Лана Морозова — 35-летняя мультидисциплинарная художница, работы которой хранятся в собраниях ЦСИ «Винзавод», музейного центра «Площадь Мира» и в частных коллекциях. Она уверена, «нужно заниматься тем, чем хочется, и в окружении людей, которые понимают тебя». Forbes Young поговорил с Ланой Морозовой о детстве, поиске себя, радости творчества, сложностях арт-рынка, «душевной щекотке» и «сердечных мурашках»
Художница Лана Морозова родилась и выросла в Елабуге. «Детство в маленьком городе, лето в деревне, ягоды, леса, поля, всевозможные концы света, выдуманные чудовища сформировали меня как художника», — объясняет она. Неслучайно одной из ее ключевых работ стала ностальгическая инсталляция — деревянный «домик» с теплым желтым светом из открытого окна.
После школы Морозова переехала в Казань, где отучилась в Казанском художественном училище (КХУ) на дизайнера одежды, потом работала в Санкт-Петербурге. Вскоре она оказалась в Москве — без планов на будущее и совершенно одна. «Ой! Была любовь, да сплыла… но я осталась!» — с иронией объясняет она обстоятельства своего переезда в столицу.
Произведения художницы — про ощущение хрупкости бытия и трогательную красоту, ужасы мира, в котором нам довелось жить, и чувства, которым невозможно подобрать описание. Яркий пример — ее вторая персональная выставка «Моң» в галерее «Триумф». Слово, ставшее названием проекта, как сказано в Татарском энциклопедическом словаре, не имеет адекватного перевода на русский язык и передает «тоску, печаль, лиризм, меланхолическое состояние души».
В интервью Forbes Young Лана Морозова рассказала, когда она поняла, что искусство — ее призвание, что помогло ей справиться с депрессией, какие темы в своем творчестве она считает главными, почему не ждет вдохновения и зачем всем нам нужно быть искренними.
Жить нужно хорошо
Telegram-канал Forbes Young
Просто о сложной картине мира
— Как долго ты жила в Елабуге? Что помнишь из тех лет?
— В Елабуге я жила до 15 лет, а после девятого класса переехала учиться в Казань. В родном городе я жила на самой окраине, на седьмом этаже панельки, где лес был с трех сторон, звездное черное небо и поля. Очень хорошо помню детство, свои чувства и мысли в то время, сны, которые мне снились, радости и страхи. Когда бушевали летние грозы, грохотал гром — наш дом заливало, по стенам квартиры буквально текли ручьи. Соседка тетя Роза переживала, что это конец света, а я очень радовалась — это что-то из первородного хаоса, разгул стихии, будивший что-то диконькое внутри меня.
— Был ли момент, когда стало понятно, что быть художником — твое призвание?
— Еще в детском саду я говорила, что стану художницей, когда вырасту. В семь лет пошла в Елабужскую художественную школу. Она была моим безопасным местом: я прогуливала уроки, притворяясь больной, но в художку ходила всегда! Там были друзья, игры на переменах, прекрасный педагог и самое любимое занятие — рисование. И мне кажется забавным факт, что папа — инженер радиосвязи, мама — электромонтер, дедушки — электрик и связист, а я почему-то выросла художницей. Хотя мама старалась дать мне все то, чего не было в ее детстве: краски, кисточки, карандаши и книжки по искусству были в доступе с самого раннего возраста.
«В моей семье почти все связаны с электричеством: мой дед — электрик, папа и другой дедушка — связисты, мама — электромонтер, и они втроем работали в Елабужских электрических сетях. А я боюсь электричества. Иногда думаю, что меня проклял Бог Электричества: в моих руках взрывалась зарядка, меня било током, и я боюсь менять лампочки и втыкать вилки в розетки»
— Почему ты выбрала Казанское художественное училище?
— К девятому классу я чувствовала, что нахожусь не на своем месте: не осталось друзей, ровесники считали меня странненькой, а мне было просто неинтересно. Преподавательница художки посоветовала моей маме училище в Казани.
— Как там было?
— Учеба в КХУ была спасением — я нашла друзей, любимое дело, открыла вообще другой мир! Помню, как впервые увидела на улице парня с зелеными волосами, а через год сама ходила с ирокезом, пирсингом, в тяжелых ботинках и тусовалась с неформалами.
— Это был поиск себя?
— Не то чтобы поиск себя, просто оказалось, что можно выглядеть как угодно. И не только. Приходилось быстро взрослеть и становиться самостоятельной, иногда приходилось выбирать — например, ехать зайцем на маршрутке до училища, чтобы купить булку на сэкономленные деньги. Родителям про отсутствие денег я не рассказывала. Было трудно, но однозначно весело и счастливо!
— Почему ты переехала в Санкт-Петербург?
— После училища было решено поступать в «Муху» (Ленинградское высшее художественно-промышленное училище имени В. И. Мухиной. — Forbes Young). Поступала два раза — не поступила (смеется). В итоге я училась в Институте декоративно-прикладного искусства. Думаю, мной руководила жажда узнать этот большой мир. В детстве и Петербург, и Москва казались очень далекими и словно существовавшими в другой реальности. В целом так и было — так и есть до сих пор.
— Чем ты занималась в Петербурге?
— Я стала мрачнеть — но в красивом облике города. Работала продавцом, делателем коробок, художницей в сувенирной мастерской, немножко торговала винтажной одеждой с Уделки (вещевой рынок рядом со станцией Удельная в Санкт-Петербурге. — Forbes Young), готовилась к карьере концепт-художника в игровой индустрии, влюблялась, расставалась, получила оскольчатый перелом локтя, сломала мизинец на ноге, жила в комнате с эркером и камином...
— А потом ты переехала в Москву за своим партнером, рассталась с ним и поступила в Школу фотографии и мультимедиа имени А. Родченко.
— Да. Надо было что-то делать со своей жизнью, искать друзей… и я хотела заниматься искусством. Решила поступить в Школу Родченко — и она дала мне все, что я искала, и буквально вылечила от депрессии. Потому что раз приходится жить, то жить нужно хорошо, а чтобы жить хорошо, нужно заниматься тем, чем хочется, и в окружении людей, которые понимают тебя.
Чувство внутреннего прикола
— Тебя привлекает фольклор и ар-брют («грубое искусство», как правило, создаваемое непрофессиональными художниками). Почему?
— Ар-брют и фольклор имеют важные качества — непосредственность, искренность, конечно, отсутствие нарочитости в самом хорошем смысле. Мне не импонирует давление того, «как надо». То, что сделано по наитию, кажется, идет от самого сердца. Но мои работы, к сожалению, к наивному искусству не относятся.
— Тебе не кажется, что в последнее время быть искренним становится все сложнее?
— Так толку быть закрытым? Разве шанс, что тебя кто-то поймет и примет, не становится больше, когда ты снимаешь с себя шелуху, как с лука?
— Как бы ты описала процесс своей работы?
— Я работаю от чувства. Иногда это моментальная вспышка, иногда — долгое ожидание, которое постепенно собирается в образ. Чтобы дать этому чувству форму, назвать его или высказать то, что не могу сказать напрямую, я делаю что-то. Мысль, пропущенная через руки, если не перестает зудеть, то хотя бы спокойно укладывается. Думаю, это естественный механизм защиты и способ справиться с окружающими невзгодами, переварить все накопившееся. Поэтому для меня процесс важнее результата — и я не жду вдохновения, предпочитаю много работать. Одним из главных маркеров удачной работы я считаю «чувство внутреннего прикола». При этом работа не обязательно должна быть какой-то смешной или веселой. Хотя я часто превращаю собственное печальное или страшное во что-то забавное, «прикол» не об этом. Это о душевной щекотке, сердечных мурашках, о крючке, зацепившем мысль.
— Какие темы в творчестве тебя волнуют больше всего?
— Неизменными в моем творчестве остаются самые простые темы: любовь, смерть, детство, чувства человека — просто потому, что это те вещи, которые меня интересуют. Мне кажется, в маленькой жизни маленького человека его маленькие мысли, маленькие боли и радости на фоне огромных бедствий и потрясений есть тот самый укол, заноза в сердце, знакомая каждому.
«Меня трогают взаимоотношения и взаимосвязи между людьми, чувства, эмоции, способ их передачи. Вышивание большого количества маленьких цветочков носит терапевтично-компульсивный характер. Повторяя раз за разом монотонные стежки, получается прожить переживания и вывести их наружу»
— Кажется, отдельное место занимает тема детства…
— Мне не всегда нравятся взрослые люди, но я часто думаю о том, какие они были в детстве, когда не знали себя взрослыми. Детство — это уязвимое, одинокое и очень открытое состояние, полное собственных историй и мечт о будущем, трогательное и искреннее. Это точка, в которой человек если не был чистым листом, то точно первой страницей.
— И про первые страницы жизни рассказывала выставка «Моң»?
— Не совсем так. Мне хотелось рассказать о чувстве «ягодности». В деревне (речь идет о доме бабушки в небольшом селе Зычебаш в Заинском районе Татарстана, где Лана проводила летние каникулы. — Forbes Young) каждое лето мы собирали полевую клубнику. Ее аромат, жужжание пчел, цветы, ветерок, шумящий лес на высоких холмах до сих пор мне снятся. Конечно, несмотря на отправную точку, выставка получилась не совсем об этом. Она о том, как резонирует реальность того времени с моими детскими ощущениями. И несмотря на кажущуюся теперь мрачной семейную историю, для меня это время было очень сказочным.
Как из лесу вышла
— Расскажи о своем опыте участия в арт-резиденциях.
— Я люблю этот формат взаимодействия за возможность поработать в новых условиях, в другом контексте. Все как с переездами — открывается что-то другое, прежде незнакомое, мне интересно увидеть, как живут другие люди, и вообще человек со всем его внутренним и внешним. Моя самая первая резиденция — «Терминал А» в Нижнем Новгороде, и я безмерно ей благодарна! Я приятно удивлена той заботе, с которой ко мне отнеслись. «Открытым студиям» я благодарна за друзей и за открытое в себе понимание собственных возможностей. Так активно, как там, не было нигде.
— Что для тебя важнее — выставочный успех или независимость?
— Главное — процесс работы, все остальное — ситуативно. Не скажу, что я не заинтересована в выставках и движухах, просто кажется, что, пока занимаешься делом, которым горишь, все остальное приложится. Ну или не приложится, но удовлетворение от работы все равно всегда со мной.
— Как бы ты описала свои первые шаги на арт-рынке?
— Как из лесу вышла — и зашла обратно.
— А ты вообще чувствуешь себя частью мира искусства?
— Не думаю, что когда-либо полностью интегрируюсь в арт-сообщество — да и не думаю, что хотела бы.
— С какими сложностями арт-рынка тебе довелось столкнуться?
— Наверно, самым острым вопросом стоит ценообразование. Мне было непонятно, на чем оно строится и из чего складывается. Я просто терялась, когда меня спрашивали о цене. Да и сейчас я зачастую полагаюсь на мнение более компетентных людей, а все подобные вопросы решаю через галерею.
— Сколько стоят твои работы?
— Минимальная цена в начале пути — 15 000 рублей, максимальная — пока что 140 000.
— Как ты продала свою первую работу?
— Это забавный случай. В 2021 году Сергей Братков, художник, к чьему мнению я всегда прислушиваюсь, спросил меня, хочу ли я продавать свои работы, и отправил в галерею VLADEY, сказав, что напишет им обо мне. Убежденная, что меня там уже ждут, я пришла в офис. Оказалось, что Сергей не говорил обо мне, но меня приняли — и вот уже первый аукцион «Все по 100», в котором участвовала моя работа («Все по 100» — аукцион, в котором все лоты торговались от €100 евро. — Forbes Young). Кажется, ее купили за €400. Я искренне [удивилась], что кто-то купил за столько денег неполезную вещь. Да и сейчас я [удивляюсь]…
— Над чем ты работаешь сейчас?
— Я резидент мастерских музея «Гараж» и планирую работать над инсталляцией из ткани для общего пространства резиденции «Гаража», я назвала ее «Как я стал мягким» — в ней я переношу образ удобного человека в нечеловеческий объект. Буду делать работы для ярмарки и думать над следующей персональной выставкой. Но, как говорится, мы предполагаем, а Бог располагает, а еще — в какую сторону ни пойдешь, все равно любви не миновать. Так и живу.