Фото: Кузьмиченок Василий. Агентство «Москва». Художники реставрируют стену Виктора Цоя на ул. Арбат в Москве
15 августа исполняется 35 лет со дня гибели Виктора Цоя.
Я помню тот вечер, 15 августа 1990 года, когда учился еще в младшей школе. Тогда ведь дети не сидели у компьютера, а бегали на улице до заката. А закат в августе уже ранний, поэтому в 21:00 приходилось быть дома. И вот, я помню, как Владимир Молчанов, который вел тогда программу «Время», сообщил, что погиб Виктор Цой. Наверное, так я понял, что ощутили наши родители, когда прочитали на последней полосе «Вечерней Москвы» новость о смерти Владимира Высоцкого.
Наверное, для каждого поколения было свое явление — для родителей Высоцкий, а для детей Цой. Песни под гитару на могиле на Ваганьковском кладбище в Москве и такие же песни под гитару на могиле на Богословском кладбище в Санкт-Петербурге. И так продолжается долгие годы — это уже безусловная часть культуры большой страны.
У этих двух людей, Высоцкого и Цоя, на самом деле есть одна объединяющая черта. Они были не музыкантами и актерами (или не только музыкантами и актерами), они были поэтами. И в этом состоит главный феномен отечественной музыки. Если на Западе именно на музыкальные композиции нанизывается образ исполнителя и слова песен, то у нас на стихи нанизываются тот самый образ и музыка, которая оказывается вторичной. Ровно поэтому у нас есть бардовская песня, а мы до сих пор поем не только Высоцкого и Цоя, но и Окуджаву. Вместо же Вудстока у нас долгие годы был Грушинский фестиваль.
Но группа «Кино» все же сделала большой шаг от стихов в сторону музыки. Тексты хуже не стали, а музыка сейчас звучит в прекрасном исполнении симфонических оркестров с гитарой соратника Цоя Юрия Каспаряна. И в этом тоже уникальность Цоя, который соединил стихи с музыкой, которая была понятна и тем меломанам, которые после разрушения «железного занавеса» стали признавать только иностранный рок от Мика Джаггера до Оззи Осборна. А мы, пацаны, уже в год, когда Цоя не стало, понимали, что есть попса, по которой сохнут девушки, а есть настоящий пацанский рок группы «Кино».
Конечно, Цой просто попал в яблочко, выйдя из кочегарки на большую сцену и на большой экран тогда, когда было нужно стране, чтобы художественно описать образ героя эпохи. После Цоя так же ярко эпоху описал режиссер Алексей Балабанов, создавший образ Данилы Багрова.
И ведь у Цоя тоже был кинообраз — Моро в фильме Рашида Нугманова «Игла», где он борется с рэкетирами и наркоманами на фоне хтонических пейзажей Средней Азии. И вроде бы побеждает, но получает ножом в живот. В скольких же квартирах висели плакаты с последним кадром из фильма, где Моро в черной одежде стоит на коленях в снегу с зажигалкой в руке!
Была еще «Асса» Сергея Соловьева и песня «Перемен!». И тут надо отметить, что Цой не пел о политике и не жил бурными событиями в стране, в отличие от многих других деятелей культуры. Написанный им самый настоящий гимн эпохи не про перемены в стране, а про перемены в нас, что гораздо важнее, ибо поменять страну проще, чем себя.
Цой вообще воспевал маленького человека в эпоху, когда всем становится не до него. И ведь это позволяет быть оптимистом и сегодня. Часто вспоминается принцип «я никому не хочу ставить ногу на грудь» или оптимистичное «значит, все не так уж плохо на сегодняшний день».
Парадокс состоит в том, что наш оптимизм никогда не бывает ярким, как картины импрессионистов, наш оптимизм всегда почему-то в черных тонах, как образ Цоя. И вот в таком черном пальто и черных брюках пришла к советским людям надежда на будущее. Может быть, светлое, может быть, нет. И да, стране было страшно что-то менять — в творчестве Цоя об этом тоже было. Но менять пришлось, причем, многое. Часто переступая через себя, становясь лучше или хуже, чем раньше.
Надо сказать, что был такой период, когда у «стены Цоя» на московском Арбате я встречал только людей своего поколения и старше. А не так давно, придя туда, я почувствовал себя аксакалом, потому что все остальные люди, с гитарами и без, оказались моложе меня. А все потому, что к творчеству группы «Кино» обращаются как раз в эпоху, когда приходится менять себя. Видимо, песни Цоя вдохновляют людей совершать такие, если хотите, внутренние подвиги.
У «стены Цоя» на Арбате в Москве и на могиле на Богословском кладбище в Санкт-Петербурге оставляют сигареты, потому что Цой не умер, а вышел покурить. Как поверженный ножом в живот в фильме «Игла», он уходит по снегу вдаль.
Цой не умер и потому, что он остается и в кочегарках, где его поют под расстроенную гитару, и на большой сцене, где созданную группой «Кино» песню «Кукушка» Полина Гагарина исполняет во время официальных концертов.
Совершенно бесполезно спорить о том, каким бы Цой был сегодня, что он бы пел, а что говорил. Эти бесплодные дискуссии не опровергают главный лозунг моего поколения: «Цой жив!». Потому что он не «был бы сегодня», а он и есть сегодня. И даже в сложное время к нему обращаются люди, которые, как казалось, слушают уже совсем другую, не всегда понятную нам музыку.
Видимо, в эпоху перемен к Цою обращаются еще и потому, что он смог поменять себя и стать лучше. Ведь в его творчестве описан путь от истопника в кочегарке до кумира огромной страны. Слава, как принято считать, обычно делает людей хуже, но только не в этом случае. И сейчас молодежи действительно не хватает таких позитивных, красивых и ярких историй успеха.
Кирилл Шулика