К 120-летию со дня рождения Министра рыбного хозяйства СССР Александра Акимовича Ишкова.
Лукашова Елизавета Аркадьевна родилась в 1936 году в городе Вытегра Вологодской области. Окончила Ленинградский государственный университет (ЛГУ) в 1959 году по специальности филолог-скандинавист. Работать начала в 1959 году в городе Мурманске в ПИНРО переводчиком отдела международного сотрудничества. Специалист в области норвежского языка. Организатор сбора материалов по специальной терминологии в области ихтиологии, промыслового рыболовства и рыбоводства, ставших основой первого отраслевого «Норвежско-русского и русско-норвежского словаря рыбохозяйственных терминов». С 1969 по 1991 годы — старший научный сотрудник ЦНИИТЭИРХ (Москва). Неоднократно принимала участие в качестве официального переводчика в переговорах Минрыбхоза СССР с Норвегией по вопросам рыболовства. Кандидат филологических наук.
Впервые я встретилась с Министром рыбного хозяйства Александром Акимовичем Ишковым по долгу службы на борту калининградского БМРТ «Яшма» в феврале 1968 года. В тот год наблюдалась неблагоприятная обстановка на промысле сельди в Северной Атлантике, и министр принял решение выйти в море, чтобы на месте разобраться в сложившейся ситуации.
В помощь ему из Мурманска была направлена группа специалистов в составе заместителя директора ПИНРО, нескольких ихтиологов и акустиков и я — переводчик норвежского языка. Правда, моя помощь в том рейсе не понадобилась, так как никаких контактов с норвежцами у нас не было.
Александру Акимовичу было тогда за 60, но выглядел он бодрым и здоровым. Правда, у него болели ноги и ему ежедневно делали массаж. Его выполняла судовой врач, молодая симпатичная женщина.
Министр жил в каюте капитана. Иногда он выходил в кают-компанию на обед. Меня удивляло то, что все собравшиеся за столом члены команды не начинали трапезу, ожидая, когда придет министр. Входил министр, иногда произносил какую-либо реплику вроде «полезная еда для мужчин», увидев на столе блюдо с креветками, и все принимались за еду. Позднее я узнала, что оказывается, на флоте существует старинный обычай — члены экипажа не начинают обед, пока за столом не появится капитан. Вот такая у моряков традиция. Но в наши дни, мне кажется, она уже не соблюдается.
В этом рейсе у нас на судне случилось ЧП: погиб боцман. Его смыло волной на борт. Все мы были расстроены. В Москву направили со слов радиста телеграмму:
«Во время сильного шторма утонуло исландское рыболовное судно. У нас погиб человек». В таком контексте наша потеря выглядела менее трагично.
Присутствие на борту министра создавало у членов команды особое настроение, связанное с какими-то ожиданиями. Министр понимал это, видимо, чувствовал настроение людей. И он дал добро на короткий внеплановый заход судна по пути домой в иностранный порт — город Гётеборг в Швеции. Команда получила возможность посетить магазины и, как тогда говорили, отовариться на свои скромные суточные — приобрести дефицитный тогда ширпотреб. В ту пору в моде были плащи болоньи, нейлоновые мужские рубашки, кримплен и другие расхожие вещи.
В следующий раз я встретилась по работе с министром в Москве, куда переехала из Мурманска на постоянное место жительства. Осенью 1969 года в Минрыбхозе состоялась конференция министров рыболовства скандинавских стран: Норвегии, Дании, Швеции и Исландии. Руководил этот встречей А. А. Ишков. Перед открытием конференции мне дали текст его вступительной речи, подготовленный для него референтом. Но как велико было мое удивление, когда он абсолютно не воспользовался заготовленной «шпаргалкой». Выступал совсем по-другому. Не по написанному, без бумажки. У него была абсолютно правильная речь, говорил четко, кратко, живо с правильной расстановкой ударений в словах, чем не всегда отличались в советское время речи наших высоких руководителей. Его речь легко поддавалась переводу, несмотря на специфику темы.
В последующем я многократно принимала участие в качестве переводчика в советско-норвежских встречах и переговорах в Москве, а также в поездках министра по Норвегии.
Норвежцы уважительно, я бы сказала, с почтением относились к нашему министру. Они отмечали, что это старейший министр рыбного хозяйства в мире. Им было известно, что он занимал этот пост без малого 40 лет, тогда как в Норвегии министры рыболовства меняются практически каждые четыре года. «Могучий Ишков», — говорили о нём норвежцы. Обычно переговоры по рыболовству широко освещались в норвежской прессе. О нашем министре писали, как правило, в положительных тонах. Правда, однажды в рыболовной газете «Фискарен» отметили, что это «строгий человек, может и кулаком по столу стукнуть». Но такого в моей практике в ходе встреч с норвежцами никогда не отмечалось.
Наш министр убедительно и твердо отстаивал интересы отечественного рыболовства, проявляя при этом гибкость и, я бы сказала, дипломатический талант. Когда обсуждались спорные вопросы, помню, он говорил оппонентам: «Я отношусь к вашим проблемам с пониманием, но поймите и вы мои проблемы».
Особенно много усилий со стороны министра было приложено в многолетних переговорах по делимитации границ рыболовства в Баренцевом море после введения странами 200-мильных экономических зон. Я была свидетелем того, как спокойно, твердо и убедительно он отстаивал наши интересы, доказывая правоту своей точки зрения по этому вопросу. И очень жаль, что в постсоветское время новые переговорщики сдали наши позиции, над которыми так много и долго трудился старейший и опытнейший министр Советского Союза, и заключили с Норвегией невыгодный для нашей страны договор, подарив ей безвозмездно огромные богатые рыбой и природными ресурсами морские территории.
В памяти сохранилась удивительно дружественная атмосфера, которую умел создать наш министр на приемах для норвежских гостей в качестве хозяина. Его обаянию, таланту рассказчика, красноречию можно было только позавидовать. До сих пор помню отдельные эпизоды, забавные истории и рассказы нашего министра, которые мне приходилось переводить. Вот, например, один из них: «Поймали рыбаки на Волге осетра. Огромного красивого осетра. И сетуют: закуска есть, а выпивки нет. Вспороли брюхо осетру, а там четвертина водки. То-то было радости. И выпили, и закусили». Но это, разумеется, была шутка.
Конечно, на столах по русскому обычаю было изобилие закусок и дорогих угощений, что поражало воображение норвежцев. Ведь в Норвегии подобные приемы проходят на достойном, но гораздо более скромном уровне. «Благо- дарить хозяев за такой прием надо было бы только в стихах», — сказал однажды норвежский министр морского права Эвенсен Ишкову.
Разумеется, Александр Акимович был требовательным и строгим начальником, ведь в его ведении находилась серьезная и сложная отрасль, за которую он нес ответственность. У меня сложилось впечатление, что его побаивались. У Александра Акимовича была особая манера общения с подчиненными. Он обращался к ним по фамилиям, будь то начальник управления в министерстве или директор НИИ. По имени и отчеству никого не называл. Общение, как правило, было кратким, разговаривать было не принято, в отличие от норвежцев, которые свободно и легко общались со своим министром. В поездках распоряжения давал через своего помощника. Кстати, перевод этой должности вызывал вопросы, и не только на норвежский язык. Иностранцам было непонятно, что значит «помощник» и чем он занимается. В прямом переводе это слово не несло никакой информации. Мне рассказывали, что испанцы перевели его однажды как «камердинер», то есть «комнатный служитель при хозяине». Наверное, это был правильный перевод.
Последний раз я видела Александра Акимовича на приеме в норвежском посольстве в Москве в феврале 1979 года. Это было перед самой его отправкой на пенсию, о чем ходили упорные слухи. Вероятно, он знал о предстоящем событии. Он был еще бодр и активен. В какой-то момент, во время минутной паузы он обратил в мою сторону долгий и очень внимательный взгляд. Я выдержала этот взгляд, но он остался для меня загадкой. Смею предположить, что таким образом мой шеф хотел мысленно попрощаться со мной. Ведь я долгие годы была его личным переводчиком, выполняла скромную роль помощницы на переговорах с норвежцами. Хотя, возможно, я ошибаюсь.
Вскоре он ушел на пенсию. Через несколько лет его не стало.
«Ты была на похоронах Ишкова?» — спросили меня норвежцы на очередной встрече в Москве. «Нет, не была», — ответила я. К сожалению, я узнала о его уходе задним числом.
Камчатка и Ишков: связь истории
С. И. Вахрин
Вахрин Сергей Иванович родился 15 июля 1954 года. Закончил филологический факультет Камчатского государственного педагогического института в 1975 году. Работал учителем в школе, журналистом областной молодежной газеты «Камчатский комсомолец» и областной отраслевой газеты «Рыбак Камчатки». В 1984 году был приглашен на работу в Камчатрыбвод. Одно- временно публиковался в различных газетах и журналах, вел передачи на радио и телевидении, издавал журнал «Северная Пацифика» (1996–2001 гг.), организовал Дальневосточную рыбацкую студию, создал газету «Тихоокеанский вестник» и сайт Fishkamchatka.ru. Президент общественного регионального фонда «Сохраним лососей ВМЕСТЕ!». Член Союза писателей и член Союза кине- матографистов России.
Японцы увидели и оценили камчатские рыбные богатства в 1897 году. Годом ранее полномочный представитель Русского Товарищества котиковых промыслов, арендовавшего с 1891 года котиковые лежбища Командорских островов, Павел Михайлович Гринвальд, столкнувшись с беспрецедентным международным браконьерством, опустошавшим эти лежбища, предпринял первую в истории полуострова попытку промышленного использования рыбных ресурсов Камчатки.
Нет, в мировой истории рыболовства этот промысел в камчатских водах не был первым: уже не одно десятилетие ранее американские рыбаки активно использовали Явинскую тресковую банку в Охотском море на траверзе села и реки Явиной, добывая дорогостоящий рыбий жир. Сюда приходили за этим жиром целые экспедиции судов.
А вот лососей, которых в море добыть было сложно, ловили обычно в нерестовый период, когда шел массовый заход этих многочисленных видов в камчатские реки и когда эти реки просто кишели от обилия рыбы.
Так вот это Русское Товарищество, прибыль которого стремительно убывала, на глазах сокращаясь вместе с поголовьем котиков, уничтожаемых браконьерами, в числе которых был и мало кому известный Джон Гриффит, прославивший свое имя под псевдонимом Джек Лондон и описавший ту кровавую бойню в Тихом океане в одном из своих произведений, так вот Товарищество искало любую альтернативу, чтобы избежать банкротства и разорения.
Учредители Товарищества не сидели без дела — они кропотливо изучали все, что может принести выгоду, искали рынки, инвестиции, банки под кредиты, рабочую силу…
И ответ на этот важнейший для Товарищества вопрос был найдет в Японии, через которую шел многодневный морской путь на Камчатку из Владивостока Добровольного пароходного общества с заходом на остров Хоккайдо.
Именно здесь, в Японии, они обнаружили возможность исправления первой и главной своей ошибки на промысле лососей. В 1896 году, будучи в Усть-Камчатске, на главной рыбной реке полуострова, богатой самой крупной и жирной из лососей чавычей, предприниматели решили проводить ее засолку по методу посола архангельской семги — бочковым посолом — и направлять продукцию к традиционным семужным покупателям — в Англию.
Увы… Вся партия чавычи протухла, не дойдя до потребителя.
И вот в Японии представители Товарищества, к полному своему изумлению, обнаружили то, о чем мечтали: рыбный рынок, кредиты, инвестиции, рабочие руки и рабочее оборудование для промысла.
И метод засолки рыбы — «бара» — был самым примитивным, до которого русские мозги никогда бы не смогли додуматься: рыба разделывалась на пласт, засыпалась крупной солью и покрывалась рогожей, затем ложился новый пласт, и все повторялось… Не нужно было никаких складов — рыба складировалась тут же, на месте лова, укладываясь в огромные штабеля, под дождем, а порой и снегом (если не успевали вывезти в Японию) — не теряя при этом своей потребительской ценности на японском рынке.
Способ лова тоже был японский — ставные морские невода. Те самые, которые так ненавидели американские рыбацкие семьи, которых японцы лишали семейного бизнеса — дело дошло до того, что запрет морских ставных неводов стал одним из главных условий признания Аляски штатом США.
Эти морские неводы позволяли ловить лососей в большом количестве непо средственно перед заходом рыбы в реки.
Рабочая сила для лова и переработки рыбы тоже прибывала из Японии вместе с неводами, солью, продуктами питания.
Для России был открыт японский рыбный рынок, предоставлены щедрые рыбные кредиты, японские рыбные короли использовали подставных русских «предпринимателей» для расширения японского рыбного бизнеса на Камчатке.
Но скоро им надоело действовать под прикрытием.
И в период Русско-японской войны 1904–1905 гг. они попытались захватить безоружную Камчатку в качестве своего военного трофея и присвоить ее себе полностью под предлогом русского поражения на Дальнем Востоке. Этот «рыбный пирог» был столь желанен, что у японцев просто слюнки текли…
Но они тогда просчитались — камчатское народное ополчение разгромило японский десант и уничтожило все попытки японских рыбаков поживиться камчатской рыбой, прибывая на своих шхунах в устья богатых лососевых рек. Здесь их ожидали специально выставленные караулы. В живых никого из японцев не оставляли. Таков был приказ начальника Петропавловского уезда Антона Петровича Сильницкого, которому в 2024 году, в год 120-летия разгрома японского десанта, было присвоено благодарными потомками звание почетного гражданина города Петропавловска-Камчатского.
Но окончательная победа была все-таки не за нами.
В результате предательства, коррупции и сговора в политических международных кругах Россия вынуждена была признать свое поражение на Дальнем Востоке и принять условия Портсмутского мирного договора, а также вытекающие из этого договора условия российско-японской рыболовной конвенции, согласно которым Япония на долгие десятилетия становилась здесь хозяином рыбных ресурсов.
Россия по итогам Русско-японской войны де-юре владела Камчаткой.
Япония — де-факто: она приобретала в аренду рыбопромысловые участки везде на побережье, кроме закрытых бухт и крупных рек. Но на западном побережье таких бухт не было и практически все реки попадали прямо (или через русских «представителей») к японцам. Что же касается вывоза рыбы, то по условиям конвенции этот вывоз для японцев был беспошлинным.
Единственное право, которое оставалось у Российской империи, — это контроль за условиями промысла, чтобы японцы не опустошили полностью камчатские реки, как это уже было на острове Хоккайдо.
И вот тогда, впервые на Дальнем Востоке, на Камчатке, были выработаны универсальные Правила рыболовства, которые только при советской власти в угоду социалистическим соревнованиям, годовым и пятилетним планам были весьма искорежены, но все-таки сохранили свое главное предназначение — сохранение рыбных ресурсов.
Но это были все-таки частности — в целом же лососевые ресурсы Камчатки полностью находились в руках японских эксплуататоров этих ресурсов.
К 1922 году, к году прихода на Камчатку советской власти, из 22 рыбоконсервных заводов 21 принадлежали японцам, а единственный русский был продан фирме Ничиро Гио Гио Кабусики Кайша.
Практически все рыболовные участки были в руках либо самих японских предпринимателей, либо в руках их русских «подельников».
В 1928 году советское правительство вынуждено было подписать новую — не менее кабальную, чем при царизме, — советско-японскую рыболовную конвенцию, которая фактически повторяла прежнюю.
И начинать нужно было с нуля, когда в руках японцев было 100 процентов вылова и 100 процентов переработки лососевых богатств Камчатки.
Я не знаю, каким образом в условиях того времени, когда страна поднималась из руин гражданской войны, а руки большевиков еще не были отмыты от белогвардейской крови, когда еще «священный дух» красного террора не выветрился из страны, а только еще набирал свой будущий кровавый вселенский размах, как в этих условиях могла выстраиваться жесткая прагматичная линия на укрепление своих позиций на Камчатке, фактически принадлежащей милитаристской Японии, все более и более укрепляющейся в азиатской части планеты.
В 1920 году Ленин обсуждал с американским миллиардером Вандерлипом передачу Камчатки в концессию США. Политическая цель — столкнуть в тихоокеанском регионе интересы США и Японии, которые были союзниками в Русско- японской войне 1904–1905 гг.
Но очередная сделка по продаже русской земли, подобная Русской Америке, не состоялась.
И вот теперь правительству Советского Союза предстояло решить задачу, которая этому правительству была идеологически не свойственна — в это же время шла жесточайшая борьба со всеми проявлениями ленинского нэпа — любого капиталистического присутствия и буржуазного духа, который должен был оживить (и оживил!) страну. Но тесные обручи идеологических рамок на манкуртах, отрицающих ради идей коммунизма любой здравый смысл и всю предшествующую Великому Октябрю историю Отечества, не позволяли выйти за пределы собственных представлений о будущем страны, которая, подчиняясь железной государственной воле, направляла всю народную мощь великим (без иронии) идеям коллективизации и индустриализации страны, чтобы пройти за десять–пятнадцать лет то, что западная цивилизация прошла за столетие.
Но советское поле страны к тому времени было уже зачищено от белой гвардии, кулаков-подкулачников, купцов-богатеев, помещиков и дворян, которые могли бы оказать какое-то сопротивление идеям и формам социалистического строительства.
А на Камчатке господствовали японцы. Их крейсеры нагло ходили в нейтральных водах, поддерживая связь с берегом и готовясь в любой момент высадить на камчатское побережье военную помощь своим «рыбакам», возраст каждого из которых соответствовал мобилизационному. В период путины на Камчатке эта армия рыбаков составляла силу порядка 40 и даже 60 тысяч человек.
Я не знаю, кому в Правительстве страны пришла эта гениальная идея о создании сначала глобального ОКАРО — Охотско-Камчатского акционерного рыболовного общества, которое годом позже изменилось в реальное АКО — акционерное Камчатское общество.
Акционерами были государственные учреждения. Суть не в этом.
Суть в гениальном — ядром этого замысла было постепенное экономическое вытеснение японцев с камчатской территории.
Основа — всестороннее экономическое усиление рыбопромышленного комплекса Камчатской области, которой подчинялись абсолютно все другие направления народно-хозяйственной деятельности: лесная промышленность, сельское хозяйство, вплоть до науки, образования, здравоохранения и культуры.
Это была абсолютно гениальная идея, которая с 1927 года начала воплощаться в жизнь. В том же Усть-Камчатске, где и зародилась рыбная промышленность полуострова, в 1927 году был построен первый (с нуля) рыбоконсервный завод, приобретенный в США. По тем временам — суперсовременный завод. В 1928 году рядышком, в 12 км от Первого, был построен Второй завод, они и вошли в историю Камчатки под этими именами. В том же 1928 году третий завод был построен в устье реки Озерной (западной). К 1936 году на Камчатке действовало уже шестнадцать таких рыбоконсервных заводов, объединяя вокруг себя многочисленные рыболовные базы, которые занимались и прежним «сухим» посолом, и новым — чановым.
АКО было совершенно самостоятельной структурой, которой подчинялась вся жизнедеятельность полуострова. В 1930-х годах для обеспечения продовольствием рыбаков и рыбопереработчиков были созданы сразу три совхоза — Большерецкий, Козыревский и Петропавловский.
Ключевской леспромхоз (в долине реки Камчатки — в центре таежного острова) производил для рыбаков кунгасы и тридцатисильные деревянные суда — «кавасаки».
Геологи вели поиски нефти.
Рыбаки начинали первые морские экспедиции по активному промыслу рыбы в камчатском прибрежье.
Но к 1944 году, когда советское правительство наконец разорвало кабальную рыболовную конвенцию, АКО вышло только на 40 процентов вылова камчатского лосося.
А в 1945 году лососевые богатства Дальнего Востока резко возросли за счет вернувшегося в лоно СССР Южного Сахалина и Курильских островов.
В тот же год АКО как выполнившее свое государственное предназначение было расформировано и реорганизовано — рыбная отрасль поступила в распоряжение Министерства рыбного хозяйства, лес ушел к лесопромышленникам, сельское хозяйство — в свое Министерство…
И в последующие десятилетия «рак, лебедь и щука» камчатской экономики сделали свое страшное дело, разорвав живую связь общего дела и превратив собственную деятельность на камчатской земле в некую самоцель развития.
И что мы пожинаем ныне? Камчатлес довел вырубку до желаемого миллиона условных единиц и угробил камчатский таежный уникальный остров.
Агропром решил довести уровень производства сельского хозяйства до неких космических величин и провел мелиорацию (осушение) в бассейнах главных нерестовых рек Камчатки — Камчатки, Большой, Авачи, на порядок сократив потенциал нерестовых площадей этих камчатских рек.
НО это произошло неспроста — «благодаря» международной политической деятельности Никиты Сергеевича Хрущева, который, руководствуясь некими тайными мотивами будущей дружбы с великим японским народом, возвратил японцам их былую рыболовную славу, разрешив японцам, подписав новую рыболовную конвенцию, вылов дальневосточного лосося на путях его миграции к берегам Камчатки, Сахалина, Охотоморья.
И дальневосточные нерестовые реки опустели на десятилетия. И какой смысл стал жалеть эти пустые нерыбные реки — их и пустили под нож мелиораторов, тут же осушивших огромные площади, которые в условиях пришедшего на смену социализма дикого капитализма просто зарастают ныне всяким сорняком.
Да что там реки — оставшись во второй половине 1950-х годов без сырца, остановили свою производственную деятельность те самые суперсовременные рыбоконсервные заводы и окрестные обслуживающие их предприятия, заводы закрывались, рыболовецкие колхозы распускались, люди разъезжались…
Из каждых десяти существовавших до хрущевских «заигрываний» населенных пунктов на камчатском побережье исчезло… девять. Девять из десяти.
Это был крах береговой рыбной промышленности. Трагедия, которую списали под шумок на долю тех реформаторов, которые «укрупняли» российские деревни, уничтожая их десятками тысяч. Вроде бы и здесь «укрупняли», консервируя только что отстроенные «с нуля» заводы, производившие валютную выручку страны и ее продовольственный запас на случай войны — консервы.
Камчатку спас тогда Ишков.
Министр рыбного хозяйства СССР Александр Акимович Ишков, который именно в этот самый сложный в истории рыбной промышленности СССР период сделал важнейший акцент на развитие активного морского рыболовства.
Сегодня о значении Александра Акимовича в рыбацкой судьбе Камчатки напоминает только большой современный траулер «Александр Ишков». Возможно, что члены экипажа хотя бы знают, кто такой был Ишков и какую роль сыграл он в становлении активного морского промысла на Дальнем Востоке.
На Дальнем Востоке все это в тот период было еще в зачаточном состоянии. Собственно, и сам министр рыбного хозяйства, побывав в рабочей поездке на
Дальнем Востоке, в том числе и на Камчатке, убедился в этом.
Самое главное — не было рыбопромыслового флота и промыслового оборудования.
Главный сегмент рыбной отрасли страны приходился на традиционные районы промысла — Черное, Каспийское и Баренцево с Белым моря.
Не было специалистов. В море ходили на допотопных суденышках и ловили в непосредственной близи берега.
Новых районов промысла почти не знали.
Рыбохозяйственная наука развивалась на опыте корифеев, основная часть деятельности которых приходилась на дореволюционную эпоху.
Можно было бы и далее перечислять, и перечислять все трудности, невзгоды, проблемы, трагедии, приходившиеся на эти самые роковые в жизни Камчатки пятидесятые годы, когда у местного начальства волосы стояли дыбом, не зная, что можно предпринять в таких сложных условиях выживания, когда валится абсолютно все, а вслух сказать об этом даже самому себе НЕВОЗМОЖНО…
И вот что случилось дальше.
1949 год.
Вылов по Морлову (название говорит само за себя) — 10 тысяч тонн рыбы.
1950 год.
Морлов преобразован в УТРФ — управление тралового и рефрижераторного флота. Хотя название стало длинным, на промысел это не оказало никакого влияния, наоборот — вылов составил всего 7,5 тысячи тонн.
И вот «волшебная палочка» в руках министра: в 1951 году на Камчатку прибыли первые СРТ-300. Сразу десять судов. Вылов по Тралфлоту — 14,2 тысяч тонн, из которых ценной камбалы — 10,6…
1952 год — поступило еще 14 СРТ-300.
С 1953 по 1958 год поступило еще 29 траулеров. Вылов поднялся с 23,5 тысячи тонн до 75 тысяч.
И в тот же, 1958 год на Камчатку обрушивается «цунами» лососевой катастрофы — вылов главного объекта промысла на самой рыбной Западной Камчатке — горбуши — составил в этом году 14,3 тысячи… центнеров против 1008,4 тысячи в 1953 году. Горбуша на Камчатку вернулась в прежнем массовом объеме вылова только в… 1996 году.
Сегодня это просто история, в которой в рядовом порядке сообщается, что на Камчатку были отправлены суда, полученные СССР в результате капитуляции фашисткой Германии и выплаты ею контрибуций и прочего, что положено победителям.
В качестве «положенного» были и немецкие рыболовные суда. И это послужило толчком.
Но не просто толчком, а четко выверенным и стратегически точным — в «десятку». И сегодня Дальний Восток — лидер рыбной промышленности России. А Камчатка — рыбацкий флагман.
Правда, не уйдем мы и от другого — столь же стремительно, но стратегически неверно опустошались богатейшие рыболовные «банки». Существовала общая какая-то уверенность, что рыбы в море «пропасть» и ловить ее не переловить. Но перелавливали, не жалея, опустошали без боязни, что рыба может кончиться, уходя все далее и далее от камчатских берегов в чужие дали Мирового океана.
Жизнь заставляла. Рос флот, увеличивая не только свои размеры, объемы, мощности, но и расстояния для автономного плавания, обрастая заводами, судами-рефрижераторами, вступая в политические и экономические союзы с прибрежными странами, осваивая окраинные приантарктические уже морские пределы планеты.
Благодаря Александру Акимовичу Ишкову мы стали абсолютными хозяевами рыбных ресурсов Мирового океана. И в числе лидеров океанического промысла была Камчатка. Но… разрушительная политика, завершившаяся крахом СССР, заставила рыбаков Дальнего Востока вернуться туда, где они уже изрядно
«наследили», — в камчатское прибрежье. Круг замкнулся. И нужно было уже вести производственную деятельность по-новому — рачительно. Но это делать, к сожалению, мы так и не научились.
Конечно, развитие полуострова Камчатка было долгое время однобоким. Береговая промышленность продолжала свое опускание на дно, а активное рыболовство, напротив, держало берег на плаву, поддерживая его материально — практически все рыбоконсервные береговые заводы существовали за счет государственных дотаций, за счет прибыли океанического промысла. Нужно признать, что Ишков берег не бросал.
Но и сладить с политической верхушкой, фанатично надеющейся на какую-то дружбу с Японией и продолжающей поддержку японской рыболовной дрифтерной экспансии, уничтожающей дальневосточные лососевые ресурсы, он не мог.
А японцы все более и более наглели. Как-то их министр, прибывший с деловым визитом, нарочно уронил при встрече стакан с чаем. Стакан, разумеется, разбился. И наш посол незамедлительно выдал ожидаемое для японцев: посуда бьется — жди удач. И японец ожидаемо среагировал: для удачи нам бы хотелось увеличить объем промысла лососей в нашей тихоокеанской дрифтерной зоне. И получили желаемое — максимальный вылов японцев в 1970-х годах достигал уже 120 тысяч тонн (вспомним рекордный вылов Камчатки в 1953 году — 100 тысяч тонн!). А мы к 1968 году официально закрыли, как уже НЕСУЩЕСТВУЮЩИЕ, бывшие поселки рыбообработчиков и села рыбаков-колхозников во всех рыбных районах Камчатки, оставив по одному-два предприятию на район, для «поддержания штанов» — лосось практически штучно заходил на нерест в наши реки.
Главной задачей Ишкова был не валовый вылов рыбы, не планов громадье, не миллионы тонн выловленной и выброшенной за ненадобностью рыбы.
Он, собственно, и лишился в конечном итоге своего высокого поста из-за того, что не мог вынести последнего — перевода рыбы в непотребное гнилье.
Создав крупнейший в мире рыболовный флот, он хотел создать и крупнейшую в мире рыбную империю, где бы рыбу любили, где бы рыба была в чести, на каждом столе и всегда.
И тогда он взвалил на свои плечи всю оптовую реализацию рыбной продукции в стране.
Это его плечи тогда выдержали, потому что опт обходился еще без посредников, его не нужно было дробить, кроить, менять местами и тем более подменять.
Камчатку идеи Александра Акимовича только поддерживали — хотя опт проходил мимо полуострова, но тем не менее этот социалистический рынок давал не только ощутимую прибыль, он давал удовлетворение — рыба шла по предназначению — К ЧЕЛОВЕКУ, а не за борт.
Сломал его карьеру, повлиял на здоровье и изменил его место в истории переход от опта к рознице.
Собственно, этот переход сломал карьеру, изменил судьбу и даже оборвал жизнь многим из близкого и дальнего окружения Александра Акимовича Ишкова. Это то самое РЫБНОЕ ДЕЛО, о котором писали и пишут, как об одном из самых крупных и успешных по результатам следствия по коррупционному делу в рыбной отрасли, по итогам которого был расстрелян заместитель Ишкова Владимир Рытов, покончил жизнь, не выдержав методов следствия, начальник Камчатрыбпрома Серьга, находился под следствием будущий губернатор
Камчатки Бирюков…
Это дело не было шито белыми нитками — в систему рыболовства в связи с переходом с опта на розницу пришли «деловые люди» из торговли — знаменитая торговая мафия, курировавшая и знаменитый Елисеевский магазин, снабжавший «кремлевскую прислугу», и тайное швейное производство «фирменных» джинсов, и массу всего остального, что в конечном итоге и позволило перевести СССР сначала на капиталистический путь развития, а затем и разрушить его до основания, так как коммунистическая идеология слишком мешала выйти торговому бизнесу из тени государства, предварительно подчинив (скупив!!!) себе практически всю структуру партийной и советской власти в стране, создав дефицит товаров и пайковую систему кремлевской и прокремлевской элиты.
И таким образом Александр Акимович стал заложником собственной красивой идеи.
Нет, даже не заложником. Он стал жертвой. Ибо хоть и с почетом (но в позорящей его имя обстановке) был препровожден на пенсию, оставаясь вроде как ни при чем.
Хотя он и был НИ ПРИ ЧЕМ в этой грязной торгашеской истории, которая замарала честное имя многих не причастных к ней людей, которые впоследствии были оправданы.
У одного из писателей, создавших свою повесть в переломную эпоху нашей истории, в тюрьме оказывается Томмазо Кампанелла, создатель философской социалистической утопии «Город Солнца».
А в тюрьме он оказывается именно за создание этой своей утопии.
Тюрьма же находится не где-нибудь, а в городе Солнца, созданном его философским воображением.
На удивленный вопрос Кампанелла о том, почему вдруг он, создатель города Солнца, города счастья, оказывается в тюрьме этого самого счастливого города, угрюмый охранник с искренней злобой отвечает:
Для того, чтобы все были счастливыми, кто-то должен был следить за тем, что все люди одинаково счастливы…
Ну, да…
Но за этими людьми, которые должны были следить за тем, что все одинаково счастливы, должны были следить те, кто определял, что эти люди следят одинаково правильно за теми, кто одинаково счастлив…
Ну, да…
А правильность их слежки и уровень равенства в счастье должны были определять третьи…
Ну, да…
И в этом созданном тобой мире все следят друг за другом, чтобы кому-то счастья не досталось больше или меньше, все друг друга ненавидят, а больше всего ненавидят тебя, Кампанелла…
Конечно, я этот сюжет пересказал своими словами, но главная мысль — что и Александр Акимович Ишков, пробыв на главном посту рыбной отрасли не один десяток лет, пытаясь создать свой рыбный Город Солнца для страны и народа, попал в те же сети, что и Кампанелла, — ведь не бывает равного счастья, добра, тепла, любви для всех. У каждого оно свое, особое, и каждый распоряжается им по собственному велению и желанию. А в торговле это счастье… особое.
Замкнув отрасль на торговцев, Александр Акимович подписал ей приговор, как, замкнув СССР на торговцев-сырьевиков, подписали смертный приговор и самой стране, а не только рыбной отрасли.
Александру Акимовичу еще повезло — его не расстреляли, как Рытова. Но расстреляли страну — уже из танков.
Так завершилась великая эпоха великой рыболовной державы и самой Державы…
Их просто… продали и предали…