих мировых войнах. От окраины одной до окраины другой – полчаса ходьбы. Как только были преодолены языковые барьеры (полякам сначала не хотелось сознаваться, что они учили русский в школе, а русским не хватало разговорного английского, чтобы общаться с американками), одной из тем перешучивания стала как раз пространственная компактность, если не сказать теснота. Сразу наметились линии симпатий – кому, как не русским и американцам, потешаться над деревушками, упирающимися одна другой в околицу.

Спустя несколько лет автор попал из археологов в журналисты, оказался на Кавказе и так увлёкся происходившими там процессами, что с 2000 по 2015 г. почти не видел больше ничего другого. Кавказ – и Северный, и Южный – тоже очень компактная, чрезвычайно насыщенная, иногда даже тесная земля. Рядом со снеговыми вершинами Главного хребта люди выглядят микроорганизмами, но Кавказ как раз полон деревень, упирающихся друг другу в околицу. Это служит и фундаментом особого кавказского габитуса со «вшитыми» в него гостеприимством, принятием культурного разнообразия и полем многообразных конфликтов, которые, затихая и разгораясь, сопровождают регион на протяжении всей истории.

Если регулярно бывать на Кавказе (и только там), можно составить полное представление о живущих там людях и социальных процессах, которыми определяется их жизнь. Но это будет знание, до некоторой степени лишённое контекста. В подобную ловушку когда-то попал имам Шамиль (1797–1871), несколько десятилетий воевавший с Россией в Чечне и Дагестане и поражённый масштабами страны, впервые увиденной им после почётной капитуляции. Автор подумал об этом, когда впервые увидел тобольский Кремль – кряжистые белые башни под тесовыми крышами на высоком берегу Иртыша, под огромным небом, по которому можно лететь на самолёте в любую сторону несколько часов, и под тобой всё время будет лес без конца и края.

Это может не бросаться в глаза, но её пространство отличается от Европейской России. И в то же время это неотъемлемая часть России, как неотъемлемой частью её истории и национального характера является факт территориального расширения «в течение пятисот лет со скоростью в 55 квадратных миль в день или 20 000 квадратных миль в год». Размер в данном случае имеет значение: невозможно игнорировать воздействие, которое простор оказывает на осваивающий его социум.

Малолюдье
Профессор Высшей школы социальных и политических наук Тихоокеанского госуниверситета Леонид Бляхер говорит о специфическом сибирском опыте малолюдья. В конце апреля 2025 г. речь об этом зашла на учредительном заседании Тобольского клуба, созданного группой энтузиастов, готовых заниматься экспертным сопровождением «сибиризации» – перенаправлением национального внимания, его концентрацией на территориях к востоку от Уральского хребта. И здесь термин оказался в давно сложившемся контексте.

Контекст же таков: в восточной части страны слишком мало людей, имеет место пространственный дисбаланс между малонаселёнными просторами и европейской частью, где сосредоточены три четверти населения и расположены переполненные мегаполисы. Такая схема восприятия сложилась ещё в Российской империи. В 1906 г. русский энциклопедист Дмитрий Менделеев анализировал данные первой имперской переписи населения и отметил, что в Московской губернии на одного жителя приходилось 1,2 десятины земли, а в Якутии – тогда Якутской области – 1339 десятин. Работая над подсчётами в месяцы Первой русской революции, Менделеев не без оснований видел в описанном дисбалансе пространственного распределения населения одну из причин социального и политического кризиса.

До 1880 г. число переселенцев из Европейской России в Сибирь не превышало две тысячи человек в год. В 1890-е гг., когда вопросы снижения демографической нагрузки на центр и запад Империи и заселения её восточных территорий оказались в фокусе внимания правительства, поток вырос до пятидесяти тысяч, а после пуска в 1896 г. Транссиба – до двухсот тысяч человек в год. За первые три года премьерства Петра Столыпина (до 1909 г.) в Сибирь переехало два миллиона этнических русских; к 1917 г. русских в Сибири и на Дальнем Востоке было уже около 7,4 млн человек[5]. Во всей Империи, включая Финляндию, проживало на тот момент около 180 миллионов. Усилия правительства по целенаправленному заселению и земледельческой колонизации пригодных для этого районов Сибири и Дальнего Востока лишь слегка качнули, но не изменили существенно сложившийся дисбаланс.

Наиболее населённые регионы Сибири и Дальнего Востока стали ареной Гражданской войны, в полной мере ощутили на себе бремя мобилизации в годы Первой мировой и Великой Отечественной войн, а также последствия насильственной коллективизации и раскулачивания. Тем не менее постепенно население здесь росло, как и его удельный вес в общей структуре. В РСФСР к востоку от Урала в 1926 г. жили 13,3 процента населения (около 13,5 млн человек из примерно 100,1 млн), а в 1991 г. – уже 21,9 процента (32,6 млн человек из 148,2 млн).

Сейчас в Уральском, Сибирском и Дальневосточном федеральных округах живут, по данным Росстата, 36,6 млн человек, что составляет почти четверть от общего населения России (не учтены данные четырёх новых территорий). Площадь российской территории к востоку от Урала составляет 13,1 млн кв. км, или 77 процентов всей территории.

Тезис Леонида Бляхера в Тобольске состоял в том, что, в отличие от периода столыпинской колонизации и нескольких волн советского индустриального освоения Сибири и Дальнего Востока, Европейская Россия утратила или вот-вот утратит статус региона исхода внутренних мигрантов, потому что сама перестала быть демографически избыточной. Действительно, несмотря на перекос в распределении населения и диспропорциональные процессы расширения мегаполисов, больше нет ситуации, когда какая-то часть страны переполнена и остаётся резервом для пополнения населения другой.

При этом многие вызовы, связанные с диспропорциональным распределением жителей по территории России, не утрачивают остроты.

Границы
Одна из особенностей взгляда из Европейской России на восточную часть страны в том, что нет даже согласия, что именно называть Сибирью. Строго географически собственно Сибирь – территория к востоку от Уральских гор и к западу от водораздельных хребтов, разделяющих бассейны Тихого и Северного Ледовитого океанов, почти в точности повторяющая очертания хартленда Хэлфорда Джона Макиндера (1861–1947).

В массовом российском восприятии Сибирь располагается между Уралом и Тихим океаном. С современной административной точки зрения это целых три пространства – Уральский, Сибирский и Дальневосточный федеральные округа. Когда чертились карты округов, их создатели исходили из стремления обеспечить им хотя бы приблизительное равенство. Но это оказалось невозможно, в том числе и потому, что пространство диктует администраторам свою логику. В Уральском округе оказалось шесть регионов общей площадью 1,8 млн кв. км и населением 12,3 млн человек, в Сибирском – десять регионов на площади 5,1 млн кв. км с населением 16,5 млн человек, и, наконец, в Дальневосточном – одиннадцать регионов на площади в 6,2 кв. км с населением 7,8 млн человек.

Демографически все три округа вместе – примерно три Москвы. К слову, в 2012 г. ВЦИОМ проводил опрос, согласно результатам которого каждый второй житель Сибирского и Дальневосточного федеральных округов считал целесообразным административное объединение двух территориальных массивов[6]. Плотность населения к востоку от Урала составляет 2,79 человека на кв. км при неравномерном распределении: от 6,83 на давно и основательно освоенном Урале до 1,25 на гигантском малолюдном Дальнем Востоке. Районы с относительно высокой плотностью немногочисленны и исторически сосредоточены на юге, в зоне, более благоприятной для земледелия, где расположено большинство городов и транспортных коммуникаций.

Территория
Для многих российских аналитиков, в том числе внешнеполитических и наблюдающих мир преимущественно с территории Европейской России, Сибирь долго оставалась, по сути, несуществующей, служебной территорией. Ресурсная база, гипотенуза российской Арктики, опорный берег Севморпути, возможно, пространство транзита между Европой и Китаем. Дальнему Востоку повезло больше: он рассматривался как портал взаимодействия с Китаем и Азиатско-Тихоокеанским регионом. Портал может быть открыт или закрыт в зависимости от политической конъюнктуры. Но и Сибирь, и Дальний Восток имеют основания претендовать на большее.

По соотношению плотности населения и площади азиатская часть России не имеет аналогов. Можно было бы усмотреть некоторые черты сходства в геодемографическом устройстве Канады, где в климатических условиях, сопоставимых с сибирскими, на площади в 10 млн кв. км проживает около 40 млн человек. Но подавляющее большинство канадцев пребывают в четырёх провинциях – Онтарио, Квебек, Британская Колумбия и Альберта, главным образом – у границы с Соединёнными Штатами. Остальные территории крайне мало населены. Кроме того, Канада исторически была колониальной территорией для расположенных за Атлантическим океаном европейских империй, а не крепко пришитой частью метрополии.

Сходна с канадской и история освоения Австралии. Из 26,6 млн жителей почти 19 млн живут в штатах Виктория, Квинсленд и Новый Южный Уэльс. Площадь континента 7,7 млн кв. км – средняя плотность населения аналогична этому показателю в Сибирском федеральном округе РФ. При той же разнице – Азиатская часть России никогда не была заморским доминионом, хотя временами и воспринималась как колония.

Как ни странно, с российской моделью неравномерного распределения населения больше сходства имеет Китай. В перенаселённых восточных приморских областях КНР и пустынной северной и западной периферии плотность населения очень разная. После нескольких столетий роста в Китае уже как минимум два года сокращается население. Регионы Хэйлунцзян, Внутренняя Монголия и Синцзян, выходящие к российской границе, относятся к наименее населённым в Китае и сталкиваются с быстрым оттоком жителей, что в какой-то мере должно успокаивать алармистов, видящих опасность в демографическом «нависании» КНР над российскими восточными территориями. Но, несмотря на остановку демографического роста и проявляющиеся признаки депопуляции, Китай ровно на порядок превосходит Россию по населению, и только в провинции Хэйлунцзян живет 37,7 млн человек – на миллион больше, чем во всей Азиатской части РФ.

История
Из-за того, что к востоку от Урала проживает только каждый четвёртый россиянин, коммуникационный обмен с Европейской Россией несколько ослаблен. Определённо есть общие медиа и соцсети, поездки в обоих направлениях. Но даже представление о наиболее комфортной логистике зарубежных поездок здесь своё, лишь укрепившееся по мере появления проблем с авиационной безопасностью в европейской части страны.

Одним из результатов становится превращение сибирской и дальневосточной истории в terra incognita для большинства россиян. Долгие годы ведутся эмоциональные дискуссии, нужен ли единый школьный учебник по отечественной истории для всех школ страны, включая частные. Но во всех без исключения предлагаемых вариантах история покорения русскими Сибири и Дальнего Востока если и представлена, то исключительно пунктиром. А для жителей этих регионов – это история малой родины. «На местах» она тоже не в лучшем состоянии, часто её исследованием, сохранением и трансляцией заняты только энтузиасты. Но в Тобольске все знают, кто такие Ермак и Кучум и какое отношение к этим местам имели Достоевский и Менделеев. Героический эпос обороны Албазинского острога от маньчжур незаметно встроен в повседневный обиход Приамурья.

По масштабу история проникновения русских в Сибирь и на Дальний Восток сопоставима с испанской Конкистой в Америке либо даже превосходит её. Эта параллель глубже, чем на первый взгляд, даже обстоятельства начала экспансии схожи. В Пиренейских королевствах к концу XV века закончилась долгая война с маврами, высвободились человеческие и финансовые ресурсы, моряки и солдаты стали вглядываться в западный горизонт. К этому времени Русское государство превзошло в экономическом, политическом и военном отношении своих прямых восточных соседей – ханства, оставшиеся от Золотой Орды. Только вместо океана у русских была огромная и почти неведомая территория «за Камнем».

Первыми на восток стали заинтересованно смотреть новгородцы, объявившие зоной своих интересов земли от Ильменя до Белого моря, Уральского хребта и Камы. Шли они туда в основном реками, а о сети маршрутов знали ещё норманны, ходившие за пушниной в Биармию (Пермь). В XV веке новгородские владения унаследовала Москва, превратившаяся ко временам Ивана III из удельного княжества в страну, превосходившую по территории всех без исключения европейских соседей.

В 1581 г. атаман Ермак отправился в Сибирь, победил сибирского хана Кучума и объявил земли к востоку от Урала русскими, хотя казаки поставили ногу лишь на самый край огромного неведомого пространства. Но уже в 1587 г. основан Тобольск, в 1628 г. – Красноярск, в 1632 г. – Якутск. В 1640-е гг. казачьи отряды вышли на Амур и к Тихому океану. В 1653 г. появился Нерчинск на границе с Китаем.

Местные
Эпическая история продвижения крошечных групп людей через огромные просторы лесов и гор, ставивших остроги и станицы, которые в ряде случаев выживали и начинали быстро расти, удивительна ещё и тем, что, в отличие от испанской Конкисты, не привела к уничтожению коренных народов.

Авторы одной из наиболее известных работ по истории расселения человека Ричард Джонс и Колин Макиведи полагали, что в 1000 г. население Сибири и Дальнего Востока составляло всего около 100 тысяч человек. К 1500 г. оно, вероятно, могло удвоиться, а к 1700 г. – утроиться уже с учётом русских колонистов. Отечественные историки придерживаются несколько иных оценок численности коренного населения Сибири и Дальнего Востока, но порядок цифр меняется несущественно: «Ко времени прихода русских аборигенное население Сибири составляло около 230–240 тыс. человек на 10 млн кв. км, – пишет Александр Казаркин. – На грани ХVI и ХVII вв. соотношение русского и аборигенного населения было 1 к 100, на грани ХVIII и ХIХ вв. – четыре к одному. Как всякую конкуренцию народов, русское заселение Зауралья нельзя назвать безоблачным: было и спаивание, и прямой грабёж аборигенов. Но всё познаётся в сравнении, надо знать методы властвования в тюркских и монгольских кочевых империях».

Автор также сравнивает проникновение русских в Сибирь и на Дальний Восток с колонизацией территории Соединённых Штатов, приведшей к социальному исключению и значительному сокращению коренного населения: «В отличие от США, Российская империя включала аборигенов в социальную иерархию, инородцы иногда делали успехи в карьерном продвижении, но условием достижения высоких чинов было крещение».

Отметим, что важным фактором освоения Сибири, который, вероятно, в чём-то смягчил этот процесс, стала её исходная малолюдность. Несмотря на новейшие археологические данные, сильно расширившие представления о технологическом и социальном развитии Сибири в неолите, к моменту начала русской колонизации она была населена несопоставимо менее, чем обе Америки. Кроме того, в настоящее время большинство антропологов признаёт роль различия иммунных систем коренных американцев и европейцев в катастрофическом снижении численности первых: между русскими и коренными жителями Сибири и Дальнего Востока таких различий не было.

Все количественные оценки приблизительны в отношении и коренного населения, и колонистов, среди которых многие сознательно и успешно уклонялись от любых форм податного учёта. То же поведение было свойственно и аборигенам: оценки их численности до появления академической демографии и этнографии основывались в основном на так называемых ясачных книгах – документах о сборе пушных податей, установленных русскими властями. В полноте данных не были заинтересованы ни администраторы, ни администрируемые, а недостаток людских ресурсов у сибирских воевод означал, что существовали земли и сообщества, с русскими до поры вообще не соприкасавшиеся, тем более в фискальном плане. К слову, вопрос об эффективности управления территорией в Сибири и на Дальнем Востоке с опорой на минимальный штат в XVII–XIX веках по сравнению с другими системами территориального администрирования того же периода ещё ждёт исследования.

Даже с учётом всех этих факторов бросается в глаза отсутствие академических оценок, которые отражали бы потери Сибири и Дальнего Востока, сопоставимые с теми, какие принесло проникновение белых в обе Америки и Австралию. Было бы неуважением к воинской доблести коренных жителей и русских колонистов утверждать, что покорение Сибири и Дальнего Востока шло исключительно мирно. В некоторых местах – например, в Якутии и на Камчатке – боевые действия велись десятилетиями; ряд сообществ и целых этнических групп оказались на грани исчезновения. Но массового вымирания коренных народов не произошло. «К счастью для России, в её истории не было тотального уничтожения слабых народов по принципу расы или идеологии, и этой заслугой предков можно гордиться», – писал Лев Гумилёв, и эту оценку с некоторыми оговорками можно принять.

Империя
Роль непрерывной колонизации в русской истории отметил ещё Василий Ключевский: «По условиям своей исторической жизни и географической обстановки [славянское население] распространялось по равнине не постепенно путём нарождения, не расселяясь, а переселяясь, переносилось птичьими перелётами из края в край, покидая насиженные места и садясь на новые, – характеризует он прежде всего первый этап освоения славянами Русской равнины в ранние Средние века, перенося, впрочем, те же закономерности и на дальнейшее освоение земель. – При таком передвижении оно становилось под действие новых условий, вытекавших как из физических особенностей новозанятого края, так и из новых внешних отношений, которые завязывались на новых местах. Эти местные особенности и отношения при каждом новом размещении народа сообщали народной жизни особое направление, особый обиход и характер. История России есть история страны, которая колонизуется. Область колонизации расширялась вместе с государственной территорией. То падая, то поднимаясь, это вековое движение продолжается до наших дней»[14]. Ключевский писал это на рубеже XX века и строил концепцию территориального развития страны в период колониальной гонки европейских империй. Даже в приведённом отрывке заметно стремление одновременно поставить Россию в этот контекст и объяснить обстоятельства, её исключающие: объект колонизации в российском случае не отделён от условной «метрополии»; страна, в сущности, колонизует сама себя. Это обстоятельство, как и значение самой непрерывной территориальной экспансии, невозможно не учитывать, исследуя формирование русской идентичности – и этнической, и государственной.

Такие исследования в России сдерживались сначала безраздельным доминированием марксистско-ленинского взгляда на исторические и социальные процессы, а затем – всеобщим увлечением конструктивистскими подходами к феномену нации и концептом национального государства как якобы универсальной «объяснительной рамки» для большинства процессов новой и новейшей истории. Однако с течением времени стали заметны проблемы с применимостью этой «рамки» к процессам за пределами Запада.

Новая и новейшая политическая история России неоднократно ставила под вопрос применимость понятий нация и национальное государство. Не в последнюю очередь потому, что логическое следование этой объяснительной схеме неизбежно обостряет вопрос о пределах нации, границах национального государства как метрополии и, соответственно, статусе подвластных территорий – что прямо вело к обоснованию политической дезинтеграции.

Ключи
На интуитивном уровне понимание этой опасности вновь возникло в 2000-е гг., в том числе и на фоне острого политического кризиса на Северном Кавказе. Риторика формирования гражданской нации, которой в 1990-е гг. придавалось большое значение, сильно сократилась и даже отчасти сошла на нет по мере того, как стали очевидны возможные долгосрочные политические эффекты. Однако альтернативное объяснение общей идентичности людей, вместе живущих на огромном российском пространстве, не сформулировано.

Опять-таки интуитивно представляется, что ключи надо искать в истории территориальной экспансии русских и их взаимодействия с коренными народами. А также в специфике государства, которое на определённых этапах истории и отдавало часть своего территориального функционала «на аутсорс» (в том числе сначала вольным казачьим обществам, потом частным компаниям), и оставалось постоянно вовлечено в эту деятельность.

В совокупности это привело не к формированию классического национального государства, а к появлению некоего типа имперского пространства, включающего в себя разнообразные формы этнокультурного ландшафта. В общности этого пространства находят для себя преимущества все его участники. Осознание таких характеристик российской идентичности пока находится в зачаточном состоянии. Но в целом общепризнано, что именно присоединение Сибири и Дальнего Востока сначала превратило Московское государство в Россию, затем сделало возможным экспансию на Кавказ, в Новороссию и другие провинции на западе Империи, а также в Центральную Азию; и включение этих территорий и их населения в социально-политическую орбиту общего государства.

Острог
Специфическим аспектом, формирующим восприятие Азиатской части России, является история отечественной пенитенциарной системы. Российские власти традиционно рассматривали Сибирь и Дальний Восток как возможное место ссылки и отбывания наказания. Вероятно, самыми известными ссыльнопоселенцами и политкаторжанами имперских времен стали декабристы – и они, конечно, были не одни: только в течение XIX века в Сибирь сослано около миллиона человек: в среднем этот поток мог количественно превосходить поток поселенцев-колонистов. В макрорегионе действительно формировалась специфическая культура этапа и острога – и всё же такой способ освоения территории не был приоритетным. Например, активное вовлечение государства в экономическое освоение Приамурья и Приморья во второй половине XIX века было бы немыслимо, если бы Сибирь и Дальний Восток рассматривались исключительно как места, «дальше которых не сошлют». То же относится и к мерам правительства в начале XX века: переселение крестьян из центральных и западных губерний в Сибирь и на Дальний Восток не носило карательного характера, а подразумевало, говоря современным языком, позиционирование «принимающих регионов» как «территории будущего» и «пространства опережающего развития».

Эти представления были скорректированы в советское время. Изменения произошли на фоне значительных потерь, которые Сибирь и Дальний Восток понесли в результате мобилизаций Первой мировой, а затем боевых действий Гражданской войны. Меры насильственной коллективизации затронули в том числе районы, ставшие процветающими именно в результате крестьянской колонизации начала ХХ века. Тенденция к формированию образа Сибири как места исполнения приговора усугубилась с созданием системы учреждений Главного управления лагерей (ГУЛАГ) НКВД СССР. Оба эти явления (коллективизация и лагеря) сформировали устойчивое представление, что Сибирь и Дальний Восток – регионы, связанные прежде всего со страданием (один из вариантов этимологии слова «Сибирь» восходит к казахскому «сабыр» – терпение).

Память жертв советской социальной инженерии и репрессивной политики хранится в семьях, заслуживает уважения государства и должна быть элементом системы преподавания истории как части формирования гражданских ценностей социума в целом и подрастающих поколений в частности. Но «первый подход» к увековечению памяти жертв политики первой половины ХХ века, предпринятый в позднем СССР и России 1990-х гг., скорее привёл к обострению травматических компонентов восприятия Сибири и Дальнего Востока, нежели способствовал их коррекции.

Мечта
Попытки сформировать имидж Сибири и Дальнего Востока как территории передового развития, более «молодой», чем страна в целом, предпринимались и при советской власти – моторами выступали большие индустриальные и инфраструктурные проекты, часть которых до сих пор играет существенную роль в экономической географии края. Одним из последних и наиболее интересных примеров позитивной мобилизации человеческих ресурсов для освоения Сибири и Дальнего Востока стало строительство Байкало-Амурской магистрали в 1970–1980-е гг., ставшее, по некоторым оценкам, самым дорогим советским инфраструктурным проектом. Организаторы мобилизации учитывали демографический аспект – строители дороги (главным образом молодёжь) не просто получали возможность обосноваться в местах, куда приезжали на работу, но располагали набором преференций материального и нематериального порядка, который делал такое изменение жизненных планов предпочтительным.

Возможно ли сделать Сибирь и Дальний Восток вновь привлекательными? Да, и такие усилия предпринимаются: макрорегион вновь позиционируется как территория опережающего развития. Этому служат крупные проекты – правда, большинство пока локализованы на Дальнем Востоке: космодром «Восточный», железнодорожный Восточный полигон, новый кампус Дальневосточного федерального университета на острове Русский, Восточный экономический форум. Идёт процесс переноса штаб-квартир части крупных корпораций из Москвы и Петербурга на Урал, в Сибирь и Дальний Восток. По данным «Коммерсанта», из ста крупнейших компаний России шестьдесят всё ещё зарегистрированы в столице, однако «РусГидро» завершает перемещение головного офиса в Красноярск, En+ Group ещё в 2021 г. объявила о переезде штаб-квартиры в Иркутск, «Роснефть» перенесла часть управленческих функций в региональные центры – в том числе Ханты-Мансийск. Трубная металлургическая компания рассматривает в качестве возможного адреса Екатеринбург, «Норникель» частично вернул главный офис в Норильск. По экспертным оценкам, перенос пятнадцати крупных компаний может дать региональным бюджетам дополнительно 250–300 млрд руб. в год и способствовать созданию рабочих мест как в самих компаниях, так и в сфере их обслуживания.

В то же время в Сибири и на Дальнем Востоке отмечают, что многие крупные федеральные компании предпочитают обслуживать свою инфраструктуру с помощью вахтовиков и ограничивают найм местного персонала за счёт постоянного или временного «импорта» работников из других регионов. Часто это объясняется объективным недостатком специалистов нужной квалификации на местных рынках труда.

С другой стороны, наиболее продвинутые компании строят долгосрочную стратегию развития в регионах присутствия и в таких случаях взаимодействуют с местными университетами и средними специальными учебными заведениями, в том числе финансируя создание необходимых направлений подготовки.

Домой
На этом фоне в ряде регионов Сибири и Дальнего Востока намечается тенденция к снижению миграционной убыли населения, а некоторые становятся привлекательными для внутренних мигрантов. В 2023 г. коэффициент миграционного прироста на тысячу человек в Сибирском федеральном округе составлял -0,6, но среди городского населения он оказался положительным (0,1). В ДВФО отрицательные коэффициенты сохранялись: -1,8 по округу, -0,5 по городскому населению. Относительно оптимистичны данные о признаках обратной миграции в родные края части студентов и молодых специалистов, получивших образование за их переделами. Стабильно высокой остаётся доля внутренних мигрантов, перемещающихся внутри округа из одного региона в другой.

В 2022 г. в Сибирском федеральном округе отмечено 440 097 случаев внутренней миграции, из которых на перемещения внутри округа пришлось 327 475 (74,4 процента). В пределах ДВФО в 2022 г. остались 191 036 внутренних мигрантов из 275 055 (69,5 процента). Для выходцев из Сибирского ФО Дальневосточный округ был на четвёртом месте по числу уехавших, уступая Центральному, Северо-Западному и Южному. Для ДВФО Сибирский округ – на втором месте после Центрального: в Сибирь выехали 19 132 человека, а в Центр – 21 655.

В 2023 г. уровень внутренней миграции из Сибирского и Дальневосточного округов незначительно снизился, до 418 308 и 255 563 соответственно; при сохранении высокой доли перемещения внутри округа – 315 809 случаев (75,4 процента) в Сибири и 180 243 (70,5 процента) на Дальнем Востоке. Для сибиряков Дальний Восток стал третьим по популярности направлением миграции (сильно сократилась доля СЗФО), а для дальневосточников Сибирь продолжала уверенно оставаться на втором месте.

Есть и встречное движение: из Центрального федерального округа в Сибирь в 2023 г. уехали 19 176 человек, а на Дальний Восток – 13 773. Как видим, эти показатели ниже, чем поток в сторону Центра, но не на порядок, а по сравнению с 2022 г. прослеживается тенденция к росту интереса жителей ЦФО к релокации в восточную часть страны.

Шесть регионов Сибирского и Дальневосточного округов вошли в 2023 г. в число 22 субъектов Федерации, где население увеличилось. Сочетание естественного и миграционного прироста показали Якутия и Чукотский автономный округ; Тыва выросла за счёт превышения естественного прироста над миграционным оттоком; Камчатский и Красноярский края – за счёт превышения миграционного прироста над естественной убылью. По итогам 2024 г., когда они будут полностью подведены, отсутствие сокращения населения может показать Амурская область – там миграционный приток, вероятно, компенсирует естественную убыль.

В то же время если Красноярский край закрепился в топе регионов с максимальным миграционным приростом (в 2023 г. шестое место после Москвы, Подмосковья, Ленинградской области, Краснодарского края и ХМАО, 4,8 тыс. внутренних и 4,9 тыс. международных мигрантов), то Приморье устойчиво остаётся среди аутсайдеров – минус 3,9 тыс. внутренних и международных мигрантов в 2023 году.

На примере ДВФО видно, что макрорегион в целом находится в фазе естественной убыли населения. Предыдущая такая фаза продолжалась там с 1993 по 2008 г., когда рождаемость была ниже смертности. Естественная убыль в округе за это время составила 315 тысяч человек. С 2008 по 2018 г. в ДВФО (на фоне стабильного роста доходов, правительственных мер поддержки материнства и пополнения группы женщин детородного возраста, родившихся на последнем советском пике рождаемости в 1985–1987 гг.) отмечался совокупный прирост в 97 тыс. человек за десятилетие.

АНО «Восточный центр государственного планирования» рассматривает два сценария демографического развития Дальнего Востока в перспективе до 2036 г.: инерционный, в котором население округа снизится за одиннадцать лет с нынешних 7,8 млн до 7,4 млн человек, и целевой, в котором население вырастет до 7,9 млн. Избежать снижения и добиться роста пока представляется возможным только за счёт миграционной привлекательности, считают в организации, хоть это и трудно в отсутствие демографической избыточности большинства других регионов страны.

По подсчётам Центра, за пять лет, с 2018 по 2013 г., Дальний Восток покинули 1,96 млн человек, а приехали – 1,85 млн. Самая значительная категория как среди приехавших, так и среди уехавших – те, кто возвращается после длительного отсутствия. За пять лет на Дальний Восток вернулись 427,5 тыс. человек.

Эти цифры говорят, что даже в условиях отсутствия избыточного населения ещё есть ресурсы для коррекции сложившихся геодемографических дисбалансов. Сибирь и Дальний Восток, несмотря на существующие и вновь возникающие из-за изменения климата природные факторы, потенциально могут стать домом для гораздо большего числа людей, чем сейчас. И для этого нет необходимости во что бы то ни стало поддерживать населённые пункты, полностью утратившие привлекательность даже для собственных жителей в результате перемен на карте экономического развития. В Сибири и на Дальнем Востоке достаточно мест, где люди хотели бы жить и работать ради своего будущего. Простор к востоку от Урала определённо может продолжать быть не точкой, но пространством роста для страны, которая сформировалась в том числе и благодаря этой территории.

Сухов И.А. Небо над Сибирью // Россия в глобальной политике. 2025. Т. 23. № 5. С. 110–127.
Оригинал материала доступен по ссылке https://globalaffairs.ru/articles/nebo-nad-sibiryu-suhov/

Поделиться новостью в Телеграм!

Главное