Сразу после Собора император Константин отправился в паломничество в Палестину, затем, уже после его возвращения в Никомидию, на Святую землю прибыла его мать Елена, которая надолго задержалась там. Как известно из сочинений древних историков, в Иерусалиме, в ту пору называвшемся Элией Адриана, ею был обретен Животворящий Крест Спасителя. В свое время на месте Гроба Господня был выстроен храм Афродиты. И вот, узнав о том, где находилась пещера, в которой было погребено Тело Спасителя, «откопав и очистив место, она нашла в гробнице три креста: один — преблаженный, на котором висел Христос, а прочие, на которых были распяты и умерли два разбойника. Вместе с ними найдена и дощечка Пилата, на которой распятый Христос провозглашался в разных письменах царем Иудейским. Но так как все еще неизвестен был крест искомый, то мать царя обуяла немалая скорбь. От этой скорби вскоре, однако, избавил ее иерусалимский епископ, по имени Макарий. Он… просил у Бога знамения и получил его… В той стране одна женщина была одержима долговременной болезнью и, наконец, находилась уже при смерти. Епископ вознамерился поднести к умирающей каждый из тех крестов, веруя, что, коснувшись креста драгоценного, она выздоровеет… Когда подносили к жене два креста не Господних, умирающей нисколько не было лучше, а как скоро поднесен был третий, подлинный, умирающая тотчас укрепилась и возврати лась к совершенному здравию… Мать царя предложила создать на месте гробницы многоценный молитвенный дом и, построив его против того древнего разрушенного Иерусалима, назвала Иерусалимом новым. Что же касается креста, то одну часть его, положив в серебряное хранилище, оставила она там… а другую послала царю» [1], а Константин «скрыл ее в своей статуе… утвержденной на высокой порфировой колонне… в Константинополе» [2]. Вместе с Крестом Господним святой Еленой были обретены и гвозди, послужившие орудием страстей. Из этих гвоздей Константин «приказал сделать себе шлем и для коня узду» [3]. По возвращении из паломничества равноапостольная Елена преставилась, вероятно, уже в начале 330-х гг., в возрасте около 80 лет.
Император щедро жертвовал средства на строительство церквей в Палестине: кроме храма Воскресения Христова при нем воздвигнуты были церкви в Вифлееме и на Фаворской горе. Христианские храмы строились также в имперских столицах: Константинополе и Риме, в Никомидии, в провинциальных центрах и в других городах империи — на западе и востоке. Свободой вероисповедания пользовались при нем и язычники, в храмах которых повсеместно возвышались статуи Константина, сохранявшего за собой звание великого понтифика; продолжались и кровавые жертвоприношения, но, следуя указанию своей христианской совести, святой Константин прекратил публичное пролитие человеческой крови, запретив гладиаторские бои. Из числа видов смертной казни он исключил распятие на кресте, и не столько из-за его чрезмерной жестокости, сколько потому, что после распятия Спасителя оно в восприятии христиан приобрело кощунственный характер.
Для воинов император составил молитву, которую приказал возносить в воскресный день на языке армии — латинском: «Тебя единого признаём Богом, Тебя исповедуем Царем, Тебя именуем помощником, Тобой приобретали мы победы, Тобой превозмогали врагов, Тебе приносим благодарение за полученные благодеяния, от Тебя чаем и будущих благ. Тебе все молимся и Тебя просим, да сохранишь на многие годы здоровым и победоносным василевса (в оригинале, конечно, не rex, но imperator. — В. Ц.) нашего Константина с боголюбезными Его чадами» [4]. В этой молитве нет упоминания Иисуса Христа, так что она была приемлема как для христиан, так и не для христиан, но своим подчеркнуто монотеистическим содержанием она едва ли совместима была с традиционно римским или эллинским многобожием, хотя, конечно, для политеиста оставалась возможность подразумевать под единым Богом верховное божество — Зевса или Юпитера, так что, строго говоря, обязательность этой молитвы для воинов ничьей религиозной совести не насиловала, при этом приближая молящихся воинов к познанию того Бога, которому поклонялся их император.
Оберегая Кафолическую Церковь от пагубных разделений, святой Константин издал указ относительно еретиков. В нем он обращается к отступникам от Православия со словами грозного обличения: «Узнайте теперь из моего закона, новациане, валентиане, маркиониты, павлиане, так называемые катафригийцы и все, посредством своего учения умножающие ереси, узнайте, сколько губительного яда содержит в себе ваше учение, от которого здоровые подвергаются болезни, а живые — вечной смерти!.. Ваши нелепости так многосложны и безмерны, так отвратительны и наполнены всякого рода жестокости, что для изображения их не хватит целого дня» [5]. Император призвал еретиков образумиться, отбросить свои заблуждения и войти в лоно Кафолической Церкви. Еретические собрания по этому указу подлежали запрету, а молитвенные дома передавались Кафолической Церкви.
Одним из постановлений Константина был запрет иудеям держать в рабстве христиан, ибо, по словам Евсевия Кесарийского, он «считал несправедливым, чтобы искупленные Спасителем были рабами убийц пророков и Самого Господа» [6]. Император распространил льготы, которыми пользовались языческие жрецы, на христианских клириков, освободив их от всякого рода повинностей, от исполнения обязанностей декурионов, сопряженных с личной финансовой ответственностью за поступление городских налогов в казну. В то же время, придерживаясь принципа религиозного равноправия, эдиктами от 330 и 331 гг. он освободил от общественных повинностей также и раввинов. Епископы до известной степени наделены были полномочиями публичной власти. Совершаемые в их присутствии манумиссии (освобождение раба на волю) признавались действительными.
В свою очередь епископы привыкали смотреть на императора как на высшего судью и арбитра по спорам, которые возникали между ними. К нему же христиане обращались с жалобами на епископов. Еще до Никейского Собора « какие-то сварливые люди, — по словам блаженного Феодорита, — взнесли обвинения на некоторых епископов и свои доносы подали царю письменно. Царь, пока еще не было восстановлено согласие между епископами, принимал это и, сложив все в одну связку, запечатал своим перстнем и приказал хранить. Но потом, когда мир был утвержден, он принес поданные себе доносы в присутствии епископов и пред ними сжег их, утверждая клятвенно, что не читал ничего тут написанного: не надобно, говорил он, проступки иереев делать общеизвестными, чтобы народ, получив отсюда повод к соблазну, не стал грешить без страха. Сказывают, Константин прибавил к этому следующее: если бы ему самому случилось быть очевидцем греха, совершаемого епископом, то он покрыл бы беззаконное дело своей порфирой, чтобы взгляд на это не повредил зрителям» [7].
Внутрицерковный мир, утвержденный на Никейском Соборе, оказался, к большому огорчению императора, непрочным и недолгим. Епископы, разделявшие богословские взгляды Ария или придерживавшиеся воззрений, расходившихся с учением, утвержденным на Соборе, подписали Символ веры и акт, осуждавший Ария и единомысленных с ним еретиков, не потому, что они искренне изменили свои убеждения, но из-за стремления угодить императору, который, как это видно из его посланий, предварявших созыв Собора в Никее, не придавал важного значения богословским расхождениям, взбудоражившим Церковь. Не стремясь достичь примирения любой ценой, он очевидным образом подталкивал спорящих к скорейшему примирению. Поняв это, искушенные покровители Ария, и в первую очередь Евсевий Никомидийский, решили эксплуатировать эту черту в отношении императора к церковным делам. Они постарались предстать в его глазах способными до конца следовать его желаниям, готовыми ради примирения к уступкам, а своих противников, в особенности святителя Александра Александрийского и его ученика и последователя Афанасия изобразить в глазах императора в черном свете как непримиримых упрямцев и раздорников. До известной степени они преуспели в этой своей политике, тем более что адвокатом арианской партии взялась быть единокровная сестра Константина Констанция. В 328 г. она добилась от брата разрешения на возвращение на свою кафедру Евсевия, — его она хорошо знала и ценила со времени, когда вместе с мужем Лицинием они находились в Никомидии. Одновременно из ссылки вернулся и единомышленник Ария Феогнид Никейский.
Семнадцатого апреля 328 г. преставился святитель Александрийский Александр. Его преемником стал святой Афанасий. Он родился в конце 290-х гг. в египетской столице в христианской семье среднего достатка. В гонения Диоклетиана и Галерия он был еще ребенком, чтобы пострадать от них, но ему пришлось быть свидетелем ужасов, обрушившихся тогда на христиан. Его общее образование продолжалось недолго, а затем он прошел богословскую подготовку в знаменитой Александрийской школе и в доме святого Александра, который перед началом арианской смуты рукоположил его в диакона. В этом сане он приехал в Никею на Собор, сопровождая своего епископа. Когда Афанасий занял Александрийскую кафедру, местные ариане и их покровители выдвинули против него обвинение в том, что его хиротония была совершена в расхождение с каноническим возрастным цензом — ему не исполнилось еще и 30 лет. Довод этот не оказался особенно веским в глазах императора, но целеустремленная кампания по дискредитация самого одаренного и решительного противника арианства взяла старт.
Одним из самых последовательных обличителей арианской ереси и столпов православия был тогда также святитель Антиохийский Евстафий. Епископы-ариане, которые, впрочем, так себя не называли, заявляя: как это они, епископы, могут считаться после дователями пресвитера, — и предпочитали свою близость с александрийским еретиком обозначать словом «солукиане», решили устранить Евстафия, чтобы на одну из важнейших кафедр, занимаемую им, поставить своего единомышленника. Против защитника Никейского символа выступил тогда и знаменитый церковный историк Евсевий Кесарийский, который, не будучи арианином, тем не менее отвергал термин «единосущие» на том основании, что его нет нигде в Священном Писании, хотя на Соборе в Никее он подписал принятый там Символ. Он составил целый трактат «Церковное богословие», в котором критиковал термин «единосущный» как заимствованный у внешних и чуждый церковной традиции. Евстафий, отстаивая неприкосновенность Никейского символа, вступил с ним в полемику. Евстафий был не только последовательным антилукианистом, но и антиоригенистом, чем особенно задел горячего почитателя Оригена — Евсевия. Ответом со стороны Евсевия стало обвинение своего оппонента в савеллианстве, в свою очередь святитель Евстафий и его единомышленники обвиняли явных и скрытых ариан, а также примирительно настроенных по отношению к Арию церковных деятелей в политеизме. Между тем в Антиохии и всей Сирии, где особенно почитали святого Лукиана Антиохийского как мученика за Христа, многие епископы выступили тогда против Евстафия. На их стороне была едва ли не большая часть местного клира и церковного народа, но среди антиохийцев нашлись и единомышленники своего епископа, преданные ему. Ситуация в христианской общине города накалилась.
Около 330 г. в Антиохии был созван собор. Большинство его участников составили ариане, или арианствующие, в полемике между Евсевием и Евстафием взявшие сторону Кесарийского епископа. На этом соборе святителя Евстафия обвинили в савеллианстве. Хуже того, и это обстоятельство говорит уже о нравственном лице его противников, — против него было выдвинуто политическое обвинение в неуважении к матери императора святой Елене. Дело в том, что Елена особенно почитала мученика Лукиана. По словам А. В. Карташева, за этим стоит одна «исключительная случайность… Родилась она в западной Сицилии, в городке Дрепана — в нынешнем Trapani. Став царицей, она построила себе маленький дворец на своей родине. И вот случилось так, что там к берегу моря волны прибили тело мученика, признанного за тело Лукиана… Св. Елена в память этого построила в Дрепане близ дворца церковь памяти Лукиана» [8]. Критические оценки богословия Лукиана, сделанные Евстафием, были, вероятно, в разгар спора доведены до ее сведения. Реакцией Евстафия на ставшее ему известным возмущение неуважением к памяти горячо чтимого ею мученика могли быть слова, которые представлены были на соборе как оскорбительные для матери императора. Что в действительности сказано было Евстафием, неизвестно, но он мог упомянуть о низком происхождении Елены. «Св. Амвросий Медиоланский сообщает нам, что Елена взята была себе в невесты отцом Константина Великого Констанцием Хлором из простого положения stabularia, т. е. дочери начальника конной станции, стоявшей «за стойкой» и разливавшей вино путникам, ожидавшим перепряжки и перекладки лошадей… Какие-то отзывы Евстафия об императрице Елене представлены арианствующими доносчиками Константину как crimen laese maiestatis» [9] — оскорбление величества.
Собор осудил святого Евстафия. В связи с этим в городе произошли беспорядки: сторонники низложенного епископа пытались добиться отмены соборного решения, а противники требовали перевести на кафедру Антиохии Евсевия Кесарийского. «К той и другой стороне… присоединилась и городская община, так что, наконец, в город, будто против неприятеля, вступил отряд войск, и, конечно, дошло бы до мечей, если б Бог и страх к царю не укротили народного волнения, ибо царь своими посланиями, а Евсевий своим отказом остановили мятеж» [10]. Евстафий был арестован и доставлен в новую столицу империи на допрос к Константину, после чего подвергся ссылке во Фракию, где и преставился в городе Филиппополе в 337 г. Комментируя его низложение в послании к антиохийцам, Константин сравнивает его удаление с кафедры с «выбрасыванием нечистоты» [11].
На Антиохийскую кафедру был избран арианин Евлалий, затем, в том же 331 г., его сменил еще один противник «единосущия», пресвитер из Кесарии Каппадокийской Евфроний, за ним следовали другие арианствующие епископы: Плакентий, Стефан, Леонтий и Евдоксий. Устранив столп Православия в Сирии, арианствующие епископы и пресвитеры принялись за святого Афанасия Александрийского, самого ревностного и богословски искушенного защитника Никейского символа. В своих интригах против него они использовали мелитиан, которые, по постановлению Никейского Собора, должны были воссоединиться с Кафолической Церковью. Святитель Афанасий неукоснительно пресекал попытки мелитиан сохранить обособленное положение в лоне единой Церкви. После смерти самого Мелития его последователи признавали своим духовным лидером епископа Мемфисского Иоанна Аркафа, и тот жаловался императору на чрезмерную требовательность Афанасия. Эту жалобу поддержал незадолго до этого возвращенный из ссылки на свою кафедру, но успевший уже сблизиться с императором, ставший его собеседником и советником по церковным делам епископ Никомидийский Евсевий, который, по существу дела, и был вождем арианствующей партии. Он внушил Константину мысль, что главным препятствием к успокоению церковной смуты является склонный к раздорам Афанасий, лишенный надлежащей гибкости и деликатности, непримиримый к любому мнению, отличающемуся от его собственного.
Константин потребовал от Афанасия принять в общение мелитиан, не требуя от них упразднения своей обособленности. Для святителя это требование оказалось неприемлемым, и он тогда скрылся из города, опасаясь в противном случае лишить право славную общину Александрии своего законного предстоятеля. Святитель Афанасий, как писал А. В. Карташев, «вступил на путь конспирации, укрывательства от властей, уходил “в подполье” где-то в самой Александрии, а то и вдали от нее, глубже — в принильских пустынях и полупещерных жилищах монахов» [12], где он сблизился с преподобным Антонием Великим, первым и лучшим агиографом которого он стал. Антоний не знал греческого языка, а общались они, естественно, без переводчика — в Александрии немногие знали тогда коптский язык, в основном это были сами копты, поселившиеся в мегаполисе, так что предположение о возможном коптском происхождении святителя не лишено оснований.
Между тем жалобы, обвинения и кляузы на святого Афанасия шли ко двору Константина одно за другим. Его обвиняли в произвольно установленном им налоге — не ясно представленное в источниках дело «перистихарион линон» (о льняных стихарях), в том, что вместе с пресвитером Макарием он вошел в храм, где совершал литургию мелитианский пресвитер, и там Макарий разбил потир и пролил Святую Кровь, наконец, последовало обвинение в государственной измене, наказанием за которую могла быть лишь смертная казнь, а именно в том, что Афанасий выслал ящик с золотом объявившемуся тогда в Египте тирану, иными словами, узурпатору Филумену. По этому обвинению Афанасий был доставлен ко двору — ad comitatum, но при допросе с очевидностью выявилась его невиновность, так что император даже назвал его после этой встречи «человеком Божиим». На Пасху 332 г. святитель вернулся в свой кафедральный город, но из Константинополя последовали новые увещания со стороны императора к преодолению разногласий и всеобщему примирению.
Тем временем сестра императора Констанция незадолго до своей смерти, последовавшей в 333 г., находясь под сильным влиянием Евсевия Никомидийского, рекомендовала брату арианствовавшего пресвитера Евтокия, и тот, оказавшись при дворе, внушал Константину мысль о том, что Ария можно убедить принять Никейский символ и тем положить конец пагубному разделению в Церкви. Константин внял совету и обратился к Арию, находившемуся в ссылке, с посланием, которое помещено в «Церковной истории» Сократа: «Победитель Константин, Великий, Август — Арию. Давно уже объявлено было твоей крепости, чтобы ты прибыл в мой стан и мог насладиться лицезрением нас; но мы очень удивляемся, почему ты не сделал этого немедленно. Итак, теперь возьми общественную повозку и постарайся приехать в наш стан, чтобы, получив от нас милость и удостоившись снисхождения, тебе потом можно было возвратиться в отечество. Бог да сохранит тебя, возлюбленный. Дано за пять дней до декабрьских календ» [13].
Арий приехал к императору вместе со своим единомышленником Евзоем, и после беседы с Константином они оба подали ему составленное ими исповедание веры, в котором нарочито неопределенными словами замазывалось богословское расхождение между православным догматом о единосущии Божественного Сына Отцу и арианским учением, отвергающим тождество природы Отца и Сына: «Веруем во единого Бога Отца Вседержителя, и Господа Иисуса Христа Сына Его, прежде всех веков от Него рожденного Бога — Слово, чрез Которого все сотворено на небесах и на земле… и Духа Святого, и в воскресение плоти, и в жизнь будущего века, и в Царство Небесное, и в одну вселенскую Церковь Божию» [14]. Константин, по своей богословской неискушенности, искренне поверил в то, что Арий отошел от своих прежних взглядов и принял никейскую веру, даром что в его исповедании, естественно, отсутствовал ключевой термин «единосущный». Величайшим богословом и философом Константин почитал Евсевия Кесарийского, и он хорошо знал, что тот давно уже избегал в своих сочинениях этого термина, находя его чуждым библейской и церковной традиции.
Разрешив Арию возвратиться в Александрию, император потребовал от святителя Афанасия принять его в общение, а тот отказался выполнить это требование, находя его совершенно неприемлемым, доколе Арий не откажется от своей ереси, приняв Никейский символ в его полноте, чем снова вызвал раздражение у Константина, стремившегося к водворению в Церкви мира и согласия. Узнав о непримиримости Афанасия, император писал ему: «Имея доказательство моей воли, ты должен позволять беспрепятственно вступать в Церковь всем, кто желает вступить в нее. Если я узнаю, что ты воспрепятствовал кому-нибудь присоединиться к Церкви или возбранил вход в нее, тотчас пошлю низложить тебя, по моему приказанию, и вывести из тех мест» [15].
Воспользовавшись раздражением императора против Афанасия, его враги снова обрушили на него ушаты клеветнических обвинений, повторяя старые — о пролитии Святой Крови, о незаконных поборах и, изобретая новые, среди которых была и экзотическая выдумка о том, будто Афанасий убил мелитианского епископа Арсения, отчленил его руку и затем пользовался ею в колдовских целях. Самого же Арсения они спрятали в одном из монастырей. При этом они демонстрировали человеческую руку, неизвестно как попавшую в их распоряжение, утверждая, что они отняли ее у Афанасия.
Между тем приближался тридцатилетний юбилей правления Константина. К тому времени в Иерусалиме на месте Голгофы завершилось строительство Храма Гроба Господня. Святой Константин пригласил в Иерусалим епископов из разных провинций империи; помимо освящения Храма, им предстояло рассмотреть споры, раздиравшие Александрийскую Церковь. Направлявшиеся в Иерусалим морем епископы высаживались в Тире финикийском. Вот там Константин и предложил провести собор, подобный Никейскому, с тем чтобы, уладив сперва спорные дела, затем уже совершить в Иерусалиме освящение Храма.
Соборные заседания в Тире открылись в 335 г. На собор съехалось до 180 епископов. Императора на соборе представлял комит Флавий Дионисий. По его приказанию преданный Афанасию пресвитер Макарий был доставлен в Тир в кандалах — именно его обвиняли в насилии, учиненном в храме, находившемся в распоряжении мелитиан, и в пролитии Святой Крови. Предвидя для себя какие угодно неожиданности, Афанасий прибыл в Тир в сопровождении 50 египетских епископов, приверженцев Никейского символа. Но комит под тем предлогом, что другие митрополии не были представлены столь многочисленным епископатом, лишил спутников Афанасия права голоса на соборе, на котором большинство составили единомышленники Ария, Евсевия Никомидийского и в лучшем случае Евсевия Кесарийского. Среди них были и ревностные ариане, прибывшие из Иллирии, где отбывал ссылку Арий и где он сумел убедить их в правоте своей ереси. Это были Валент Мурсийский и Урсакий Сингидунский. Православные никейцы были представлены на соборе святителем Макарием Иерусалимским, епископом Фессалоникийским Александром. Афанасия Александрийского поддерживал также епископ Анкирский Маркелл.
Главным предметом соборных деяний был объявлен спор между Афанасием и мелитианами. Со своей стороны, мелитиане утверждали, что поставление Афанасия на место Александра было совершено без согласования с ними, почему они и отказались подчиняться ему. Его обвиняли в арестах мелитианских епископов и пресвитеров, в избиении некоторых из них розгами. Наконец, дело дошло и до пресловутой руки Арсения. И тут обвинители, что называется, сели в лужу. Так случилось, что Арсений в ту пору также находился в Тире, в потаенном месте, тем не менее его укрытие было обнаружено городскими властями, сочувствовавшими Афанасию, и в нужный момент он был доставлен на собор. Враги Афанасия, обвинив его в убийстве Арсения, «открыли тот пресловутый ящик и вынули из него посоленную руку. Увидев ее, все вскрикнули — одни потому, что считали это действительным злодеянием, а другие — потому, что, хотя и видели здесь ложь, но думали, что Арсений еще скрывается. Как скоро наступило непродолжительное молчание, обвиняемый спросил судей, знает ли кто из них Арсения? На этот вопрос многие отвечали, что они хорошо знают сего мужа. Тогда Афанасий приказал ввести его и опять спросил: это ли тот Арсений, которого я убил, а они отыскивали и который, после убиения, осрамлен и лишен правой руки? Когда же они сознались, что это он, то Афанасий, раскрыв его плащ, показал обе его руки, правую и левую, и примолвил, что третьей, конечно, никто искать не будет, потому что каждый человек получил от Творца всяческих только две руки» [16]. Оскандалившись, обвинители, однако, не отступили и, по словам того же историка, «произвели в собрании шум и мятеж, называя Афанасия чародеем и говоря, что он каким-то волшебством отводит глаза людей» [17].
После провала с обвинением в убийстве недруги Афанасия во главу угла своих кляуз поставили старое обвинение в том, что по указанию Афанасия и в его присутствии пресвитер Макарий, содержавшийся в оковах, разбил потир и пролил Святую Кровь. Для расследования дела образована была комиссия из шести лиц, куда включили заведомых врагов Афанасия — Феогнида Никейского, Мария Халкидонского, Валента Мурсийско го и Урсакия Сингидунского, и эта комиссия отправилась для проведения расследования на месте в Египет. Узнав о том, что комиссия пришла к заранее ожидавшемуся обвинительному заключению по делу, святой Афанасий решил оставить собор и скрыться из Тира. Он отправился в Константинополь на барже, груженной лесом.
Несмотря на отсутствие обвиняемого, Тирский собор объявил о низложении Афанасия и запретил ему возвращаться в Египет, находя его бегство равносильным признанию своей вины. Мелитианских епископов и пресвитеров собор принял в общение в сущем сане. Завершив соборные заседания, его участники прибыли в Иерусалим и там совершили освящение храма Воскресения Христова. Слово на торжествах произнес самый ученый из съехавшихся в Иерусалим епископов Евсевий Кесарийский.
Между тем добравшись до Константинополя, святой Афанасий добился аудиенции у императора. Выслушав его объяснения по делу, Константин потребовал к себе представителей Тирского собора. Во главе соборной делегации, прибывшей в столицу империи в начале 336 г., стоял пользовавшийся особым уважением императора Евсевий Кесарийский. По случаю 30-летнего юбилея правления Константина он произнес похвальное слово в его честь. Затем император занялся разбирательством дела Афанасия. Будучи человеком трезвым и рассудительным, он не поверил в достоверность выдвинутых против него обвинений, но неуступчивость Афанасия раздражала и отталкивала его. В его глазах он уже снискал репутацию возмутителя спокойствия. По версии В. В. Болотова, Константин рассуждал о случившейся ситуации как государственный деятель: «Если гражданский начальник провинции ведет дело так, что против него происходят восстания, то он редко остается на месте… Так именно взглянул Константин на дело Афанасия и… сослал Афанасия в Трир (Augusta Treviorum) в Галлии, вероятно, 5 февраля 336 г., не назначив, впрочем, ему преемника по Александрийской кафедре» [18].
Епископ Анкирский Маркелл, отказавшийся наравне со святым Макарием Иерусалимским осудить Афанасия, отправился в Константинополь и, получив аудиенцию у императора, безуспешно пытался добиться оправдания Александрийского святителя. Маркелл также настаивал на собственной реабилитации, преподнеся Константину трактат с изложением своих богословских взглядов. Для его рассмотрения император созвал в столице собор. Председательствовал на нем епископ Ираклии Феодор, один из последователей Лукиана Антиохийского. Собор осудил Маркелла, обнаружив в его сочинении савеллианскую ересь, после чего Маркелл выехал в Рим, был там с любовью принят епископом Юлием, который занял Римскую кафедру в 337 г. после смерти пребывавшего на ней в течение одного года Марка — преемника святого Сильвестра, преставившегося в 335 г.
Маркелл не был савеллианином в собственном смысле слова, но его тринитарная схема страдала существенными изъянами, так что его осуждение впоследствии было подтверждено II Вселенским Собором. В богословии Маркелла ключевое значение имело основанное на 1-й главе Евангелия от Иоанна именование Второй Ипостаси Логосом. Бог, учил он, — абсолютная Монада, Логос присутствует в Ней изначально лишь в потенции, затем Он проявляется в действии как энергия, творящая мир. Сыном Логос становится лишь с момента воплощения. Дух Святой до сошествия на апостолов пребывает в Логосе и Отце. Его явление — это новое раскрытие Монады, Которая вначале расширилась в Логос, а затем открылась в Святом Духе. Божественная Троица — это феномен, имеющий сотериологическую основу. Ее существование обусловлено домостроительством. В самом себе Бог остается абсолютной Монадой. Подобно Афанасию, Маркелл не употреблял по отношению к Божественным Лицам термина «ипостась», но у него обнаруживается особая нетерпимость к подобной терминологии, так что его триадология совершенно уже несовместима с новоникейским богословием каппадокийских отцов. Никейское единосущие он использует как орудие против учения о Божественных Ипостасях, которое он инкриминирует арианам, отождествляя его с политеизмом. Савеллианские черты богословия Маркелла в восприятии подозрительных противников савеллианства набрасывали тень на богословие самого Афанасия, который не отмежевывался от своего незадачливого союзника в борьбе против арианства, подталкивая их к сближению с явными арианами. На Анкирскую кафедру, которую занимал низложенный Маркелл, был поставлен Василий. Не будучи арианином, он подозревался в сочувствии этой ереси со стороны таких никейцев, как Евстафий Антиохийский или Макарий Иерусалимский.
После удаления в ссылку святого Афанасия Арий со своими единомышленниками открыто проповедовал свое учение в Александрии, вызвав возмущение православных, которые составляли значительное большинство среди христиан Египта. В Константинополь поступали жалобы на ересиарха. Реагируя на них, Константин приказал Арию явиться для дачи объяснений в столицу, и когда он прибыл в Константинополь, среди местных христиан произошло разделение: одни отвергали его учение, а другие принимали его. Последовательным противником арианства был епископ Константинопольский Александр, но пользовавшийся тогда почти уже безраздельным влиянием на больного императора епископ Никомидийский Евсевий угрожал Александру отлучением, если тот не примет в общение Ария. Святитель Александр в смятении дерзновенно молил Бога о знамении, которое бы явило ему истинное лицо Ария. Император, призвав к себе Ария, потребовал от него в письменном виде подтвердить свое согласие с Никейским символом, и тот, не колеблясь, хотя и лицемерно, выполнил это требование.
А затем, как рассказывает Сократ, «царь приказал константинопольскому епископу Александру принять его в общение… Вышедши из царского дворца, Арий в сопровождении телохранителей своих, евсевиан, шествовал по самой середине тогдашнего города и обращал на себя взоры всех. Когда он находился уже близ так называемой площади Константина… какой-то страх совести овладел им, а вместе с страхом явилось и крайнее расслабление желудка. Поэтому он спросил, есть ли где вблизи афедрон, и, узнав, что есть позади Константиновой площади, пошел туда и впал в такое изнеможение, что с извержением тотчас отвалилась у него задняя часть тела, а затем излилось большое количество крови и вышли тончайшие внутренности; с кровью же выпали селезенка и печень, и он тут же умер» [19].
В правление святого Константина христианская вера была принята правителями двух государств за пределами империи: Грузии, при царе Мириане в 330 г., благодаря миссионерскому подвигу святой равноапостольной Нины, которая, по преданию, находилась в родстве с великомучеником Георгием, и Эфиопии, куда епископом послан был поставленный святителем Афанасием Фрументий. Эфиопская церковь с тех пор находилась в юрисдикции Александрийской кафедры, а Грузинская, подобно церквам сасанидского Ирана и Армении, — Антиохийской.
Фрагмент книги «Эпоха Вселенских Соборов: Очерки из истории Церкви»,
под авторством протоиерея Владислава Цыпина
[1]Сократ Схоластик. Церковная история. С. 39–40.
[2] Там же. С. 40.
[3]Созомен Эрмий. Церковная история. С. 80.
[4]Евсевий Кесарийский. Жизнь Константина. С. 150–151.
[5] Там же. С. 138.
[6] Там же. С. 154.
[7]Феодорит, еп. Кирский. Церковная история. С. 48–49.
[8]Карташев А. В. Вселенские Соборы. М., 1994. С. 43.
[9]Карташев А. В. Вселенские Соборы. С. 44.
[10]Сократ Схоластик. Церковная история. С. 49.
[11] См.: Евсевий Кесарийский. Жизнь Константина. С. 135.
[12]Карташев А. В. Вселенские Соборы. С. 45.
[13]Сократ Схоластик. Церковная история. С. 50.
[14] Там же. С. 51.
[15]Сократ Схоластик. Церковная история. С. 52.
[16]Феодорит, еп. Кирский. Церковная история. С. 71.
[17] Там же.
[18]Болотов В. В. Лекции по истории Древней Церкви. Т. 3. С. 50.
[19]Сократ Схоластик. Церковная история. С. 61.