Fernando Dall"Acqua CC BY 2.0
Памятник погибшим на ВМВ бразильским солдатам парке Фламенго, Рио-де-Жанейро
Со Второй мировой войной связана одна из самых известных фраз американских президентов, сказанных о латиноамериканских руководителях. Глава Белого дома Франклин Делано Рузвельт якобы обмолвился, говоря о никарагуанском диктаторе Анастасио Сомосе: «Он — сукин сын, но он наш сукин сын». Годами эту цитату использовали отечественные историки, доказывая готовность Вашингтона защищать своих ставленников. Ирония судьбы заключается в том, что слова Ф. Д. Рузвельта относились к объявлению Никарагуа войны странам Оси в декабре 1941 г., а «наш» следует в данном случае понимать как «участник коалиции Объединенных наций», созданной США, СССР, Великобританией и десятками других стран.
В самой Никарагуа память о Второй мировой войне практически малозаметна, торжества по поводу разгрома нацизма, скорее, носят формальный характер. Для никарагуанцев куда важнее трагические следы, оставленные в национальном сознании внутренними конфликтами. Эта периферийность событий Второй мировой войны остается общей характеристикой для почти всех латиноамериканских и карибских государств, которые в ходе войны решали собственные задачи. Нарратив о глобальном противостоянии в регионе не стал частью коллективной памяти. В то же время можно выделить некоторые специфические черты памяти о периоде 1939–1945 гг. и обозначить национальный вклад отдельных стран Латинской Америки в разгром национал-социализма и фашизма.
Бразилия
Бразилия — самое большое государство Латинской Америки, она по праву считает себя одной из победительниц во Второй мировой войне. На непосредственном участии в боевых действиях основываются претензии южноамериканского гиганта на место постоянного члена Совета Безопасности ООН. Решение о вступлении в войну оказалось для бразильских властей тесно связано с международной политической конъюнктурой, процессом перестройки экономики и процессом национального самоутверждения. В этом плане визит нынешнего президента страны Луиса Инасиу Лулы да Силвы в Москву на празднование 80-летия Победы в Великой Отечественной войне выглядит весьма логичным, как и прежнее участие бразильцев в торжествах по поводу высадки в Нормандии.
В период начала Второй мировой войны у власти находился президент Жетулиу Варгас, популярный лидер, который, выстраивая «Новое государство» (Estado Novo), воспользовался многими рецептами итальянского корпоративизма (читай — фашизма; некоторые исследователи, в частности, Ж.Ф.Бертонья, даже считают, что из всех латиноамериканских лидеров 1930-х гг. Ж. Варгас был ближе всего к фашизму), однако при этом оставался прежде всего бразильским националистом. Железной рукой он подавил претензии на власть как левых (в лице Aliança Nacional Libertadora), связанных с СССР, так и местных профашистов-интегралистов (Ação Integralista Brasileira [1]), ориентировавшихся на Италию и Германию. Во внешней политике Ж.Варгас колебался; тесно сотрудничая по ряду вопросов и с США, и с нацистской Германией (последняя покупала значительную часть бразильских кофе и хлопка), он все же воздержался от присоединения к Антикоминтерновскому пакту, что было предложено ему Адольфом Гитлером в 1938 г. И даже когда Ж. Варгас — после неудачного мятежа интегралистов — заморозил политические отношения со странами Оси, он не собирался прерывать торговые связи с ними. С началом боевых действий в Европе Бразилия провозгласила нейтралитет.
Ее правительство испытывало давление с нескольких сторон: заметная часть бразильцев c симпатией следила за победами немецкой армии, считая Германию противовесом США и Великобритании, а немецкий посол К. Прюфер обещал президенту Бразилии масштабное расширение отношений после победы стран Оси. С конца XIX в. в южноамериканском государстве насчитывалось свыше 200 тыс. переселенцев из Германии, многие из которых компактно проживали на юге и среди которых Берлин вел активную пропаганду. Немецкими лоббистами были некоторые военные и предприниматели (впрочем, их влияние резко ослабло после обнаружения связей между мятежниками-интегралистами и посольством Германии и высылкой посла Карла Риттера в 1938 г.).
Идее присоединения к итало-германской коалиции решительно воспротивился министр иностранных дел Освальдо Аранья, убедивший в конечном итоге президента, что и экономически, и политически Бразилии будет правильнее поддержать Объединенные нации; возобладала линия «прагматической уступчивости» [2]. Ж. Варгас и О. Аранья сделали ставку на модернизацию национальной индустрии посредством технологического сотрудничества с США (при этом бразильцы не стеснялись шантажировать американских партнеров возможной переориентацией на Германию в случае получения отказа). Американский «Эксимбанк» — с подачи администрации Ф.Д. Рузвельта — выделил крупные кредиты Бразилии, Вашингтон дал также добро на получение бразильцами ряда важных технических разработок и переоснащение армии за счет помощи США. Летом 1941 г. в г. Натал началось строительство взлетно-посадочных полос для американских ВВС — «трамплина будущей победы» и крупнейшей базы американских пилотов за пределами США. Выполняя решение VIII консультативного совещания министров иностранных дел Западного полушария (1940 г.), войска Бразилии и США оккупировали территории Французской и Нидерландской Гвианы, чтобы не допустить их попадания под контроль стран Оси.
Переломным моментом стало японское нападение на Перл-Харбор, после чего Ж. Варгас решительно качнулся в сторону Вашингтона. В январе 1942 г. Бразилия порвала оставшиеся контакты и связи с Германией и ее союзниками. С февраля по лето 1942 г. более 20 бразильских торговых судов были пущены на дно Атлантического океана немецкими и итальянскими субмаринами, что переполнило чашу терпения Рио-де-Жанейро. В марте 1942 г. бразильский парламент принял законы о чрезвычайном положении и возмещении ущерба от агрессии [3], после чего значительная часть имущества немецких, итальянских и японских фирм и граждан была конфискована в пользу государства. Хотя массовые демонстрации в нескольких штатах требовали жестких мер в отношении стран Оси, часть бразильских элит сомневалась по поводу роли стран Оси в потоплении бразильских судов и допускала, что пущенные на дно корабли были частью провокаций Вашингтона, чтобы окончательно настроить южноамериканскую страну против Германии [4].
22 августа Бразилия объявила войну Германии и Италии. Узнав об этом, министр пропаганды Третьего рейха Йозеф Геббельс презрительно заметил: «Скорее, кобра научится курить, чем бразильцы воевать». В Рио не оценили чувство юмора нацистского бонзы: когда был сформирован бразильский экспедиционный корпус для высадки в Европе, именно курящая кобра стала его эмблемой. Бразильские военные (Força Expedicionária Brasileira) действовали в составе Пятой армии США в Италии. Изначально предполагалось, что правительство направит в Европу от 60 до 100 тыс. военнослужащих, но в итоге в боевых действиях успели поучаствовать вчетверо меньше — около 25 тыс. бразильцев [5] (одна дивизия). Первые подразделения южноамериканцев высадились в Неаполе в июле 1944 г. Это стало первым прямым участием бразильской армии в глобальном конфликте, да еще и далеко за пределами родины. Присутствие FEB на итальянском фронте представляло собой нечто большее, чем просто вклад в боевые действия; по сути, Бразилия решительно заявила о своем статусе региональной державы, активно участвующей в международных отношениях. Об этом бразильцы гордо вспоминают и сегодня.
Зима 1944–1945 гг. стала немалым испытанием для прибывших из тропиков военных, не меньшим, чем сами боевые действия. Они сражались в долине реки Серкьо в Тоскане, а затем в Апеннинских горах, воевали под Монте-Кастелло, Кастельнуово и Монтезе, а в апреле 1945 г. освободили от немцев город Сассуоло. Бразильская FEB участвовала в прорыве «Готской линии» и освобождении г. Турин, вместе с ней на этом направлении воевали польские, индийские и южноафриканские подразделения. Вместе с американцами и итальянским партизанами в битве под Коллекьо-Форново бразильцы окружили две немецкие дивизии. Затем FEB вышла к французско-итальянской границе.
На просторах Атлантики бразильские моряки участвовали в обеспечении безопасности судов, курсирующих от Гибралтара до Америки, активно боролись с субмаринами стран Оси. На счету национальных ВМС — 12 уничтоженных немецких подводных лодок, почти 500 бразильских моряков погибли. Одновременно, при помощи американских союзников, осуществлялась модернизация бразильского флота. В Ресифи базировался 4-й флот США. Военные пилоты из Бразилии участвовали в защите зоны Панамского канала, а затем сражались в небе над Италией.
Летом 1945 г. бразильские военные отправились домой, в Европе погибло не менее 400 военнослужащих FEB, а полторы тысячи были ранены. Роль бразильских подразделений в освобождении Италии оказалась весьма значительной, хотя об этом в момент принятия решения об их отправке в Европу не думали ни власти Бразилии, ни США, ни страны Оси.
Участием FEB в боях на итальянском театре военных действий бразильцы смогли сформировать образ своей страны как решительного борца с тоталитарными режимами. Именно таков был дискурс правительства: в 1946 г. командующий бразильским экспедиционным корпусом генерал Жуан Б. Маскареньяш ди Мораиш говорил о «храбрых товарищах, которые пожертвовали собой на поле борьбы, защищая существование Бразилии как свободной и демократической нации» [6].
Но, внеся непосредственный вклад в победу над нацизмом и фашизмом, став одной из основательниц Организации Объединенных наций, Бразилия не получила обещанного (в последний момент постоянным членом Совбеза ООН сделали Францию) и была явно разочарована неготовностью Союзников признать ее новый международный статус. В качестве явно неполноценной компенсации страна вошла в число непостоянных членов Совета Безопасности в 1946 г., а бразильский представитель О.Аранья открыл заседание ООН в 1947 г.; по традиции, бразильцы открывают Генассамблею ООН до сих пор.
Конечно, официальный Рио ожидал гораздо большего. Его несколько наивные расчеты противоречили стратегии США, не желавших усиления региональных акторов, которые могли бы изменить континентальный баланс сил (тем более, что в Вашингтоне не забыли попыток Бразилии, Аргентины и Чили создать блок «АБЧ» перед Первой мировой войной). США в годы холодной войны нередко намеренно игнорировали или просто забывали о роли, сыгранной бразильцами в мировом конфликте, что лишь порождало новые противоречия и недовольство со стороны южноамериканской страны.
Помня о непосредственном участии своих военных в боях в Европе, официальный Бразилиа неустанно требует реформы ООН и включении ее в число постоянных членов СБ. Аргументы о «недопредставленности глобального Юга» и растущей роли страны в мировых делах также звучат громко, но из всех претендентов на попадание в Совбез только Бразилия может ссылаться на события времен Второй мировой. Это тоже обуславливает сохранение исторической памяти об участии южноамериканской стране в борьбе на стороне Объединенных наций.
При этом в годы холодной войны, когда бразильская диктатура нередко блокировалась США, военный режим внес свой вклад в попытки оспорить исторические нарративы, не совпадавшие с версией Вашингтона по поводу Второй мировой войны (преувеличение вклада американцев и недооценка роли Советского Союза в разгроме стран Оси). СССР, превратившийся в идеологического противника, почти автоматически выпадал из числа (бывших) союзников.
В Бразилии о Второй мировой войне часто и много рассказывают учащимся средних школ и университетов, функционирует ряд музеев, возведены памятники погибшим солдатам. Один из таких внушительных монументов расположен в парке Фламенго на берегу залива Гуанабара в Рио-де-Жанейро. В этом мемориальном комплексе расположен и мавзолей с останками сотен военнослужащих FEB, погибших в Италии во время Второй мировой войны (они были торжественно перенесены с кладбища в итальянской Тоскане). В 2025 г. в г. Кампина-дас-Миссойс был торжественно открыт Сад памяти в честь бразильских и советских ветеранов, погибших на полях сражений Второй мировой (он расположен недалеко от местной православной церкви).
Национальная история событий 1939–1945 гг. включает в себя сложные и противоречивые эпизоды, которые до сих пор в должной степени не осмыслены. Это касается не только мотивов выбора Ж. Варгасом того, на чью сторону встать в мировом конфликте, но и судьбы огромного числа бразильцев (этнических немцев, японцев и итальянцев), интернированных в концлагеря (часто без решений суда). Лишь в 2011 г. законодательная ассамблея штата Амазонас официально принесла извинения репрессированным согражданам и их потомкам, на общенациональном уровне извинения так и не прозвучали. Лишь почти пятьдесят лет спустя после окончания войны правительство официально признало вклад в победу десятков тысяч бразильцев (выделив им небольшие государственные пенсии), которые в 1939–1945 гг. в тяжелейших условиях занимались производством каучука, поставлявшегося Объединенным нациям.
Наконец, разгром тоталитаризма и фашизма не стал для Бразилии панацеей от развития собственных радикально правых и авторитарных тенденций. Разгромленные в 1938 г. интегралисты возродились после войны под названием Партии народного представительства (Partido de Representação Popular), многие офицеры бразильской армии — участники боевых действий против стран Оси — участвовали в перевороте 1964 г. (официально «революции»), который на два десятилетия погрузил страну в пучину авторитаризма и диктатуры. Сегодня серьезнейшим влиянием в Бразилии пользуются круги, группирующиеся вокруг правого радикала Жаира Болсонару, возглавлявшего страну в 2019–2023 гг. (он, безусловно, не ни фашист, ни неонацист, хоть левые и пытаются его так квалифицировать, однако не раз публично воспевал авторитаризм и диктатуру).
В этих условиях визит Лулы в Москву в мае 2025 г. и официальное признание Бразилией огромных жертв, понесенных советским народом, приобрел особое политическое и даже символическое значение. В условиях сохраняющейся поляризации между кабинетом Лулы (опирающимся на левые и центристские силы) и болсонаристами, демонстрирующими идеологическую лояльность прежней правой диктатуры (что неизбежно повлечет приверженность историческим нарративам военного кабинета), президент Бразилии не только признает советскую роль в разгроме нацизма и фашизма, но и вновь показывает: война была выиграна не единолично Вашингтоном, а, следовательно, и однополярный мир (с США в качестве его центра) недопустим. Прошлое в этом случае вполне четко определяет вектор будущего. Бразилия использует более тесные связи с Россией и КНР в качестве противовеса для укрепления собственных позиций в диалоге с США и Евросоюзом, обретения признания как региональной и глобальной державы и центра силы в современных международных отношениях.
Аргентина
Историческая память о Второй мировой войне в Аргентине связана с первоначально проводившейся политикой нейтралитета, которая продлилась почти до самого конца Второй мировой войны. Позиция кабинета основывалась на принципе свободы действий в отношениях с воюющими европейскими государствами (совпадавшим с краеугольным камнем внешней политики Аргентины во время предыдущей мировой войны), помогавшим развитию национальной экономики. Нейтралитет был также вызван серьезными дискуссиями внутри страны о том, какую сторону необходимо поддержать. Хотя Буэнос-Айрес и согласился на Второй конференции министров иностранных дел Западного полушария (июль 1940 г.) с тем, что нападение на любое американское государство будет актом агрессии против всей Америки, Аргентина настаивала на том, что индивидуальные действия определит каждая страна самостоятельно.
Встретив начало XX века в качестве одного из самых влиятельных государств Южной Америки, Аргентина привыкла оказывать определенное влияние на политику соседних Уругвая, Парагвая и Боливии, тогда как Бразилию и США считала своими конкурентами. После череды экономических неурядиц 1920–1930-х гг. ее мощь начала неуклонно сокращаться, но нарратив о «великой Аргентине» по-прежнему оставался значимым для элит и населения страны. Если промышленный сектор постепенно начал переориентацию на Вашингтон, то значительная часть земле- и скотовладельцев больше были заинтересованы в отношениях с европейскими державами. Период политической и экономической нестабильности привел, начиная с переворота Х.Ф.Урибуру в 1930 г., к возрастанию роли армии в политической жизни страны, что оказывало воздействие и на международное положение Аргентины.
Дополнительным фактором, влиявшим на нежелание Буэнос-Айреса занимать более активную позицию, был территориальный вопрос. На совещании министров иностранных дел в Гаване было решено, что колониальные владения Великобритании и побежденных европейских стран не должны попасть в руки Германии и будут контролироваться межамериканскими силами до окончания войны, после чего им вернут прежний статус или предоставят независимость. Исключением из этого, однако, были подконтрольные Лондону Мальвинские (Фолклендские) острова, которые Аргентина считала своими. В этих обстоятельствах аргентинские власти не хотели предоставлять любые дополнительные юридические инструменты Великобритании в двустороннем территориальном споре.
Наконец, война оказала определенное воздействие на внутреннюю политику Аргентины, включая государственный переворот 1943 г. и последующее возвышение Хуана Доминго Перона, воспользовавшегося международной обстановкой для укрепления своих позиций. Учитывая значимость, которую неоперонистские силы продолжают иметь в современной Аргентине, становится понятно, как события давних лет могут влиять на деяния дней сегодняшних.
«Благоразумный нейтралитет» был политикой не какой-то одной партии и последовательно (с некоторыми нюансами) соблюдался пятью президентами (двумя гражданскими и тремя военными), некоторые из которых располагали серьезной общественной поддержкой: Роберто Ортис (1938–1942 гг.), Рамон Антонио Кастильо (1942–1943 гг.), Артуро Росон Корвалан (июнь 1943 г.), Педро Пабло Рамирес (1943–1944 гг.), Эдельмиро Хулиан Фаррель (1944–1946 гг.). Показательными были выступления в парламенте, где прямо заявлялось, что страна не должна рисковать жизнью 300 тыс. аргентинцев, чтобы защитить «иностранные интересы» колониальных империй в «европейской войне».
Консервативные и реакционные круги аргентинских элит зачастую связывали будущее страны с победами нацистской Германии и фашистской Италии, задумываясь о необходимости установить профашистский режим. Но это не было настроениями лишь реакционеров; ряд интеллектуалов, в том числе антиимпериалистически и националистически настроенных, рассматривали страны Оси просто как противовес империалистическим державам в лице США и Великобритании на латиноамериканском континенте. Не до конца осознавая суть фашистской и нацистской идеологии, они обращали внимание лишь на один ее аспект — сплочение нации воедино для борьбы с западным империализмом.
Власти страны не могли также не считаться с наличием крупных диаспор итальянского и немецкого происхождения (многие в первом поколении), ощущавших тесную связь с историческими родинами. Одних немцев в Аргентине было примерно 250 тыс. (интересно, что до Первой мировой войны большинство аргентинских немцев были выходцами из России и Швейцарии, однако после 1918 г. баланс изменился в пользу Германии), многие из них играли важную роль в сферах сельского хозяйства, промышленности и торговли. По некоторым данным, до 60 тыс. аргентинских немцев состояли в рядах «Заграничной немецкой лиги», тесно связанной с НСДАП и обладавшей ключевыми позициями в сфере электротехнической индустрии, судоходства, химической промышленности и фармацевтики; патронаж ее осуществлялся напрямую послом Германии в Аргентине бароном Эдмундом фон Терманом [7]. Весной 1938 г. почти 20 тыс. сторонников нацистов участвовали в митинге «Дня единства» в Буэнос-Айресе, приветствуя аншлюс Австрии. Прямо или через подставных лиц прогерманские активисты контролировали немалую часть столичной прессы, в этом участвовало и немецкое посольство.
Крупные «Немецкий трансатлантический банк» и «Германский банк Южной Америки» сохраняли связи с нацистской Германией на протяжении всей Второй мировой войны, а крупнейшая аргентинская авиакомпания была дочерним предприятием немецкой «Люфтганзы», из немцев состояла значительная часть ее персонала. Через Аргентину нацистский режим обеспечивал свои потребности в наличной валюте, пользуясь помощью немецких фирм в стране (среди них были дочерние предприятия «Байер», «Сименс», «Фарбениндустри»). До 20% земель в аргентинской Патагонии принадлежали немецким колонистам, в том числе двухсоткилометровая зона вдоль Атлантического побережья. Эти обстоятельства довольно серьезно заботили аргентинские власти, опасавшиеся попыток реализации в стране «Судетского сценария» в Патагонии.
Диаспоры никогда не были единственной и даже основной причиной нейтралитета. Для Аргентины было критически важным недопустить обрушения торговли из-за войны и избежать возможного экономического спада. Более того, страна намеревалась воспользоваться европейскими боевыми действиями для укрепления собственной военной промышленности. Движущей силой этого укрепления стал американский запрет на продажу Буэнос-Айресу оружия. Правительство Группы Объединенных офицеров (Э. Фаррель и Х.Д. Перон) запустило Режим содействия и защиты отраслей промышленности национального интереса, что не только дало толчок индустриальному развитию, но позволило расширить занятость и увеличить производство товаров первой необходимости для населения. Впервые в истории Аргентины расширилась географическая карта военных заводов (за 1939–1945 гг. появилось 15 новых фабрик, включая север страны, что укрепило территориальную интеграцию). Изменился сам внутриэкономический баланс, гегемония землевладельцев ослабла, а внутренний рынок стал активно расширяться благодаря военной промышленности, опиравшейся на государство. В 1944 г. Х.Д. Перон прямо заявил: «Национальная оборона требует мощной национальной промышленности, и не просто какой-то отрасли, а именно тяжелой. Для этого, несомненно, необходимы официальные действия государства». Рост промышленности Аргентины, вызванный войной, был колоссальным (промышленный экспорт увеличился на 762%; такой скачок удастся повторить лишь в 1970-е гг.); основу роста составили сталелитейная и химическая отрасли, и если сначала их целью была оборона, то после 1945 г. резко возрос перечень товаров для гражданского населения.
Поначалу власти в лице Р. Ортиса склонялись к поддержке Союзников, не решаясь это сделать прямо ввиду наличия пронемецки и проитальянски настроенных армейских офицеров, но постепенно ситуация менялась. Англо-американская морская блокада в отношении портов стран Оси обрушила аргентинскую торговлю с Европой, что вынудило Буэнос-Айрес сильнее ориентироваться на Вашингтон; одновременно росла доля стран Латинской Америки в числе торговых партнеров Аргентины. Вне зависимости от желания аргентинских властей, театр военных действий сам приблизился к стране: 13 декабря 1939 г. немецкий тяжелый крейсер «Адмирал граф фон Шпее» в заливе Ла-Плата вел тяжелый бой с британскими кораблями, серьезно повредив британские суда. Линкор сначала ушел в сторону Уругвая, а затем, 17 декабря, был взорван и затоплен в нейтральных водах по приказу А. Гитлера. Экипаж судна был интернирован в Буэнос-Айресе.
Фактически управлявший страной с 1940 г. вице-президент Рамон Кастильо, как стало известно из рассекреченных документов Госдепартамента, просил А. Гитлера прислать оружие и самолеты для вступления Аргентины в войну против США и Великобритании, но страны Оси не пошли на направление вооружения в Южную Америку, а Р.Кастильо не решился бросить вызов Объединенным нациям открыто. Аргентинцы, однако, не выполнили рекомендацию совещания министров иностранных дел в Рио-де-Жанейро в январе 1942 г. и не стали ни разрывать дипотношения с итало-германским блоком, ни прекращать торговлю с ним. Это не устраивало Вашингтон, желавший, чтобы Аргентина определила четко, с кем она заключит союз в мировой войне (США выступали не за свободу выбора, а добивались четкой аффилиации Буэнос-Айреса с союзниками). Немцев, в свою очередь, нейтралитет аргентинцев устраивал, поскольку не мешал ни работе фирм и банков, принадлежащих этническим немцам (некоторые из них были прямо связаны с Германией), ни деятельности германских агентов в южноамериканском государстве, субсидировавших пронацистские газеты и журнала, осуществлявших шпионаж против Объединенных наций и занимавшихся контрабандой в Германию сырья, в котором нуждалась нацистская промышленность.
Американские чиновники в течение войны не раз получали сведения о том, что аргентинские банки активно принимали золото и ценные бумаги, награбленные нацистами в оккупированных странах, а также изъятые у еврейского населения (желающие эмигрировать из Германии оплачивали разрешение на выезд через два вышеупомянутых банка, которые затем переправляли немецкому правительству доллары на счета в Швейцарии. Однако президент Ф.Д. Рузвельт так и не решился применить к Аргентине санкции, действовавшие в отношении ряда немецких граждан и их предприятий в Западном полушарии, несмотря на неоднократные призывы со стороны министра финансов Генри Моргентау-младшего. Главным образом Белый дом опасался, что замораживание аргентинских активов резко качнет баланс сил и спровоцирует Буэнос-Айрес встать на сторону стран Оси.
Пока министры и президенты дебатировали, сохраняя официальный нейтралитет, ряд их сограждан сделал свой выбор. Аргентинцы Морин Данлоп и Кеннет Чарни служили в британских ВВС (последний получил прозвище «Черный рыцарь Мальты»), не менее 600 добровольцев из Аргентины вступили в ряды британских и канадских военных пилотов, участвовали в высадке в Нормандии в 1944 г., а потом сражались в Бельгии и во Франции. Всего на стороне союзников воевали не менее 5 тыс. аргентинцев. Напротив, уроженец Буэнос-Айреса Хайнц Шерингер командовал несколькими немецкими субмаринами, потопив девять кораблей флота Объединенных наций в северных морях; его брат Ханс погиб на Восточном фронте, воюя в частях моторизованной пехоты. Аргентинец Гельмут Пудор из провинции Мисионес, с подростковых лет сочувствовавший Гитлеру, перебрался в Германию, участвовал в немецком вторжении в Польшу, а затем служил на Балканах в люфтваффе, он погиб в первые дни после начала Великой Отечественной войны, будучи к тому времени унтер-офицером нацистских военно-воздушных сил. Его судьбу разделили примерно полторы сотни аргентинцев (этнических немцев), воевавших на Восточном фронте.
Существенная часть аргентинских элит постепенно склонялась к поддержке Объединенных наций. После совершенного «Группой объединенных офицеров» в июне 1943 г. переворота Аргентина разрывает дипломатические отношения с Германией и Японией (26 января 1944 г.), обнаружив, наконец, «секрет Полишинеля» (активную деятельность в стране немецкой разветвленной разведывательной сети). Этому предшествовало мощное давление на Буэнос-Айрес (США, Великобритания и почти все страны Латинской Америки отозвали своих послов из Аргентины). В то же время Великобритания, сильно зависевшая от поставок аргентинского продовольствия, сдерживала давление Вашингтона на Буэнос-Айрес, соглашаясь на аргентинский нейтралитет (в отсутствие которого немцы могли перекрыть поставки из Южной Америки в Великобританию). Параллельно британцы поставляли в Буэнос-Айрес разведданные, оборудование и технологии в счет погашения долгов за поставленную сельхозпродукцию.
В феврале 1944 г. очередной переворот вновь качнул маятник: новый фактический глава правительства полковник Х.Д. Перон и формальный президент, генерал Э.Х. Фаррель, практически открыто поддерживали фирмы, контролировавшиеся странами Оси, не препятствуя распространению нацистской пропаганды. Американцы ответили отказом признать правительство Э.Х. Фарреля и летом 1944 г. начали блокировать работу аргентинских компаний в США. В итоге осенью того же года Буэнос-Айрес начал ужесточать контроль над деятельностью немецких и итальянских фирм, а в марте 1945 г. объявил о намерении блокировать их выручки на счетах Центрального банка. Торопиться правительство не стало, и фирмы стран Оси успели вывести основную часть своих активов.
27 марта 1945 г., когда бои уже шли в Венгрии и Германии, после прямой угрозы оказаться вне числа стран, которые будут определять новое мироустройство, Аргентина, наконец, объявила войну Германии и Японии, сумев в результате войти в число стран — учредителей ООН. Она воздержалась от направления военнослужащих на европейский и азиатский театры военных действий, в то же время крейсеры «25 мая» и «Адмирал Браун» участвовали в поиске немецких субмарин в Южной Атлантике (уже после официальной капитуляции Германии); две подводные лодки были интернированы в Буэнос-Айресе летом 1945 г. США, в свою очередь, официально признали кабинет Аргентины.
Война также оказала влияние на еврейскую общину Аргентины. Политика нейтралитета изначально защищала аргентинских евреев от антисемитских мер нацистской Германии, но также породила дебаты о позиции Аргентины и внутреннем антисемитизме. C октября 1939 г. центральная пресса в столице и ряд антифашистских изданий подробно сообщали о преследовании евреев, создании концлагерей и гетто, в 1942 г. La Prensa, ссылаясь на эмигрантское польское правительство, опубликовала сведения о гибели не менее миллиона евреев в Восточной Европе [8] и о том, что эти массовые убийства были не случайным стечением обстоятельств, а целенаправленной политикой нацистских властей. В то же время в момент объявленного Всемирного траура по евреям 2 декабря 1942 г. на фоне солидарной позиции либеральной прессы и еврейских организаций официальная католическая иерархия в лучшем случае хранила двусмысленное молчание, а то и выступала с антисемитскими заявлениями. Лишь в апреле 1944 г., когда европейское еврейство практически перестало существовать, Аргентинская католическая церковь одобрила разрыв отношений со странами Оси, а официальный орган архиепископства Буэнос-Айреса публично осудил Холокост, назвав евреев соседями: «История учит нас, что преследования евреев, как правило, подготавливают преследования католиков».
Как и почти во всем мире, в Аргентине тогда не было реального понимания масштаба катастрофы, пережитой европейским еврейством. Неудивительно, что Холокост не находился в центре дискуссий в национальной политике 1940–1950-х гг., как и то, что не существовало государственной политики памяти и образования по данному вопросу. Исключением была внутренняя политика памяти, проводившаяся еврейскими организациями, но, поскольку она реализовывалась преимущественно на идише, у нее не было возможностей преодолеть языковые и культурные границы.
С этим вопросом тесно была увязана другая проблема: десятки тысяч бывших нацистов и коллаборационистов из Франции, Хорватии, Бельгии нашли убежище в Аргентине, пользуясь открытой иммиграционной политикой страны, лояльной позицией правительства Х.Д. Перона и тем, что аргентинские власти даже в ряде случаев помогали им осуществить переезд (в их числе оказались бывший руководитель Независимого хорватского государства Анте Павелич, организатор массового убийства еврейского населения Европы Адольф Эйхман и другие).
Нацистская идеология тут оказалась почти что ни при чем, а число симпатизантов стран Оси резко сократилось к моменту окончания войны. Работал финансовый стимул: бывшие нацисты приезжали с немалыми средствами, награбленными за время взлета Третьего рейха. Оказавшись в Аргентине, они доживали свои дни по возможности незаметно, опасаясь быть обнаруженными и не создавая политических проблем местным властям. Немалая часть бывших нацистов успешно укрылась в удаленном и тогда плоходоступном Сан-Карлос де Барилоче, созданном немецкими поселенцами в конце XIX в. (среди основателей города были братья Лахузены, одни из богатейших аргентинских предпринимателей); сегодня там находится центр атомных исследований. В конце 1940- начале 1950-х гг. роль «куратора» дел, происходивших в Барилоче, играл личный секретарь Х.Д. Перона — Родольфо Фрейде. До глубокой старости дожил в Аргентине гауптштурмфюрер СС Эрих Прибке, лично участвовавший в массовом убийстве мирных граждан Италии; только во второй половине 1990-х гг. он был выдан Италии, да и то после того, как сам дал интервью СМИ, что раскрыло его личность для публики и сделало невозможным дальнейшее спокойное существование.
Громкий скандал разразился, когда 11 мая 1960 г. агенты израильского Моссада обнаружили и похитили на улице Буэнос-Айреса А. Эйхмана (скрывавшегося под именем «Родольфо Клемента») в самый разгар празднования 150-летия Майской революции (отделения Аргентины от Испании), переправив его в Израиль, где тот был отдан под суд по обвинению в преступлениях против человечности и приговорен к смертной казни. Протесты Аргентины по поводу похищения А. Эйхмана, ставшего к тому времени аргентинским гражданином, были проигнорированы Израилем, сославшимся на то, что похищенный был в числе разыскиваемых международных преступников.
При президенте-перонисте Карлосе Менеме в 1997 г. была сделана попытка избавиться от сложившегося негативного имиджа Аргентины как «тихой гавани для экс-нацистов»: власти сформировали Комиссию по выяснению деятельности нацизма в Аргентинской Республике, ей удалось выявить 180 случаев пребывания нацистов и коллаборационистов на национальной территории (часть из них уже находилась под следствием и судом). Это оказалось соломоновым решением: правительство, с одной стороны, продемонстрировало намерение разобраться, с другой, реально не смогло выявить большинство нацистских беглецов (СМИ и правозащитные организации уверенно говорили о десятках тысяч случаев).
Дебаты о связях Аргентины и Третьего рейха вспыхнули практически сразу после окончания Второй мировой войны и оказались непосредственно связаны с фигурой «сильного человека» в Буэнос-Айресе, Х.Д. Перона, постепенно консолидировавшего власть в своих руках и провозгласившего «третий путь» — одновременный отказ от коммунизма и капитализма; вместо него Х. Д. Перон обещал «хустисиализм» (от исп. justicia — справедливость), который также получил название «перонизм». Нейтралитет Аргентины на протяжении большей части войны стал питательной почвой для того, чтобы Вашингтон поддержал оппозицию Х.Д. Перону. Последний не смог привлечь к своему национальному экономическому проекту ни Союз аргентинских трудящихся, ни Фондовую биржу. В то же время он сумел сформировать продуктивный политический альянс внутри государства: армия, часть промышленников и организованные в перонистские профсоюзы наемные работники. Именно смычка между правительством и профсоюзами стали инновацией, позволившей навести порядок в послевоенном аргентинском обществе.
Сразу же после окончания войны Госдепартамент США с подачи американского посла в Буэнос-Айресе составил т.н. «Синюю книгу» — сборник информации о поддержке Аргентиной стран Оси. Целью публикации было ослабить и дискредитировать Х.Д. Перона, победы которого на выборах опасались одновременно традиционные правые элиты, левые партии (социалисты и коммунисты), а также США, не понимавшие, чего ждать от подполковника и фаворита кампании. Взрыв недовольства состоялся, но оно оказалось направлено не на Х.Д. Перона (аргентинские избиратели и так прекрасно знали о связях правительства с Италией и Германией), а против попыток манипуляции со стороны Вашингтона и вмешательства во внутренние дела их страны. В итоге фаворит одержал безоговорочную победу на выборах, став конституционным президентом.
Х.Д. Перон не сомневался в грядущем развале антигитлеровской коалиции и неизбежном конфликте двух идеологических систем в ближайшие годы. В его представлении Аргентине предстояло стать крайне значимой дипломатической третьей стороной, превратиться в арбитра и сверхдержаву. В этом плане идеологически «всеядный» аргентинский президент был готов использовать перебежчиков из всех политических партий, поддержавших его корпоративные идеи (некоторые эксперты даже считают их латиноамериканским вариантом фашизма), а также задействовать оказавшихся в Южной Америке беглых нацистов и коллаборационистов в ходе грядущего военного конфликта США и СССР. При помощи немецких инженеров В. Баумбаха и Г. Манделя в 1940-е гг. Аргентина занялась созданием в Кордобе собственной планирующей авиабомбы Hs 293 (на базе разработок компании «Геншель») под названием «Аргентинский телеуправляемый снаряд» (PAT 1) [9] (провинция находилась слишком далеко от досягаемости гипотетических чилийских или бразильских бомбардировщиков). Нехватка собственных технических кадров для развития военной промышленности и противодействие инженеров правительству способствовали поиску европейских специалистов. В военной промышленности лидирующие позиции занимали немцы, в т.ч. Курт Танк, бывший директор авиазавода «Фокке-Вульф». Он и его коллеги разработали прототип первого реактивного самолета Южной Америки «Пульки» и многоцелевой самолет «Уанкеро» [10]. Страх перед Третьей мировой войной довольно быстро отступил на второй план, однако аргентинская стратегическая оборонная промышленность (аэрокосмическая отрасль и ядерная энергетика) получили мощный импульс для развития, но уже преимущественно руками национальных инженерных кадров.
В годы холодной войны не раз происходили исторические ревизии позиции Аргентины применительно ко Второй мировой войне; это включало и дискуссии по поводу участия аргентинцев в войне в армиях других стран, а также применительно к влиянию войны на аргентинское общество. В этом плане мощнейший импульс был придан вышеупомянутым делом А. Эйхмана, всколыхнувшим дискуссию в Аргентине о Холокосте, антисемитизме как во время Второй мировой войны, так и после нее. Новый аспект дебатам придало использование свидетельских показаний, изменивших картину трагедии в условиях нередкого отсутствия документальной базы [11]. В ходе процесса аргентинская еврейская община оказалась под огнем критики и действий националистов и объектом антисемитского террора, евреев нередко обвиняли в нелояльности Аргентинской Республике. Ключевой антисемитской силой выступало Националистическое движение Такуара, располагавшее поддержкой ряда католических священников (к примеру, кардинала-примаса Антонио Каджиано), а также отделением Лиги арабских государств в Буэнос-Айресе. Убийства, похищения и пытки аргентинских евреев потрясли общество, в ответ еврейская община не только начала создавать группы самообороны, но и активизировала процесс обучения ивриту и иудаизму, противопоставив нападениям усиление национально-этнической самоидентификации [12]. Страну сотрясла общенациональная забастовка работников торговли (1962 г.) в знак протеста против актов антисемитской агрессии и в защиту демократии, «подорванной насильственными действиями антисемитов». В итоге правительство в 1963 г. приняло решение о запрете всех структур Такуары.
Дело А. Эйхмана в Аргентине привело не столько к увеличению знаний о жертвах нацизма, сколько спровоцировало дебаты о национальной политике. Присутствовавший на процессе в Иерусалиме представитель Гражданского радикального союза Сильвано Сантандер (в годы войны он был депутатом от Энтре-Риос и активно разоблачал нацистскую деятельности на территории Аргентины, а в 1946 г. власти лишили его депутатского статуса и он был вынужден эмигрировать в Уругвай) опубликовал книгу об его ходе, осуждая присутствие нацизма в Аргентине и прямо увязывая перонизм с европейскими фашистскими и нацистскими движениями, возрождая дискурс 1940-х гг. [13]
Новое звучание дебатам придали сопоставления Холокоста и преступлений военных правительств 1970–1980-х гг. во время «грязной войны», жертвами которой становились либеральные оппозиционеры и левые активисты (многие из них — аргентинские евреи). По оценке Центра социальных исследований — Делегации еврейских ассоциаций Аргентины (CES-DAIA) в обоих случаях методика геноцида оказывалась схожей: сокрытие тел, отрицание имен жертв, их обезличивание при содержании под стражей, а также попытка сломить их физическое и психологическое сопротивление как предпосылка для последующего уничтожения. Апроприация нацистских практик наблюдалась также в фактах присутствия свастики в некоторых камерах пыток и центрах заключения, самодентификации палачей как «нацистов», постоянного упоминания немецких лагерей смерти теми, кто воспроизводил их практику [14].
Дискуссия об этом началась еще в годы военной диктатуры, когда арестованный журналист Хакобо Тиммерман, говоря об антисемитизме «без газовых камер и мыла», прямо сопоставлял репрессии хунты и нацистское варварство [15], настаивая на международном давлении на военный кабинет и подрывая его тщательно охраняемый на официальном уровне имидж. Скандал усугубился, когда в Аргентине не был разрешен к показу американский телесериал «Холокост», собравший рекордное число зрителей в ряде стран. Цензоры диктатуры пытались избежать ассоциаций между нацистскими лагерями смерти и аргентинскими тайными тюрьмами; лишь в 1981 г. фильм был наконец продемонстрирован в Аргентине.
Обращение к памяти о Холокосте как способ определения собственного опыта Аргентины в отношении государственного терроризма окончательно утвердилось после возвращения к демократии, начавшегося в конце 1983 г. Опыт уничтожения евреев в Европе предоставил модель и набор терминов, при помощи которых предпринимались и продолжают предприниматься попытки осмыслить модальность ужасов, пережитых во времена военной диктатуры в Аргентине. Неслучайно, что в XXI веке в аргентинских дебатах было широким обращение к работам Примо Леви [16], одного из выживших в ходе Холокоста. При переиздании романа Nunca Más («Никогда больше») в 1995 г. и его массовом распространении в выпусках ежедневной газетой Pagina/12, содержавшей коллажи художника Леона Феррари, переосмысление аргентинской диктатуры с использованием памяти о нацизме было весьма заметным: в одном из выпусков большая фотография А. Гитлера была наложена на силуэт Каса Росада, президентского дворца в Буэнос-Айресе.
Модель Холокоста подкрепляет характеристику процесса, произошедшего в 1970–1980-е гг. в Аргентине, как геноцида. В академической сфере это применение стало показательным во влиятельном тексте социолога Даниэля Файерштейна, автор которого выстраивает этапы аргентинского «реорганизующегося геноцида» друг за другом в логике, схожей с логикой Холокоста. Им артикулируется идея о том, что геноцид против евреев был мотивирован не расовыми соображениями, а практикой коллектива, характеризующегося своей автономией. Данные дискуссии послужили источником даже дня некоторых судебных решений, признавших репрессивные органы ответственными за действия в «контексте геноцида».
Показательной стала акция одновременно празднования годовщины восстания в Варшавском гетто и осуждения военной диктатуры в Аргентине (25 апреля 1984 г.) в столице страны. Лозунг мероприятия выражал согласие с сопоставлением двух этих опытов: «Ни забвения, ни прощения. Никогда больше Холокоста». Выступая со сцены, раввин Маршалл Мейер прямо заявил: «Отсутствие памяти приковывает человека к бесконечному колесу вечного возвращения, где сцена за сценой жестокости и страданий повторяются снова и снова. [...] Мы решили обратиться к нашим воспоминаниям сегодня вечером, потому что, как аргентинские евреи, мы верим, что коллективная память еврейского народа может содержать бесценный урок для всей Аргентины; действие, которое можно усвоить, которое должно быть усвоено. Никто не может жить в свободе, безопасности и комфорте, пока его собратьям отказывают в тех же привилегиях. Когда европейское сообщество отказалось всерьез воспринимать Гитлера или преследование евреев, оно само вынесло себе смертный приговор. Вся Европа должна заплатить цену за это отсутствие адекватной реакции. Мы, аргентинцы, пережили мини-Холокост в годы военной диктатуры. Наша земля до сих пор пропитана невинной кровью. Аргентинский народ требует справедливости».
Неонацистская идеология не пользуется заметной поддержкой в современной Аргентине, а власти четко обозначают позицию ее неприятия. Созданная в конце ХХ столетия партия «Новый триумф» была после долгих судебных разбирательств распущена по решению Верховного суда как антисемитская и антиконституционная организация, не сумел укорениться в обществе и созданный ее бывшим руководителем Алехандро Биондини «Патриотический фронт».
Когда-то мощное перонистское движение существенно отошло от идей своего основателя и, по сути, разделилось на несколько течений (некоторые склонны считать их уже отдельными партиями). Левые перонисты, тесно связанные с правозащитными организациями, никак не могут быть отнесены к числу сторонников фашистских и неофашистских идей. Но и правое, куда более консервативное, крыло неоперонистов, мало что общего имеет с корпоративными идеями «хустисиализма», четко идентифицируя себя с демократическими основами государства, нормами международного права во внешней политике и отвергая антисемитизм.
С конца ХХ в. аргентинские власти официально проводят политику признания и памяти о Холокосте. Это нашло отражение, например, в строительстве памятника и площади в автономном городе Буэнос-Айрес, а также в публикации левоперонистским правительством в 2008–2015 гг. и распространении образовательных материалов для подготовки учителей по теме Холокоста и геноцида XX века.
Мексика
Историческая память о Второй мировой войне в Мексике занимает если и не маргинальное, то явно далекое от центрального места, уступая по значимости таким событиям как Война за Независимость, мексикано-американская война, революция 1910–1917 гг. и студенческое движение 1968 г.
Однако нельзя сказать, что для Мексики события 80–85-летней давности не имеют никакого значения. Заняв первоначально позицию нейтралитета, официальный Мехико решил объявить странам Оси войну в 1942 г. после того, как от немецких подводных лодок пострадали суда, на которых находились мексиканские граждане. Лишь небольшое число мексиканских военных участвовали в боевых действиях (на Тихоокеанском театре сражались пилоты из Эскадрильи 201 совместно с ВВС США [17]), вдобавок ряд мексиканских мигрантов вступили в американскую армию (президент Мануэль Авила Камачо специальным декретом разрешил это). Это превратило мексиканское участие во Второй мировой войне в пример сотрудничества с Объединенными нациями и позволило нормализовать с ними отношения, подпорченные в годы революции и последующих кампаний по национализации собственности иностранцев. Отдельное место, пожалуй, стоит отвести роли Мексики в приеме беженцев; страна, традиционно гордящаяся предоставлением убежища изгнанникам, активно спасала евреев, вынужденных бежать от нацистского режима.
Еще в годы мексиканской революции масштабное недовольство ролью США (когда-то лишившей страну почти половины территории, а во время революции 1910–1917 гг. осуществившей интервенцию) заставило мексиканские элиты «флиртовать» с кайзеровской Германией. Хотя эти переговоры так и не конкретизировались в соглашениях о сотрудничестве, мексиканцы помнили о возможности сотрудничества с европейской державой, а альянс с США вовсе не выглядел предопределенным. Долгие переговоры с Вашингтоном позволили добиться признания пост-революционных властей (в обмен на гарантии для иностранных собственников в рамках Договора Букарели 1923 г.), но затем национализация нефтяной промышленности в 1938 г. привела к новому витку напряженности в отношениях с США (и в еще большей степени с Великобританией). В то же время мексиканские власти осуществляли глубокие социальные преобразования, сохраняли прагматичный подход к внешней политике, понимая, что полностью отказаться от сотрудничества с северным соседом или перейти к масштабной конфронтации к ним не смогут.
Начало Второй мировой войны Мексика встретила в состоянии серьезного идеологического раздрая. Державы Оси не пользовались популярностью среди населения даже несмотря на серьезные антиамериканские настроения. В то же время советско-германский пакт о ненападении 1939 г. стал настоящим политическим землетрясением для мексиканских левых, вынужденных вслед за СССР переключить острие своей пропаганды на борьбу против «англо-французских поджигателей войны» [18]. Нападение гитлеровской Германии на Советский Союз вновь упорядочило картину мира для левых, немедленно вставших на защиту пролетарского государства и со спокойной душой поддержавших Союзников, которые теперь были на одной стороне с СССР.
Мексика не оправдала ожиданий стран Оси и постепенно стала сокращать поставки им нефти, несмотря на устроенный ей британцами и частью американских фирм бойкот, хотя финансовые транзакции между Мексикой и немецко-итальянским альянсом в предвоенный период возросли. В то же время Мексика — в отличие от политики невмешательства Франции и Великобритании — заняла четкую и непоколебимую позицию, поддержав республиканцев в Гражданской войне в Испании, а мексиканские добровольцы (и далеко не только коммунисты) сражались на стороне испанского правительства против мятежников Ф. Франко, поддерживаемых Гитлером и Муссолини. Не менее жестко страна протестовала против аншлюса Австрии. Стремления к прямому участию в конфликте мексиканцы не испытывали — серьезные психологические травмы от масштабной волны насилия во время революции и после нее, во время противостояния властей и католической церкви, способствовали росту пацифистских настроений. Мексиканцы также осознавали, что страны Оси рассматривали ее как территорию для разведывательной деятельности против американской армии и потенциальных диверсий на инфраструктурных объектах [19].
Первоначальный нейтралитет (он был условным, поскольку еще в апреле 1941 г. мексиканцы арестовали три немецких пассажирских судна и девять итальянских танкеров, находившиеся в национальных портах, а вскоре после этого прервали дипотношения с Третьим Рейхом, восстановив, напротив, связи с Лондоном и СССР; поставки нефти в США пошли по нарастающей [20]) закончился 28 мая 1942 г. После атаки немецких подводных лодок на два мексиканских танкера Мехико объявил войну Германии, Италии и Японии, начав поставки сырья и материалов армиям Объединенных наций и направив примерно 300 военных летчиков на помощь США (201-я эскадрилья «Ацтекские орлы») [21]; они с 1945 г. сражались на Филиппинах. Наконец, Мексика участвовала в обеспечении безопасности территории Западного полушария. Благодаря мировому противостоянию началась модернизация вооруженных сил латиноамериканской страны.
Атака на танкеры была воспринята мексиканцами как нарушение их суверенитета, а объявление войны укрепило чувство национальной идентичности и солидарности, закрепляя импульс, данный революцией начала XX в. В этой войне Мексика четко отождествляла себя с той частью мира, которая борется за свободу и демократию против «нацистско-фашистского варварства, которое желает огнем и кровью установить свою безумную диктатуру над свободными народами мира» [22].
Для пост-революционных властей, завершавших процесс институционализации власти, появился дополнительный мотив для эксплуатации лозунга «национальной и классовой солидарности»: у сражающейся нации не было возможности позволить существовать внутренним конфликтам [23], разделившим предвоенную Мексику (вопрос о национализации, социалистической модели образования, дебаты и война между правительством и католиками и др.). Символическое единство было продемонстрировано 15 сентября 1942 г., когда на праздновании годовщины Независимости на балконе президентского дворца рядом с главой государства появились бывшие президенты Ласаро Карденас, Абелардо Л.Родригес, Паскуаль Ортис Рубио, Эмилио Портес Хиль, Плутарко Элиас Кальес и Адольфо де ла Уэрта, многих из которых разделяло прошлое. Лозунгом дня стало слово «Союз» [24], как подвел итоги президент М. Авила Камачо.
Поскольку вступление Мексики в войну мотивировалось в том числе сотрудничеством «ради окончательной победы демократий», не стоит удивляться тому, что именно в эти годы дата 5 февраля 1917 г. (день принятия «революционной» Конституции в Керетаро) стала событием первостепенной важности для мексиканского национального идеала, олицетворяя триумф мексиканской революции и юридическое завершение великого революционного проекта. С этого момента Конституция Мексики приобрела статус особого анклава официальной памяти, оплота национальной свободы, яркого примера в рамках войны, спровоцированной нацистско-фашистским империалистическим тоталитаризмом. Власти напоминали, что мексиканский народ боролся за «независимость, свободу, защиту нашей земли от вторжений и за широко распахнутые двери прогресса с 1910 г. и по настоящее время». [25] Об этом же говорил мексиканский профсоюзный лидер Висенте Ломбардо Толедано, ключевая фигура для левого движения и один из ближайших соратников правительства: «Нам угрожают извне нацисты, фашисты и испанские фалангисты. У этих партий есть группы, филиалы или агентства в Мексике с тем же названием, которые действуют эффективно, разумно, располагают огромными материальными ресурсами, огромными рекламными ресурсами и тесно связаны с типично клерикальными и консервативными элементами, историческими врагами мексиканского прогресса» [26]); этому он предлагал противопоставить «единство, организацию и дисциплину». Символом национального единства стал культ мексиканского флага (24 февраля): почитание флага представлялось как пример «патриотизма и внутреннего единства», которые необходимо укреплять как никогда ранее «в наше время», чтобы Мексика, «как демократическое образование в рамках Организации Объединенных Наций, могла выполнять международные обязательства, которых требует ее историческая традиция свободного народа в борьбе с нацизмом и фашизмом, отрицанием всех принципов права и свободы человека». [27] «Национальный флаг» представлялся как «высший синтез», воплощающий и представляющий «традиционные либертарианские идеалы мексиканского народа в его упорной борьбе с репрессивными и антипрогрессивными элементами внутри страны, которые вступают в союз с иностранными консервативными державами, чтобы сохранить свою гегемонию путем предательства», символ народного, а не аристократического представления о родине. В разгар Второй мировой войны национальный флаг представлялся официальной прессой как «священный объект, воплощающий и обобщающий волю мексиканцев вчера и сегодня: волю к свободе и желание оставить своим потомкам землю, плодородную и благословенную демократией», «пламя любви и герб прибежища и защиты лучших идеалов человечества», особенно потому, что многие «тысячи изгоев из всех стран, опустошенных нацизмом и фашизмом, нашли убежище под его защитой». [28]
Символом национального единства стал президент-реформатор XIX века Бенито Хуарес, день рождения которого официальная газета El Nacional предложила объявить «Днем демократии в Америке». [29] Образ Б. Хуареса был мифологизирован до такой степени, что президент-либерал превратился в олицетворение борьбы за демократию на всем американском континенте в момент, когда Европа стала ареной борьбы демократических стран с тоталитарными режимами. Его идиллический образ освободителя и демократа использовался, чтобы вдохновлять мексиканцев и склонять их на сторону революционного режима. На карту, помимо укрепления национальной идентичности в высших эшелонах власти, было поставлено и увековечение самой революционной модели. Именно эта, а не какая-либо другая, рассматривалась как единственно возможная политическая альтернатива, позволяющая направить судьбу Мексики по пути свободы и социальной справедливости. Свое место в официальном «иконостасе» памятных дней заняли годовщина сражения в Пуэбле (5 мая), День Независимости (16 сентября), Открытия Америки (12 октября), мексиканской революции (20 ноября) и, наконец, день Святой Девы Гваделупской (12 декабря), предназначением которых стало объединение самых разных слоев общества и демонстрация готовности бороться за национальный суверенитет, панамериканское единство, социальное равенство и национальное единство.
Революция была представлена как единственно возможный путь к обеспечению будущего свободной Мексики, а жизнь каждого отдельного члена суверенного народа предлагалось поставить на службу родине. Время войны и единства превратилось в Мексике в эпоху укрепления мистицизма институционализированной Революции в качестве единственной гарантии обеспечения свободы страны.
Альянс с Объединенными нациями и поставки нефти дали Мексике возможность рассчитывать на получение от Вашингтона финансовой помощи для создания инфраструктуры и развития промышленности, а также постепенно вернуться на рынки США, потерянные после национализации американской собственности. Это (в условиях ограничения импорта из других стран) дало толчок развитию национальной промышленности. Тысячи мексиканских «брасерос» заменили на рынке труда мобилизованных американцев. Еще в 1941 г. Мехико и Вашингтон подписали соглашение о свободной торговле, после чего товары из латиноамериканской страны и мексиканские рабочие стали активнее проникать севернее Рио-Браво дель Норте.
Но даже эти возможности и активная пропаганда, проводившаяся властями, не способствовали росту про-военных настроений; мексиканцы предпочитали сторониться боевых действий. Участие мексиканцев в войне ограничивалось патрулированием побережья и атаками на немецкие подводные лодки. Германия так и не стала восприниматься мексиканским обществом как реальная угроза. Война с Третьим рейхом стала инструментом внешней политики и отношений с США, а не самоцелью. В то же время присоединение к Объединенным нациям, одержавшим победу, повысило международный престиж Мексики, делегация которой на учредительной конференции ООН вошла в число разработчиков структуры и Устава новой всемирной организации.
Именно в этом ключе и сохраняется сегодня историческая память в Мексике — Вторая мировая война и участие страны в ней воспринимаются как вклад в защиту демократии и разгром тоталитаризма, время обретения национального единства после потрясений революции 1910–1917 гг. и последующих политических пертурбаций. Такое восприятие характерно как для историографии, так и для официального дискурса. Правильность участия в войне на стороне Объединенных наций не ставится в Мексике под сомнение, а имена ее участников увековечены несколькими памятниками, названиями улиц, школ и станции метрополитена. В г. Мехико функционирует мемориальный мавзолей в честь пилотов «Ацтекских орлов». Вышедшие на экран документальные фильмы и проведенные выставки подчеркивают одновременно личный опыт мексиканских военных, сражавшихся в рядах армий Объединенных наций, и детали жизни оказавшихся в Мексике беженцев. Мексика регулярно и последовательно участвует в праздновании Международного дня памяти жертв Холокоста, декларируя принципы толерантности и приверженности мирному решению проблем. Мексиканцы по праву гордятся своим дипломатом Хильберто Боскесом Сальдиваром (генеральным консулом в Париже и Марселе), активно выдававшим мексиканские визы желавшим покинуть Европу евреям и сумевшим спасти около 1500 человек. Он был арестован гестапо и смог вернуться на родину только в 1944 г. — президент М.Авила Камачо обменял его на несколько немецких военнопленных.
Собственный опыт участия во Второй мировой войне мексиканские власти используют в качестве обоснования внешней политики, предполагающей реализацию принципов равенства, суверенитета и невмешательства во внутренние дела других государств.
Если практические шаги Мехико определялись политической целесообразностью, то в контексте памяти особую важность имела причастность к борьбе против фашизма и за демократию. Между тем, в последнее десятилетие начался процесс переосмысления того, каким было участие мексиканцев в борьбе против стран Оси.
В 2013 г. в стране вышел документальный фильм «Возвращенная память» (режиссер итало-мексиканец Луис Лупоне), исследующий историю участия Мексики во Второй мировой войне в двух ключевых вопросах: эскадрилья 201 и концлагерь в Веракрусе. Показателем значимости фильма стало то, что он был представлен в рамках Sumario — форума, демонстрирующего лучшие образцы национальной кинодокументалистики.
Фильм раскрыл то, что часто недооценивается официальной историографией и школьными учебниками: незаконный характер подобного захвата со стороны якобы нейтральной страны иностранных судов в первые годы войны и неоправданное (учитывая указанный нейтралитет), заточение примерно 600 немецких и итальянских граждан в так называемом Кастильо-дель-Пероте в Веракрусе. По словам режиссера Л. Лупоне, фильм «переплетает в себе историю и судьбу группы иностранцев и мексиканцев, которые, столкнувшись с сокрытием, забвением и молчанием, остались забытыми». Для многих мексиканцев стала откровением история заключенных лагеря в Веракрусе, проведших годы в тюрьме в чужой стране и постепенно поневоле интегрировавшихся в ее культуру. Одним из этих заключенных был отец режиссера, бывший капитан итальянского танкера. В фильме воспоминания Йоханнеса Мюллера, пожилого немца, живущего в Мексике, вспоминающего о времени заключения, переплетаются с историями бывших пилотов 201-й эскадрильи, с удовлетворением рассказывавших о своих эротических приключениях от Ларедо и Сан-Франциско до Манилы. По сути, это стало одним из первых, если не первым рассказом о той стороне участия Мексики в войне, о которой официальная история умалчивает. Режиссер и его фильм дают другое пояснение участия Мексики в войне: одним из ведущих мотивов стало не желание участвовать в разгроме императорской Японии, нацистской Германии и фашистской Италии (пусть и несамостоятельно, а под командованием «старшего» американского союзника), а банальное чувство мести за потопление немцами судов, которые ранее были самой же Мексикой незаконно конфискованы.
Парагвай
Для маленького и слабого южноамериканского государства — Парагвая — значимость Второй мировой войны была серьезно отодвинута на дальний план гораздо более весомыми для национальной истории и трагичными для нее событиями. До сих пор коллективная историческая память парагвайцев сформирована нарративами о проигрыше в войне против Тройственного альянса 1864–1870 гг. [30], когда страна потеряла от четверти до половины взрослого мужского населения; кровавой Чакской войне (уже в ХХ веке унесшей жизни 35 тыс. парагвайцев); наконец, историей авторитарных режимов, сменявших друг друга с небольшими перерывами в 1936–1989 гг. В Парагвае знали о глобальном конфликте и долго выбирали, на какую сторону встать в нем, но сама Вторая мировая война не находила такого же эмоционального отклика в обществе, как в Европе. Один из белоэмигрантов, занесенный судьбой в Парагвай и принявший участие в боливийско-парагвайской войне, точно охарактеризовал ситуацию: «Как для нас Чакская, так для вас Вторая мировая была как бы периферийная война, несмотря на всю колоссальную разницу в масштабах» [31].
Парагвайская экспорт-ориентированная экономика зависела от британского капитала и использования портовых мощностей соседней Аргентины, что обусловило значительное влияние и тех, и других на внутренние идеологические споры в стране. В ходе Второй мировой войны Парагвай долго соблюдал нейтралитет, разрываясь между симпатиями к Германии (ввиду заметных по численности немецких общин) и собственным опытом кровавой войны Чако против соседней Боливии (действия армии которой координировали немецкие советники, тогда как парагвайской — русские (из числа белоэмигрантов)). Идеи, схожие с фашистскими и нацистскими, появились в Парагвае уже в конце 1920-х гг., их, в частности, проповедовала Парагвайская национал-социалистическая партия, существовавшая несколько лет в конце 1920-начале 1930-х гг. и популярная среди этнических немцев. Интересно, что в среде антикоммунистически настроенных белоэмигрантов в Парагвае идея возможной поддержки гитлеровской Германии в борьбе против СССР не обрела популярность.
Политический и экономический кризис после Чакской войны также внес свой вклад в формирование прогерманских идей и расширил влияние агрессивно настроенных ветеранов боевых действий. 17 февраля 1936 г. военный переворот (его в Парагвае чаще называют восстанием) принес власть полковнику Рафаэлю Франко. Его кабинет, просуществовавший до 1937 г., пытался, провозгласив лозунг «дисциплины, порядка и труда», решать все проблемы исключительно силовыми методами и нашел в этом поддержку не только в армейских кругах, но и среди немалой части интеллектуалов, считавших Германию и Италию воплощением «порядка» [32]. Симпатизировавшие союзникам политики также не особенно старались опираться на демократические инструменты управления. Президент Хосе Феликс Эстигаррибия (1939–1940 гг.), выступавший за сближение с Вашингтоном, после «самопереворота» в апреле 1940 г. добился на конституционном уровне резкого сокращения полномочий парламента и судебной власти в пользу правительства, а также решительно «вычистил» из кабинета либерально настроенных министров [33]. Этот авторитарный механизм, заложенный в начале Второй мировой войны, активно использовался десятилетиями.
При генерале Ихинио Мориниго, возглавлявшем Парагвай в 1940–1948 гг., давление на левое и либеральное течения лишь усилилось [34], тогда как консерваторы чувствовали себя вольготно, а пронемецкие настроения фактически легитимизировались, отчасти под влиянием соседней Аргентины. Парагвайские власти не поддавались давлению Вашингтона и сохраняли отношения с нацистской Германией и фашистской Италией. Страна стала ключевым пунктом для немецкой разведки (особенно в рамках операции «Боливар»), также как Аргентина, Уругвай и Чили. После японской атаки на Перл-Харбор в декабре 1941 г. формальный нейтралитет Асунсьона закончился и в обмен на обещание экономической и военной помощи (полученные по ленд-лизу средства пошли на развитие инфраструктуры) парагвайские власти в январе 1942 г., наконец, порвали отношения со странами Оси. Войну нацистско-фашистскому альянсу, однако, парагвайцы объявлять не спешили, как и Аргентина. Это состоялось только в феврале 1945 г.; при этом ни один парагвайский военный не был направлен в районы боевых действий. Решение было продиктовано международным давлением и необходимостью адаптации к формирующемуся новому мировому порядку, который, как тогда стало ясно, будет формироваться триумфаторами — Объединенными нациями. Осторожность и лавирование между противоборствующими лагерями отражали определенный прагматизм Асунсьона — далекая географически Германия, которой симпатизировал ряд жителей, не выглядела серьезной угрозой, тогда как США и (в меньшей степени Великобритания) воспринимались в качестве более реальной угрозы суверенитету страны.
Даже войдя формально в число противников Оси, Парагвай оказался страной, где нашли прибежище многие нацистские преступники. Хотя большинство немецких мигрантов в Парагвае достаточно быстро отказались от идеологии нацизма, многие из них помогали нацистским беглецам, предоставляя им убежище и работу. Целый ряд бывших высокопоставленных нацистов прожил в Парагвае несколько лет, а то и весь остаток жизни, в том числе печально знаменитый Йозеф Менгеле [35]. Утверждалось, что в Парагвае скрылся и ближайший соратник Гитлера Мартин Борман [36], но эта версия не нашла окончательного документального подтверждения.
Несмотря на кратковременное Парагвая участие в конфликте, Вторая мировая война оказала влияние на него как с точки зрения его отношений с союзными державами, так и с точки зрения восприятия собственной роли в истории: государство вошло в число стран-основателей ООН. В то же время в десятилетия диктатуры генерала Альфредо Стресснера (1954–1989 гг.), заморозившей политический диалог в стране, дебаты о том, что такое Вторая мировая война для Парагвая, также остановились.
Уже в XXI в. память о Второй мировой войне в Парагвае стала предметом анализа, изучения и переосмысления прошлого с точки зрения национализма и ревизионизма, особенно в связи с деятельностью национальных левых сил. Именно это стало основным содержанием исторической памяти в современном Парагвае: война воспринимается с точки зрения страны-победителя, страны-борца за демократию и против тоталитаризма, страны — основателя ООН, что придает силу парагвайскому национализму. В то же время Комиссия исторической правды и справедливости под руководством епископа Марио Медины (создана в 2003 г.) и изучавшая вопросы нарушения прав человека при диктатуре, неизбежно обнаружила ряд свидетельств о присутствии нацистских преступников в Парагвае и, в некоторых случаях, об их связях с репрессивными органами диктатуры А. Стресснера. В то же время периферийность данного вопроса для парагвайцев так и не позволила поднять в полной мере вопрос об юридической оценке присутствия и деятельности экс-нацистов в Аргентине и ответственности государства за это.
Куба
Куба, пожалуй, единственная страна, где существует историческая память не только о Второй мировой, но и о Великой Отечественной войне (несколько ее граждан сражались в рядах Красной армии). Параллелизм событий Великой Отечественной войны и кубинской революции Ф. Кастро воспел еще советский поэт-ветеран Евгений Долматовский:
«Хоть нам кичиться первородством не пристало,
Гевара говорил об этом сам,
О том, что мы, в окопах Сталинграда,
В десантах и штурмуя города,
Предсказывали штурм казарм Монкада
Фиделю Кастро, юноше тогда.
Карпаты наши были Сьеррой тоже,
Встречалось в сводках — “партизаны Че”,
И так же враг грозился уничтожить
Смоленских молодых бородачей.
Не потому ль на митинге в колонном,
Как латами, гремя комбинезоном,
Как будто только что сошедший с гор,
Смотрел на Рокоссовского влюбленно
Тот странствующий рыцарь и майор?!»
При этом эта память не находится и не находилась в центре кубинской исторической науки. Качественные исторические исследования по целому ряду эпизодов истории страны — предмет зависти многих ученых. Но блестящие работы, посвященные роли Кубы во Второй мировой войне (хотя сотрудничество с США в те годы никогда не было запретной темы и после начала масштабной американо-кубинской конфронтации и несмотря на блокаду страны, провозглашенной американцами), в разы уступают трудам, посвященным куда более актуальным темам национальной истории: Войне за независимость, революциям 1933 и 1959 гг.
Нынешний «Остров Свободы» когда-то активно помогал силам Объединенных наций: кубинский военно-морской флот участвовал в патрулировании конвоев и сражался с немецкими подводными лодками. Производимый ею сахар превратился в стратегический ресурс как для США, так и для СССР (в рамках ленд-лиза и в условиях оккупации немцами сахаропроизводящих регионов нашей страны). Кубинские власти, начиная с 1940 г., четко артикулировали позицию против стран Оси. Пикантности ситуации добавляло то, что у власти находился кабинет Фульхенсио Батисты (и в начале своей политической биографии, и в конце он запомнился как авторитарный лидер, но как раз во время войны его кабинет был конституционным, демократическим, а в его составе даже были коммунисты). Рост влияния компартии (под названием Народно-социалистической партии) стал одним из факторов, облегчившим в 1950-е гг. реализацию революции Фиделя Кастро.
Для кубинцев вступление в войну на стороне Объединенных наций было одновременно и легким, и осмысленным, и тяжелым в то же время. Мощное антиимпериалистическое и левое движение, сумевшее в 1933 г. покончить с диктатурой Херардо Мачадо, занимало откровенную антифашистскую и антиимпериалистическую позицию. Общественное мнение в основном было решительно против поддержки стран Оси. Кубинская компартия и Движение «Молодая Куба» даже отложили подготовку новой собственной революции, чтобы бросить силы на поддержку Испанской Республики, уже в 1936 г. начавшей сражаться с фашизмом. Из 35 тысяч интербригадовцев более тысячи были кубинцами. В вопросе борьбы со странами Оси левые совпали по взглядам с буржуазным правительством, ориентировавшимся на США.
Но имелось на острове и активное профашистское движение [37]. Сильное недовольство экспансионизмом и беззастенчивым интервенционизмом со стороны США трансформировались в некоторых случаях в надежду, что победы Гитлера в Европе приведут к ослаблению влияния Вашингтона. Эти идеи высказывала, в частности, Кубинская нацистская партия, боровшаяся одновременно против «евреев, коммунистов и американского империализма». Страны Оси внимательно приглядывались к стратегически расположенному острову, находившемуся всего лишь в нескольких десятках миль от США; немецкая агентура на Кубе была хорошо организована и разветвлена, передавая в Германию данные о передвижении латиноамериканских торговых судов и их грузах. Кубинские разведчики сумели разоблачить немецкого шпиона «Энрике Аугусто Лунина» (в действительности Хайнца Августа Кюннинга). Интересно, что тут пересеклись интересы сразу нескольких держав (самой Кубы, США и СССР) — агента нацистов раскрыл сотрудник спецслужб Педро Луис Гутьеррес, состоявший членом НСП.
Объявив войну странам Оси в декабре 1941 г., правительство Ф. Батисты не отправляло своих военных за пределы национальной территории, осуществляя вместо этого патрулирование и контроль Карибского региона, чтобы не допустить перерыва в поставках стратегических товаров в США, Канаду и из США и Канады в Великобританию и СССР. Немецкие субмарины с начала 1942 г. активно и массивно атаковали нефтеперегонный завод на острове Аруба (тогда крупнейший в мире) и несколько танкеров, а затем начали методичную атаку за нефтеналивными судами и гражданскими кораблями, в районе Панамского канала почти каждый день им удавалось потопить не менее одного судна.
Между США, Кубой и рядом латиноамериканских стран было заключено соглашение о модернизации военно-морских сил; более двадцати военных кораблей Кубы были оснащены более современным оружием. Патрулированием занимались не только военные суда, но и частные яхты, а одним из добровольных борцов с подводным флотом Оси стал проживавший на острове американский писатель Эрнест Хемингуэй. В 20 км к югу от Гаваны, в Сан-Антонио-де-лос-Баньос расположилась военно-воздушная база США.
Война была ожесточенной — свидетельством тому стало потопление двух с лишним сотен немецких военных судов. Несли потери и кубинцы — около северных берегов острова немецкие подводники отправили на дно шесть торговых судов, погибло 79 моряков (в Гаване в их память установлен обелиск). 15 мая 1943 г. кубинские моряки вступили в настоящий бой с немецкой субмариной в Большом Багамском проливе. К тому моменту немецкая U-176 успела отправить на дно 11 судов под флагами США, Великобритании, Греции, Нидерландов, Швеции и Кубы, а в этот день охотилась на кубинско-гондурасский конвой, перевозивший сахар, предназначавшийся для СССР. Катер под командованием капитана Марио Рамиреса Дельгадо сумел настичь подводную лодку и уничтожить ее глубинными бомбами. Правда, тогда моряки наград не получили (американцы были возмущены тем, что они не удостоверились в ликвидации субмарины). Только после разгрома Германии и изучения ее архивов появилось подтверждение потопления немецкой U-176, Дельгадо и экипаж катера, наконец, были награждены «по-тихому», а вся история осталось известной только нескольким историкам.
На Кубе в те годы развернулось массовое антифашистское движение. 31 июля 1941 г. в столице более 40 тысяч кубинцев вышли на шествие солидарности с СССР, ставшим жертвой гитлеровской агрессии. Действовали многочисленные Комитеты помощи и поддержки воюющему СССР [38], функционировала благотворительная «Ярмарка Объединенных Наций». Кубинские волонтеры собирали деньги, продовольствие, табак, ром и сахар для поставок Красной армии [39], причем на Кубе это движение стало одним из самых, если не самым массовым в Латинской Америке. В этом плане естественным оказался массовый митинг в Гаване 8 мая 1945 г., сопровождавшийся манифестациями в других частях страны, участники которых эмоционально праздновали общую победу над гитлеровской Германией и ее сателлитами.
Учившиеся в Ивановском интернациональном детском доме кубинцы Энрике Вилар Фигередо, Альдо и Хорхе Виво Лаурент добровольцами ушли в Красную армию. Первым погиб на Невском пятачке Альдо Виво, похороненный в братской могиле у Невской Дубровки в Ленинградской области. Его старший брат Хорхе воевал в т.н. «испанском» партизанском отряде в районе Пулковских высот, был тяжело ранен и эвакуирован в тыл. Энрике успел окончить офицерское стрелковое училище, стал снайпером, а в 1945 г. погиб вместе со всем своим взводом во время советского наступления в Восточной Пруссии (захоронен в Бранево, на территории современной Польши). В самом конце 1940-х гг. о кубинцах, воевавших в составе Красной армии, писала газета НСП Noticias de hoy.
Но в этой истории всегда были фигуры умолчания, и неудивительно, что до 1980-х гг. про Вилара и братьев Виво на Кубе, по сути, забыли. Причина была не в них самих, а в их родителях. Хорхе Виво д’Эското, генеральный секретарь компартии до 1933 г., был исключен из нее в конце 1930-х гг., покинул остров, переехав в Мексику (где стал одним из создателей национальной географической школы). Отец Энрике Вилара, Сесар Вилар Агиар, сенатор-коммунист, разошелся во взглядах с товарищами по руководству НСП в 1953 г., вскоре после штурм казарм Монкада Фиделем и его товарищами, и также оказался вне рядов компартии [40]. Их имена надолго исчезли со страниц исторических работ о кубинской революции и коммунистах, публиковавшихся на Острове Свободы; да и сегодня их упоминают в лучшем случае мельком. В этой ситуации неудивительно, что правительство Ф. Кастро, регулярно повторяя слова о роли СССР в разгроме фашизма, молчало о кубинских бойцах Красной Армии. Ситуация слегка изменилась на рубеже 1980-х гг., когда в СССР было опубликовано несколько биографических очерков о кубинцах, воевавших в СССР во время Великой Отечественной войны [41], все трое были награждены Орденом Отечественной войны (двое посмертно), а Х. Виво Лаурент присутствовал в 1985 г. на праздновании 40-летия победы в Москве. Кубинские СМИ перепечатали сообщения советских журналистов [42], три интернационалиста удостоились национальных наград (Орден Эрнесто Че Гевары), но имена их отцов по-прежнему оставались за скобками [43].
Ситуация мало изменилась и сегодня: к годовщине победы имена трех кубинских бойцов торжественно называются на мероприятиях в память о войне, в важнейших СМИ страны публикуются апологетические статьи о трех молодых кубинцах, но эти тексты из года в год повторяют прежние публикации, не добавляя никакой информации из национальных архивов (и сегодня малодоступных для исследователей). В биографии Э. Вилара на страницах кубинской электронной энциклопедии EcuRed появилось, наконец, имя его отца С. Вилара (без особых подробностей биографии), но в биографиях Альдо и Хорхе Виво Лаурента их отец не упоминается (даже как «товарищ Пабло», однократно названный на страницах журнала «Куба» в 1980-е гг.). Более того, последняя биография полна ошибок и явно писалась наспех (а биография его брата и вовсе отсутствует в энциклопедии), что не очень соответствует тому официальному значению, которое кубинские власти придают участию кубинских граждан в ВОВ. Биографии кубинцев-интернационалистов давно подробно изучены учеными [44], так что отсутствие тех или иных сведений никак не может быть объяснено отсутствием необходимой информации, налицо именно стремление разделить официальное прославление и воссоздание реальной картины событий.
Сегодняшняя Куба последовательно артикулирует тезис о важности победы над странами Оси в 1945 г. и решающем вкладе советского народа в разгром наци-фашизма. В торжествах по поводу 70-летия Победы в ВОВ в Москве присутствовала значительная кубинская делегация во главе с тогдашним Председателем Госсовета и Совета Министров Раулем Кастро. 80-летие Победы было отпраздновано на Кубе также с размахом, включая проведение акций «Сад памяти» и «Бессмертный полк», научные конференции (включая Высший институт международных отношений при МИД Кубы), демонстрацию ряда советских и российских художественных фильмов, посвященных Великой Отечественной войне. На здании одного из центральных районов кубинской столицы появилась памятная табличка, посвященная победе в Сталинградской битве. Празднование общей победы для кубинцев — повод продемонстрировать союзнический характер нынешних отношений с Москвой, показательно в этом плане возложение цветов в ходе торжеств не только к памятникам, посвященным Второй мировой войне, но и к вечному огню у Мавзолея советского воина-интернационалиста в Эль-Чико (более 60 советских солдат погибли в ходе выполнения военных и гражданских миссий на Острове Свободы; сам мемориал был воздвигнут в феврале 1978 г. к 60-летию Советской армии).
Президент Кубы Мигель Диас-Канель принял участие в праздновании 9 мая 2025 г. в Москве, а перед этим побывал в Санкт-Петербурге. Его слова четко отражают официальную позицию Гаваны: «80-летие Победы над фашизмом в Великой Отечественной войне важно для всего человечества, а колоссальный подвиг советского народа никогда нельзя будет отменить». В унисон ему выступал секретарь ЦК КПК Р.Моралес Охеда: «Сегодня мы должны понять значение фашизма как наиболее полного выражения реакционной буржуазной и империалистической мысли», «празднование победы над фашизмом — не только память о прошлом, это также призыв к действию в настоящем. Сегодня, как никогда, необходимо сохранить память об антифашистской борьбе и передать ее новым поколениям». Для Кубы события 1939–1945 гг. важны в первую очередь в контексте сохраняющегося противостояния с США (воспринимаемых как оплот империализма и «исторического ревизионизма») и альянса с Россией по ряду ключевых вопросов.
***
История всегда обращена не только в прошлое, но и в настоящее и будущее. Память о Второй мировой войне в странах Латинской Америки — не исключение, несмотря на периферийность этой темы для большинства латиноамериканцев. Даже с оглядкой на не очень приглядные эпизоды прошлого, современные правительства государств региона успешно используют свое разнокалиберное участие во Второй мировой войне для обоснования внешнеполитических линий и альянсов, а также для подтверждения самоидентификации наций, которые во многом сформировались лишь в прошлом столетии.
1. Trindade, Helgio. Integralismo: o fascismo brasileiro da década de 30, São Paulo: Difel, 1974; Neto O.C., Gonçalves, L.P. O Fascismo em Camisas Verdes: do Integralismo ao Neointegralismo. Fundação Getulio Vargas, 2020.
2. Nunes A.J.B. O Itamaraty e a Força Expedicionária Brasileira (FEB): o legado da participação do Brasil na Segunda Guerra Mundial como ativo de política externa / Aurimar Jacobino de Barros Nunes. Brasília: FUNAG, 2020, Р.39.
3. Seitenfus R. А. S. O Brasil de Getúlio Vargas e a formação dos blocos, 1930–1942: o processo de envolvimento brasileiro na II Guerra Mundial. São Paulo: Ed. Nacional, Fundação Nacional Pró-Memória, 1985.
4. Окунева Л.С. «И кобра закурила», или «Забытый союзник». Военные действия Бразильского экспедиционного корпуса в Италии // Латинская Америка. 2010. № 5. С. 23–31.
5. Moura G. Relações exteriores do Brasil: 1939–1915: mudanças na natureza das relações Brasil-Estados Unidos durante e após a Segunda Guerra Mundial. Brasília: FUNAG, 2012.
6. Nunes, 2020, P. 201.
7. Rein R. Los muchachos peronistas judíos. Buenos Aires: Sudamericana, 2015. P.69.
8. La Prensa, 30.VI.1942.
9. Burzaco, R. Las Alas de Perón, Aeronáutica Argentina (1945-1960). Buenos Aires: Da Vinci, 1995, P. 46-212.
10. Castro, C. La política y la ideología por encima de la economía. Perón, su política económica y el conflicto con los ingenieros del CAI // Jáuregui А. et al. (comps.), Desafíos a la innovación. Intervención del Estado e industrialización en la Argentina (1930-2001). Buenos Aires: Teseo, P.239
11. Traverso E. El fin de la modernidad judía. Un giro conservador. Buenos Aires, FCE, 2015, P. 191.
12. Senkman L. (comp.). El antisemitismo en la Argentina. Buenos Aires, Centro Editor de América Latina, 1989, p. 42; Rein R. Argentina, Israel y los judíos. Encuentros y desencuentros, mitos y realidades. Buenos Aires: Lumiere, 2001, P.258.
13. Santander S. El Gran Proceso. Eichmann y el nazismo ante la justicia. Buenos Aires: Silva, 1961.
14. CES-DAIA. Informe sobre la situación de los detenidos-desaparecidos judíos durante el genocidio perpetrado en Argentina. Buenos Aires: DAIA, 2007, PP.310-316.
15. Timerman J. Preso sin nombre, celda sin número. Buenos Aires: Ed. de la Flor, 2000.
16. Levi P. Los hundidos y los salvados. Barcelona: El Aleph, 2005.
17. Niquet Lagunes, R. Escuadrón 201: México en la Segunda Guerra Mundial. México: Trillas, 2015; Torres Ramírez B. México en la Segunda Guerra Mundial. México: El Colegio de México, 1979.
18. Хейфец В.Л. Коминтерн и эволюция левого движения Мексики. Дисс. на соискание уч. ст. д.и.н. СПб.: СПбГУ, 2010.
19. Малоежник М.П., Мартынов Б.Ф. Участие Мексики во Второй мировой войне // Латинская Америка. 2018. №5. С.86–98.
20. Gleizer D. Las relaciones entre México y el Tercer Reich, 1933-1941 // Tzintzun. Revista de Estudios Históricos, 2016, №64 (julio-diciembre), РР. 223-258.
21. Informe del presidente Manuel Ávila Camacho al Congreso de la Unión con motivo de la declaración del estado de guerra // Diario de Debates de la Cámara de Diputados, 28.V.1942, año II, período extraordinario, XXXVIII Legislatura, tomo 2, número 2; Diario Oficial de la Federación, 2 de junio de 1942, p. 3.
22. El Nacional, 24.II.1943.
23. Bartra R. La unidad ¿para qué? // Nueva Antropología. Revista de Ciencias Sociales, 1985. Vol. 7. N.27, P.36.
24. Ávila Camacho, M. Ávila Camacho y el programa de la unidad nacional. México: Universidad Obrera de México, 1942, p. 25.
25. El Nacional, 4.II.1943.
26. Lombardo Toledano, En qué consiste la democracia mexicana y quiénes son sus enemigos. Distrito Federal, México: Universidad Obrera de México. 1941, s. p.
27. El Nacional, 25.II.1943.
28. El Nacional, 24 .II.1944.
29. El Nacional, 21.III.1942.
30. Кудеярова Н.Ю. Война Парагвая против Тройственного альянса: историческая память и поиск основ идентичности // Латинская Америка. 2022. №1. С.23–47.
31. Мартынов Б.Ф. Русский Парагвай. Повесть о генерале Беляеве, людях и событиях прошлого века. М.: Воениздат, 2006. С.195.
32. Lewis P.H. Paraguay since 1930 // Bethell L. (ed.). The Cambridge History of Latin America. Vol.8. Cambridge University Press, PP.233-266.
33. Кораблева Л. Ю. Парагвай: от режима либералов к власти военных // Калмыков Н.П. (отв. ред.). История Латинской Америки. 1918–1945. М.: Наука, 1999. C. 254.
34. Ocampos Caballero A. Testimonios de un presidente. Entrevista al Gral. Higinio Morínigo. Asunción: El Lector, 1983. PP. 150-180.
35. Sebag Montefiore S. History"s Monsters. Metro Books, 2008. p. 271.
36. El nazi Bormann murió en Paraguay en 1959, según la policía de Stroessner // El País. 25.II.1993.
37. Chongo Leyva. La muerte viaja con el pasaporte nazi. La Habana, Unión, 1984; Chongo Leyva J. El fracaso de Hitler en Cuba. La Habana: Letras cubanas, 1989.
38. Волков А. Латинская Америка в борьбе против гитлеризма. М., 1942.
39. Моисеев А.И. Куба сражалась с фашизмом // Независимая газета. 06.05.2000.
40. Rojas Blaquier A. Primer Partido Comunista de Cuba. T.3. 1952–1961. La Habana. 2011.
41.Tomin V. Seguiremos luchando juntos, Editorial de la Agencia de Prensa Nóvosti, Moscú, 1983.
42.García Riverón R. y J. Alonso Padilla. Ellos sintieron el deber de luchar // Granma, 27.XII.1984.
43. Jeifets V., Jeifets L. La odisea roja. Varias líneas al retrato politico de Jorge Vivó d’Escoto // Revista de Ciencias Sociales. 2014. N14. PP. 155-188.
44. Jeifets L., Jeifets V., Huber P. La Internacional Comunista y América Latina, 1919 1943. Geneve: Instituto de Latinoamérica de la Academia de las Ciencias (Moscú), Institut pour l’histoire du communisme (Ginebra). 2004.