Василий Иванович Данилихин проживает в селе Броды, всего-то в пяти километрах от областного центра. Выйдя на пенсию, бывший учитель физики увлекся краеведением и собиранием рассказов из жизни односельчан.
Как-то в разговоре он упомянул, что считает крестьян людьми осени и не по каким-то возвышенным мотивам, а просто потому что в это время года заканчивались ежедневные полевые работы и в прошлые времена наступало счастливое время свадеб и настоящего отдыха, ведь зимние труды и уход за скотиной никогда не считались в сельской местности чем-то тяжелым. Для крестьянской семьи осень «не унылая пора, очей очарованьем», а дни сытости, смеха и хорошего настроения.
Данилихин любезно предоставил мне некоторые свои записи, с которыми и разрешил поделиться с благосклонным читателем.
Грехи тетушки Лукерьи
Бабку Лукерью в Бродах знал всякий. Она всю жизнь прожила в селе и оттарабанила более 50 лет в местном колхозе «Новый путь».
Когда утром Лукерья Ильинична выгоняла свою корову на выпас, каждый встречный спешил с ней поздороваться, каждый кот с удовольствием потереться об ноги и каждая собака умильно повилять хвостом. Известно также, что шкодливые мальчишки никогда не забирались в ее сад, чтобы стащить то или иное яблоко. Они знали: попросишь – бабка Лукерья сама вынесет полную корзинку, да еще и отберет лучшие плоды с деревьев.
Характером Лукерья Ильинична отличалась незлобливым и веселым, очень любила частушку про себя:
Пошла плясать тетушка Лукерья,
Нет волос на голове –
Нацепила перья.
Видимо из-за этих строк никто и не именовал ее бабушкой, но исключительно тетушкой и обязательно в уважительном тоне.
В храм Лукерья ходила всегда в белом платочке и на замечание сверстниц, мол, в пост светлое не носят, всегда простодушно отвечала:
– Святые отцы нас учат, что радоваться мы должны, а не лицемерить и скорбеть в постные дни.
Батюшка Игорь считал, что тетушка далеко не всегда права, но перечить ей не собирался, широкая улыбка Лукерьи Ильиничны как-то мешала сказать нечто противоположное.
Когда один раз я спросил тетушку, что она вот всегда добродушна и весела, значит и горя в жизни не знала? И услышал в ответ:
– Нет, не знала я настоящих бед. Трудновато бывало, не скрою. Однако жилось все-таки легко.
Поженились мы с моим Петром Федоровичем в 1958 году, хатку его родители выкупили у сельсовета и нам подарили: одно оконце, потолочек низенький, пол земляной, зато печка русская полкомнаты занимает, а в другой половине мы кровать панцирную поставили – то-то благодать, зимой не холодно и дровишек ночью просто подбросить – встал с постельки, посмотри огонек, да и добавь поленьев, если надо.
Зато в красном углу у нас и икона Спаса, и образы Божией Матери Почаевской и угодника Божия Николая от предыдущих хозяев остались.
Жили-поживали, пятерых детишек народили, но вот кушать всласть не доводилось. Муж мой – инвалид – хомуты чинил, а я в поле день-деньской работала. Трудились много, а получали шиш без мака. На свекле целый месяц корячилась, думала, может, хоть сахарку колхоз даст. Какое там! И пакетика не досталось.
Все изменилось, когда меня перевели на ферму. Туточки уж я воровала, воровала, воровала, воровала. Дома сами поросюшек выкармливать стали, кур завели, как соседи, более двух десятков, коровушку приобрели – с того и зажили сытно.
Правильно моя мамаша говаривала: чужая вошь в карман не залезет, так и не разбогатеешь…
Детей подняли, теперь внуки пошли. Счастливая я. На исповеди за воровство свое я давно покаялась, а все же думаю, что за него бесы меня на воздушных мытарствах мучать будут. Но на Христа и Богородицу надеюсь.
Только тогда горе наступает, ежели от Господа вдали окажешься.
Тетушка застенчиво улыбнулась. А я пошел дурак дураком: зачем вопрос задал?..
Неправильный поп
Уполномоченный Совета по делам Русской Православной Церкви по N-скому краю Ефим Шолтаков включил радиоприемник и стал внимательно слушать сообщение диктора о том, что товарища Никиту Сергеевича Хрущева отправили в отставку.
Ефим Павлович налил себе полный стакан чаю и переставил стул поближе к приемнику, как в его кабинет буквально ввалилась гражданка Е. З. Пенкарская из «двадцатки» Покровского прихода в Бродах.
Шолтаков недовольно поморщился. Эта женщина ему откровенно надоела: доносы на священников из ее села писала совершенно безграмотные, но постоянно требовала разобраться с ними досконально. Пастыри, в частности, из-за сего долго в Бродах не задерживались, а потому Ефиму Павловичу и надоело разбираться с делами вновь утвержденных.
По своей сути Шолтаков человеком являлся неплохим, да и к Церкви относился совсем не по-атеистически, помня, как в войну его спрятал от немецких солдат в своем подполе священник. Фронтовик и крестьянский сын Ефим политику Хрущева не одобрял ни в отношении Церкви, ни в отношении сельского хозяйства. Пенкарская ему была органически противна, но принять и выслушать ее он был обязан, ибо знал, что та может пойти жаловаться и дальше, и при прошлом уполномоченном даже в Москву ездила со своими ламентациями.
Шолтаков выключил радио и пригласил «гостью» присесть. Женщина плюхнулась на небольшой диванчик и сразу затараторила:
– Вы нам опять неправильного попа прислали?
– Как так? Иерей Климов вроде бы ни в чем дурном не замечен.
– Ага. Не замечен. Только ведет себя не по-советски.
– И в чем же?
– Намедни свечек где-то купил на свои деньги.
– Так это не преступление, если накладная есть.
– Да есть накладная. Но не по-советски. Ему бы на себя потратиться. Лисапед купить или еще что, а он в церквуху вкладывается.
– Елена Зиновьевна, вы же при храме служите. Церквуха. Так и говорить не стоит.
– Мне-то что? Как хочу так и говорю. В Бога верую, но по-своему. Наш же поп только прикидывается добрячком. Вижу, что товарища Хрущева осуждает.
– Говорил что-нибудь?
– Нет. Но взгляд осудительный. Сто раз фиксировала.
– Довод странный.
– А по мне и не странный. Вон, бороду отпустил как у святого… Как его… Не помню. Но длиннющую.
Товарищ Ленин – вождь мирового пролетариата – коротенькую бородку носил. Товарищ Сталин, как вождь поменьше, только усы. А товарищ Хрущев вообще бреется. Скромно, чисто и примечательно.
– Какую-то ересь вы несете, гражданка Пенкарская!
– А вы слишком мягкотелы, товарищ уполномоченный. Вы должны бдить и пресекать.
Да как же этого святого звали?..
– Если вспомните, тогда и приходите.
– Ну, все же припомнила! Во! Святой Карла Марсианский! Бородища лопатой! Я его фотографию в клубе наблюдала и с отцом Иоанном Климовым сравнила!
– Ох, Елена Зиновьевна! Вы все перепутали. Карл Маркс, а не Карла Марсианский. И он не православный святой, а основоположник коммунизма.
– Бог мой! Не могла я ошибиться.
– Еще как ошиблись.
Уполномоченный Шолтаков приподнялся со стула и с нескрываемым злорадством достал из шкафа небольшой портрет Карла Маркса с красноречивой подписью.
– Он?
– Точно он.
– Да уж. Следующий раз примчитесь на Климова жаловаться, так десять раз подумайте, что вы там нашли и разоблачили. Кстати, товарища Хрущева только что сняли с должности.
Пенкарская всплеснула горестно руками и медленно двинулась к двери.
Шолтаков лишь услышал тихий шепот:
– Сняли. И что же теперь будет?
Ефим Павлович, проводив посетительницу, вновь включил радио и чуток глотнув холодного чайку подумал:
– Да, хорошо теперь будет. Как Бог даст.
Креститься он не стал. Уполномоченному не положено креститься…
Александр Гончаров