М.А. Воронцов
Михаил Александрович Воронцов – анестезиолог-реаниматолог Национальной службы санитарной авиации, врач вертолетной бригады. Ездит в высокие широты с 2004 года. Зимовал на антарктических станциях «Восток» и «Новолазоревская». Как врач принимал участие в работе дрейфующих арктических станций «Северный полюс-39» и «Северный полюс-41».
Череда случайностей
Михаил Воронцов родился в Ленинграде в семье военного – они постоянно переезжали с места на место, а в 90-ых годах вернулись обратно – уже в Санкт-Петербург. Ещё школьником Михаил увлекался компьютерами и собирался поступать на математико-механический факультет Санкт-Петербургского госуниверситета, пока случайно не познакомился с работой врачей скорой помощи.
«Где-то в 8-м классе в гости пришел друг родителей – врач скорой помощи. Сказал:
- Миш, хочешь посмотреть на мою работу?
Я ему ответил:
- Да, хочу.
- Приходи ко мне на сутки.
Я к нему пришел, сутки поездил на скорой помощи и спросил:
- Можно еще раз приеду?
Он говорит:
- Да, можно.
Так несколько раз ходил, потом пришел к родителям, и сказал: ῝Знаете, я не буду на матмех поступать, я буду поступать в первый медицинский, потому что это интересно, это классно῝.А дальше уже целенаправленно и никуда не сворачивая пошёл по своему пути: от санитара и препаратора отдела экспериментальной хирургии до анестезиолога-реаниматолога».
Когда Михаил Александрович закончил медицинский университет и уже был ординатором, он узнал, что можно поехать в Антарктиду и неплохо там заработать.
«Работал я тогда во второй городской многопрофильной больнице, и как-то летним утром пришел заведующий. В понедельник провели конференцию и прозвучала фраза:
- Доктора, останьтесь, сестры, свободны. Мужики, кто хочет заработать денег? Дружный гул в аудитории:
- Сколько? - а это 2004 год.
- 1000 долларов в месяц.
- Что делать надо?
- Надо поехать в Антарктиду на станцию ῝Восток῝ и отсидеть там год на краю мира.
И чей-то робкий голос с задних рядов: - Я хочу, – оказалось, что мой».
М.А. Воронцов на борту НЭС «Академик Фёдоров»
На тот момент у Михаила было зрение —10, поэтому ему пришлось сделать операцию на глазах. А кроме это – подтянуть свои знания по некоторым предметам, изучению которых в медуниверситете не уделяли достаточного внимания.
«В институте преподается только двухнедельный цикл то ли на четвертом, то ли на пятом курсе, я уже не помню, по стоматологии. И стоматологию пришлось вспоминать по учебнику. А по дороге в Антарктиду на научно-экспедиционном судне ῝Академик Федоров῝ мне корабельный врач выдал шар из слоновой кости, пломбировочный материал, бормашину, инструмент и сказал: ῝Ставь пломбы на шаре, учись῝. И вот я над шариком издевался в течение двух месяцев. За первую зимовку я поставил штук шесть или восемь пломб – ни одна не вылетела, всё нормально, всё стояло, всё хорошо».
Антарктида
Хотя прошло уже больше двадцати лет, но свои впечатления от первой поездки в высокие широты Михаил помнит, как будто это было вчера.
В Антарктиде
«Дорога на первую зимовку – это НЭС ῝Академик Фёдоров῝, это два месяца в пути, это первое далекое морское путешествие, это первый опыт посещения иностранного государства, заход в Бремерхафен на несколько дней, потом Южная Африка, Кейптаун, Столовая гора – экзотика. Океан, рассветы, закаты, первые айсберги, касатки, пингвины Адели, каменные оазисы станции ῝Прогресс῝. Когда тебя на взлетно-посадочной площадке встречает доктор, отзимовавший на ῝Прогрессе῝. Вас с напарником везут в медблок, где в изоляторе застелены коечки свежим бельем, а в смотровой накрыта поляна, потому что надо встретить докторов, которые летят зимовать на ῝Восток῝. Когда ты с этим доктором через четыре минуты после начала разговора выясняешь, что ваши бывшие жены – лучшие подруги. 15 тысяч километров от родины, ты первый раз видишь человека в жизни, четыре минуты с ним говоришь на побережье Антарктиды, и выясняется, что ваши бывшие жены – лучшие подруги. Как это может не понравиться?»
М.А. Воронцов на станции «Восток»
Во время своей первой зимовки Михаил Александрович столкнулся с самым сложным за всю свою полярную практику медицинским случаем. При этом происшествие никак не было связано с экстремальными условиями в Антарктиде и могло произойти с любым человеком. В процессе дегустации обеда повар на станции подавился костью.
«Косточка достаточно далеко за грудиной. Сделали рентген с напарником, кость визуализировали. Вдвоем сидим и думаем, что делать. Она настолько далеко, что инструментом туда не залезть в горло. Ближайший самолет – через месяца полтора. Оставить так невозможно, есть он не может. Косточка встала в очень неудобном положении поперек горла. Если его брать на операцию, то вероятность того, что мы его живым снимем со стола – крайне маленькая. Проблема еще состояла в том, что у меня тогда был шикарный эндоскоп. Из-за особенностей снабжения и завоза оборудования сам эндоскоп завезли на ῝Восток῝, а второй ящичек к нему, в котором ксеноновая лампа-осветитель, не смогли привести, потому что один или два последних рейса отменились из-за погоды. И в итоге у меня есть прибор, которым я её могу увидеть и подцепить, но нет освещения к нему. А эндоскопом без освещения работать невозможно. Из ситуации пришлось как-то выходить, вышли следующим образом. К оптоволоконному выходу я примотал лампочку от ларингоскопа лейкопластырем медицинским. Вместо 3 вольт дал на нее 12 вольт через зарядное устройство. И в канал для инструмента вместо щипчиков специальных завели петлю из металлической проволоки, на противоположных концах которой накрутили две деревянные ручки. В итоге зашел. Лампочка проработала чуть больше минуты – мне этого хватило для того, чтобы увидеть косточку, накинуть петельку, затянуть её и вытащить. Где-то она у меня до сих пор дома хранится эта косточка».
Конечно, были в практике Михаила и случаи, связанные с переохлаждением. Например, в Арктике достаточно сделать всего несколько глубоких вдохов на морозе, чтобы застудить лёгкие.
На станции «Восток»
«У нас у одного из членов зимовки была тяжелая двухсторонняя пневмония. Лекарства были такие, что мы его благополучно вытащили без барокамеры на ῝Востоке῝. У него произошло ознобление легких – он решил пробежать от жилого дома до ДЭС (дизельная электростанция) по снежному коридору и забыл надеть подшлемник. Несколько вдохов-выдохов зимним антарктическим воздухом с температурой минус 70 – и это привело к пневмонии».
Во время первой зимовки Михаил сам чуть не стал жертвой подобной беспечности. Дело в том, что в Антарктиде воздух не только экстремально холодный, но ещё и сильно разряженный – в нём мало кислорода. Поэтому интенсивные физические нагрузки на свежем воздухе могут привести к трагедии. Михаил выяснил это на своём опыте, когда решил перевезти на санках пятидесятикилограммовый мешок с сахаром.
«Санки я протащил 3 или 4 шага, после чего лег на снег и забыл, как дышать. Вот я реально лежу на снегу и думаю: ῝После выдоха что дальше?῝ По физиологии, вроде бы вдох, а я понимаю, что мне не вдохнуть. Дальше в голове учебник по пропедевтике внутренних заболеваний, материал 3 курса – вынужденная поза больного во время приступа бронхиальной астмы. Я под себя подтягиваю локти, подключаю вспомогательную дыхательную мускулатуру и пытаюсь вдохнуть. О том, что у меня рация под одеждой и микрофон выведен наружу, и что достаточно нажать кнопку и сказать: ῝Ребята, я тут лег, придите, помогите῝, – в голове в этот момент нифига не вспомнилось. Я этот мешок сахара 400 метров полчаса тащил. Метров 20-30 протащил, остановился, постоял, минутку подышал, потом еще десяток другой метров прошёл. После этого за тяжелыми продуктами и ещё чем-то мы вдвоем всегда ходили. И вообще там лучше вдвоем, в одиночку не очень хорошо».
Обязанности полярного врача
Полярников во многом спасает то, что обеспечение лекарствами и медицинским оборудованием на станциях находится на самом высоком уровне.
«На ЛСП, на платформе, когда я зимовал, медблок был оснащен шикарно. Там хороший цифровой рентгеновский аппарат – ты делаешь снимок не на кассету, тебе не нужно проявлять пленку, у тебя все это выводится на компьютер, в компьютере ты можешь улучшить изображение уже графическими редакторами, играя уровнями и прочим. Профессиональный УЗИ-сканер. Я абсолютно спокойно смотрел там уровни жидкости, когда у нас был случай тяжелого заболевания, который закончился медицинской эвакуацией. Это было обострение хронического панкреатита. Я нормально выполнил фаст-протокол УЗИ пациенту, и когда прилетел норвежский вертолет с норвежской реанимационной бригадой, я передавал обследованного пациента, которому сделаны анализы, сделан рентген, сделано УЗИ. Я им предложил: ῝Вот пожалуйста, хотите – можете сами посмотреть, если не доверяете моему протоколу῝. На что норвежский доктор сказал: ῝Нет-нет, высший класс, всё замечательно, мы грузим в вертолёт и улетаем῝».
Как и у всех полярников, у докторов кроме своей собственной работы есть и множество других обязанностей. Все члены экспедиции принимают участие в общих работах на полярной станции.
«На тебе и санэпидобстановка, и контроль продуктов, контроль работы поваров. Есть чем заняться всегда. На самом деле – это заблуждение, что 8-часовой рабочий день. Доктор, как и любой полярник, работает 24 часа в сутки и 365 дней зимовки. Извините – ты там, и ты никуда не денешься от общестанционных работ, от авральных работ, когда заносит снегом, когда льдину ломает. Доктор ты или не доктор, там все равны перед медведем и перед трещиной».
Начиная с 2004 года Михаил Александрович побывал в четырёх высокоширотных экспедициях. Два раза зимовал в Антарктиде – на станциях «Восток» и «Новолазоревская», и два раза дрейфовал на полярных станциях «Северный полюс». На 39-ой, которая базировалась ещё на льдине, и на 41-ой, которая находилась уже на ледовой самодвижущейся платформе. В экспедиции Михаил ездит примерно раз в пять лет – когда немного стираются воспоминания от предыдущей поездки, потому что в конце каждой зимовки Воронцов начинает думать, что больше не вернётся за полярный круг.
М.А. Воронцов на «СП-41»
«У меня был интересный момент, когда я первый день вернулся из Арктики, с СП-39. Я в Арктическом и антарктическом НИИ иду по лестнице, а навстречу бежит человек, с которым мы пересекались на ῝Востоке῝, у него тогда это была первая зимовка, и как выяснилось, он сейчас идет на вторую зимовку на станцию ῝Восток῝ начальником станции. Он цепляет меня за рукав и говорит: ῝Саныч, поехали со мной зимовать на «Восток» хирургом?῝ Я говорю: ῝Паша, ты обомлел что ли? Я меньше 12 часов назад вернулся с СП-39 и ещё дома толком не был῝. Он говорит: ῝Нормально, у нас две недели на сборы и поедем. Мне хирург нужен нормальный, полетели зимовать со мной῝. Я говорю: ῝Иди нафиг, не поеду῝».
Национальная служба санитарной авиации
Основное место работы Михаила Воронцова – служба санитарной авиации. После окончания университета он специализировался на сердечно-сосудистой хирургии, но потом стал анестезиологом-реаниматологом и большую часть жизни проработал в скорой помощи.
«Сначала обычная линейная станция, потом 12-я специализированная станция, реанимационная хирургическая бригада. Потом было 5 лет работы в госпитале МЧС, в авиамедицинской бригаде. Тоже вертолетная и наземная скорая помощь. В 2013 году, когда Иван Борисович Яценко, наш генеральный директор, начал историю с возрождением санитарной авиации в России, мне повезло оказаться в числе людей, которых пригласили сюда заниматься этим. И с тех пор я работаю здесь. Тогда это называлось просто ῝Хели-Драйв῝, потом ῝Хели-Драйв МедСпас῝. Сейчас – Национальная служба санитарной авиации России, которая является основным поставщиком услуг санитарной авиации на территории Российской Федерации».
Национальная службы санитарной авиации работает более чем в 60 регионах России. Поэтому на Крайнем Севере Михаил бывал не только во время полярных экспедиций, но по своей основной работе, которой у врачей санавиации очень много.
«Ну вот сейчас, только что у меня не было шансов закончить это интервью, потому что на этот вылет должен был лететь я. А полетел на него наш главный врач, который меня очень сильно выручил этим. Сейчас летом здесь 3-5 вылетов в сутки, как ῝Отче наш. По стране я не могу сказать статистику, но много. Это очень востребовано во многих регионах, например, на Дальнем Востоке. Я сам на Чукотку ездил трижды вахтами по 2 месяца. Там в некоторых ситуациях кроме вертолета ничем вывести пациентов в стационар нельзя».
Сравнить работу на полярной станции и работу в санавиации очень сложно. Везде есть свои трудности.
«В ῝полярку῝ стараются брать здоровых людей. И там достаточно невелик шанс того, что ты столкнешься с какими-то действительно сложными медицинскими проблемами. И там больше вопрос психологии и ежедневной физической работы. Здесь же каждое дежурство ты можешь столкнуться с чем угодно – от новорожденного ребенка до пациента возрастом за сто лет. У меня такие тоже были. Опять-таки, с точки зрения психологии, очень тяжело – это непредсказуемость дежурства, ожидание вылета и ожидание вызова. Ты всегда, даже ночью, когда вызовов нет или зима, когда один-два вылета в сутки, ты не можешь здесь на дежурстве суточном полноценно отдохнуть. Потому что ты спишь вполглаза и вполуха, ты ждешь этого звонка, и это абсолютно непредсказуемо. Чего ты дождешься, куда ты полетишь, с чем ты столкнешься... Поэтому нельзя однозначно ответить на вопрос, что тяжелее: дежурить в санавиации в Питере и после дежурства возвращаться домой, или на год отрываться от семьи, жить под снегом, как было на старом ῝Востоке῝, закопанном в снег».
Полярное притяжение
Тем не менее, Михаилу одинаково нравятся и его работа в службе санитарной авиации, и его зимовки в высоких широтах. К тому же за полярным кругом можно испытать эмоции, которых просто нет на Большой земле, и даже стать членом элитного закрытого клуба.
М.А. Воронцов в Антарктиде
«Что такое клуб 200, знаете? ῝Восточная῝ фишка – сауна плюс 120, а на улице минус 80. Надеваешь валенки, выходишь на улицу, аккуратно, не торопясь (на ῝Востоке῝ все делается размеренно, даже бегать там нельзя – задохнешься), в валенках выходишь на улицу, на улице находишься 200 секунд, заходишь обратно, аккуратненько делаешь снегом аппликации на себе, ни в коем случае в него не ныряя, и возвращаешься назад. Два вопроса – зачем надевать валенки и почему только аппликации снегом, а прыгать в него нельзя? С валенками всё очень просто – трап металлический, без валенок ты по нему сделаешь в минус 80 ровно два шага. Один – левой ногой, второй – правой, дальше надо будет либо арматуру резать, либо кожу на стопах, чтобы тебя от трапа оторвать. В снег прыгать нельзя, потому что после минус 70 снег теряет свою стереометричность и превращается в острогранные кристаллы – очень неплохой абразив. Нырнёшь в сугроб – вылезешь весь в крови, потому что ты просто оцарапаешься напрочь».
Пока что Михаил Александрович не собирается в новую экспедицию. Но признаётся, что это лишь вопрос времени. Пройдёт год или два, и полярное сияние снова начнёт звать его к себе на полюс Земли.
«Русская поговорка: ῝От сумы да от тюрьмы не зарекайся῝. Я добавлю: ῝От зимовки тоже῝. Потому что это – зараза. Если ты один раз побывал в ῝полярке῝, то ты инфицирован, и обострение, скорее всего, случится снова и снова. И я не буду зарекаться, что я не буду больше зимовать. Хотя к концу каждой зимовки у подавляющего большинства полярников звучит фраза: ῝Да никогда! Всё! Хватит! Ногой с Большой земли не ступлю больше никогда в жизни῝».
Видеоверсия истории
Смотреть на ВК
Смотреть на Дзен
Благодарим за помощь в организации съёмок Национальную службу санитарной авиации, вертолётный центр «Хели-Драйв» (г. Санкт-Петербург) и лично Евгения Валерьевича Кибакина.
***
Максим Упиров, специально для GoArctic