На этой неделе 16 августа исполнилось бы 55 лет основателю московской панк-группы «Соломенные еноты» журналисту и киноведу Борису Усову. Его творчество было концентрированным выражением 1990-х и 2000-х с их иллюзиями, разочарованиями и правилами жизни в бетонных декорациях спальных районов.
Усов родился в 1970 году в семье советской интеллигенции. Отец его — известный в научных кругах химик, мать — хроматографистка из НИИ азотной промышленности. После школы Усов работал в Центральной городской детской библиотеке имени Аркадия Гайдара, затем поступил на кафедру филологии стран Юго-Восточной Азии, Кореи и Монголии Института стран Азии и Африки МГУ, но не закончил учебу и погрузился в мир контркультуры. В начале 1990-х он создал группу «Крошка енот и те, кто сидят в тюрьме». В 1992-м она была переименована в «Соломенные еноты».
С трех лет и до конца жизни Усов жил в Коньково, месте силы формейшена — самобытного круга художников, музыкантов и литераторов, создававших альтернативу и коммерческому року, и официальной культуре вообще. Помимо «Соломенных енотов» сюда входили разношерстные и широко известные в узких кругах группы «Лисичкин хлеб», «Н.О.Ж», «Резервация здесь» (в будущем «Банда четырех»), «Ожог», «Огонь», «Брешь Безопасности», «Цюрихские птахи», «Затерянные в космосе», «Мертвый ты», «Коты Созвонились Вовремя» и другие.
Издатель и директор фонда StraightForward Феликс Сандалов в своей книге «Формейшен» называет лидера «енотов» «хранителем мудрости книжных полок детско-юношеской библиотеки»: «Усов был буквально одержим письменным словом. В тетрадях родившегося в семье технической интеллигенции мальчика встречались как космооперы собственного сочинения, так и перечни прочитанных им книг: Сэлинджер, Желязны, Крапивин, Дюма, Даррелл, Киплинг, Вирджиния Вульф, Дафна дю Морье — сотни имен, с одной стороны, вполне типичных для начала 1980-х, с другой — мало кто воспринял гуманистический заряд этих авторов с таким усердием, переходящим в остервенение. <… > Когда Борис окончил ненавистную школу, поле битвы добра и зла переместилось из рукописных романов в необузданный самиздатовский рок-журнал “ШумелаЪ Мышь” (также Усов со товарищи издавали D.I.Y-зины “Мир искусства” и “Связь времен”. — “Москвич Mag”), а оттуда в песни — сохранив при этом как фантазийный антураж, так и жесткие моральные установки».
Контркультурный взлет Усова и его коллег по формейшену пришелся на период, когда люди, жившие на пороховой бочке начала 1990-х, не очень понимали, чем в буквальном смысле завтра обернутся перемены. Оставленное без родительской опеки почившего советского государства общество как коллективный ребенок попало в приемную семью с ее воспитательными методами шоковой терапии и массового обнищания.
Примерно в таком же ключе Усов описывал свою эмоцию в интервью для книги «Формейшен»: «Внутри было ощущение затянувшегося детства. На все смотрели с широко раскрытыми глазами. И это все впитывалось и в песни». По сути «Соломенные еноты» играли роль умного и начитанного тинейджера, чье взросление пришлось на неспокойное время. Подростка, с одной стороны, несущего подруге «незабудку классовой борьбы», а с другой — зовущего на помощь «красного кота Джульбарса», потому что больше некого, а у самого нет опыта и навыков существования в нарушенном и неприветливом мире. Или вообще отрицающего реальность: «Нас больше нет, но я скажу проще: / Мы были коалами в эвкалиптовой роще».
«Творчество “Соломенных енотов” — это неподдельный постпанк в условиях постапокалипсиса, — пишет Феликс Сандалов в “Формейшене”. — Сиротский саунд их альбомов первой половины 1990-х не вызывает вопросов: под нестройный аккомпанемент перегруженной гитары кто-то высоким, ломающимся голосом кричит мимо нот “Каждый день я слышу зов тюрьмы” — ну да, а как еще звучать песням сердитой Москвы, оккупированной ломбардами и дорогими машинами?»
Отдельной темой песен «Соломенных енотов» была психогеография Москвы первого постсоветского десятилетия. Естественно, в первую очередь Усов писал и пел про Коньково, где жил почти всю жизнь. Панельный Юго-Запад, приютивший таких разных людей, как Дмитрий Пригов, Юрий Норштейн и Виктор Цой, помнящий бульдозерную выставку 1974-го, расцветал в усовских куплетах какими-то есенинскими тонами:
Поведут меня ангелы пьяного,
Не успевшего крикнуть «прощай»,
Вдоль по улице Островитянова
В супермаркет по имени «Рай»!
«Усов в самом деле любит Москву. <… > Запомните ее такой, Москву эпохи, когда “сникерс” и Скрудж были больше чем шоколадкой и героем мультика, — писал в начале 2000-х журнал “КонтркультУра”. — Старухи, торгующие в переходах, взломанный коммерческий ларек, улицы — рынки сбыта, английский язык плакатов и мифический Теплый Стан, где мафиозный закон контролирует быт, но не может контролировать новых Бонни и Клайда (или — Микки и Мелори)».
Как рассказал Феликс Сандалов в беседе с «Москвич Mag», Борис Усов — один из самых ярких и последовательных нонконформистов, психическое устройство которого сочетало «отчаянную нежность по отношению к тем, к кому эту нежность не проявляют, и одновременно неуправляемость и жестокость к близким»: «Все это складывается в портрет большого художника. Созданное Усовым нельзя относить, несмотря на песни про Теплый Стан и московские речные трамвайчики, к формату локальных певцов и воспевателей определенных районов. Это никакие не “Маршруты московские”. Усов был в первую очередь вдохновлен мировой культурой: французской, индийской, американской. Он был невероятно эрудированным и жадным до новых впечатлений и до расширения своих знаний о том, что он уже видел, читал или смотрел. Достаточно посмотреть его видеоблоги на YouTube в поздние годы, где он говорил про даб и регги. А с Москвой у него все же был love-hate relationship, как и со всем миром».
Историк, публицист и деятель контркультуры Влад Тупикин полагает, что размышлять о творчестве Усова и его значении для русского искусства и жизни «довольно неблагодарное занятие»: «Можно ли объяснить стихи Велимира Хлебникова или Алексея Крученых тому, кто думает, что это вообще не стихи? Наверное, только сложным обходом: попробовать убедить человека, что стихи бывают не только в рифму и не только про белую березоньку, и тогда, может, человек сам когда-то набредет на стихи Хлебникова и Крученых и поймет, возможно, в чем их роль и значение. И какова их настоящая величина. Как объяснить значение Усова тем, кто незнаком с панком, я в принципе не понимаю. Как объяснить его тем, кто знаком, не понимаю тем более. Усов изобрел собственный панк, свой жанр искусства, в котором был и вседержителем, и жертвой, и поэтом, и разрушителем поэзии, и наивным ребенком, и глубоким стариком. Он выносил приговоры, приводил их в исполнение, а потом массово подписывал справки о реабилитации. Сказать, что все это сходило и по итогу сошло ему с рук, нельзя, посмертную славу на хлеб звездной пылью не намажешь. Да и где она, эта слава, если я, как современник Усова, вынужден начинать с переподвыподверта, выкручиваться с помощью Крученых и припечатывать надмирной гениальностью Хлебникова».
По мнению Феликса Сандалова, среди своего поколения более «системных» музыкантов Борис Усов «не встретил особого отклика». Те считали «енотов» «бельмом в глазу» и «полубездомными дворнягами, у которых не было денег на фирмовые инструменты, на то, чтобы спродюсировать свои записи, не говоря о том, чтобы получше играть». Возможно, полагает исследователь формейшена, кому-то из них «прилетало от Бориса, зимой обутого на босую ногу в резиновые сапоги и размахивавшего кулаками, с висевшей на губах слюной, в неадекватном состоянии стоявшего у каких-нибудь клубов типа “Форпоста” и других заведений, которых уже давно нет». Но, продолжает Сандалов, время «счищает все поверхностное», потому что «по гамбургскому счету “Соломенные еноты” — это одна из самых сильных групп Lo-Fi-направления в истории России. Их хрупкая магия рождалась вопреки обстоятельствам. На их записях слышно, как трещат провода и ломается уже потертая аппаратура. А сегодня люди вкладывают тысячи долларов в то, чтобы делать звук плохим сознательно, но он никогда не будет таким же, как у “енотов”, потому что не выйдет так же рискованно и сиюминутно в хорошем смысле слова. Ведь в любой из дней, когда “еноты” записывали альбомы, кто-то сходил бы за еще одной бутылкой или не сходил за предыдущей, запись могла бы не случиться или были бы записаны другие песни. Усов, конечно, был целеустремленным и последовательно записывал свои альбомы. Но вместе с тем он был человеком очень увлеченным, поэтому каждая запись “Соломенных енотов” — манифестация чуда», — уверен Сандалов, напоминая, что формейшен — это не только «еноты», но «целое созвездие групп. Для их участников Усов был непререкаемым авторитетом и образцом того, как можно свободно и легко воплощать свои замыслы в жизнь, даже в условиях чудовищной нехватки ресурсов».
Эти слова подтверждает гитарист Дмитрий Модель, который играл в «Лисичкином хлебе» и других группах формейшена: «Если можно сказать, что у меня были учителя в жизни, то Усов — первый из них. Например, он часто на практике показывал, как можно не зависеть от чужого мнения. И, конечно, Усов привнес в панк-рок идею, что нужно быть в первую очередь человеком культурным, черпать идеи и смыслы из литературы, из кино, знать в этом толк. Это чувствовалось во всем».
На вопрос о распространенных слухах о том, что Усов часто устраивал на своих концертах (и не только) дебоши и драки, Дмитрий Модель отвечает, что тут больше легенд, чем реальности, хотя такое случалось: «Было несколько массовых драк. Но это не было правилом. Скорее слава такая за ними закрепилась дурная. Однажды он начал оскорблять аудиторию еще до создания группы, на каком-то съезде музыкальных самиздатчиков, где представлял свой журнал “ШумелаЪ Мышь”, и произнес фразу “Я вижу, что здесь собралось сплошное стадо”. Я лично помню, как после того, как нам выключили звук в Твери, на сцену вышел Усов и тоже что-то оскорбительное сказал, после чего все московские группы еле уехали оттуда — толпа нас преследовала до трамвая. Но если был квартирник, то обычно все проходило нормально. Но потом, когда бухали уже после концерта, Усов часто провоцировал конфликт, причем неожиданно».
В конце 2000-х Борис Усов оставил музыку и, как вспоминал один из его рецензентов, стал кем-то вроде Сэлинджера от панк-рока. Зато он стал много публиковаться как кинокритик, выдавая в месяц по несколько рецензий на новинки кино.
«Его сарказм беспощаден, метафоры убийственны, а иногда кажется, что его уверенная речь состоит из киноафоризмов, — отмечал кинокритик Андрей Гореликов. — Например: “Любое совместное действие ведет либо к моральному распаду, либо к провалу”. Или: “Безумие невозможно понять, его можно только холодно окружать”. Все это с захлебывающейся, переполненной чувством интонацией знатока, которого наконец разговорили».
Тогда же, в 2000-е, уже бывший фронтмен «енотов» стал автором журнала «Мир индийского кино», который редактировал вместе с женой Анастасией Белокуровой (ее фамилию Усов взял на рубеже веков). А в 2009 году он выпустил книгу «Суперзвезды Болливуда. Митхун Чакраборти. Наследник из Калькутты». «Про индийское кино он знал все, больше, чем кто бы то ни был, больше, чем любая энциклопедия», — вспоминал сооснователь группы «Брешь безопасности» Виктор Кульганек.
Борис Усов был не только одним из голосов формейшена и киноведом, но и художником. Выставка его «галлюцинаторной графики» открылась в прошлом году в Центре Вознесенского. «Если вдаваться в искусствоведческие дебри, то, конечно, напрашивается аналогия с аутсайдерским искусством, которое в последние годы штурмует выставочные залы и международные биеннале, — описывала художественные произведения Усова “Афиша”. — У Усова мы обнаруживаем тот же жизнерадостный наив на грани с психоделией, что отличает классиков этого направления — скажем, авторов из коллекции Жана Дюбюффе, положившей начало художественному движению. Но есть и локальные особенности вроде увлечения лубком и активного (очень активного!) заимствования образов из массовой культуры (чего стоит работа “Мафия избивает Мумий Тролля за долги”)».
Последние годы жизни Борис Усов болел и мало выходил в свет, оставаясь коньковским интеллектуалом-затворником. Его не стало 11 апреля 2019 года. Один из альбомов «Соломенных енотов» времен миллениума назывался «Империя разбитых сердец». Это название произошло из чьей-то фразы: «Думали, что у вас формейшен получится тут в Москве, а получилась империя разбитых сердец». Но если формейшен и был империей, то скорее разбитого поколения постсоветских юнцов, живших в режиме no future. Голосом и языком новых отверженных и не совсем вписавшихся в жизнь «ботаников» с претензией, которым было (и есть) что сказать и чем удивить.
Фото: vk.com/enotyband, пресс-служба Центра Вознесенского