ТАСС / Владимир Мусаэльян
Первый зам. министра обороны РФ Андрей Кокошин и командующий Военно-космическими силами Минобороны РФ Владимир Иванов
Военно-техническая политика Российской Федерации в 1990-е гг. формировалась и реализовывалась в исключительно тяжелых экономических и финансово-экономических условиях. Тем не менее, благодаря самоотверженному труду тысяч и тысяч офицеров, генералов и адмиралов наших Вооруженных сил, профессионалов отечественного оборонно-промышленного комплекса (ОПК), в тот период сделано было немало.
В 1992–1997 гг. я был первым заместителем Министра обороны (ПЗМО) РФ, а в 1997–1998 гг. — секретарем Совета обороны РФ, затем секретарем Совета безопасности (СБ) РФ. На мой взгляд, некоторые аспекты организационно-управленческого опыта Министерства обороны этих лет не утратили своего значения. Внимания заслуживает практика взаимодействия структур «вооруженческого куста» нашего Минобороны того времени — подразделений, подчинявшихся мне как ПЗМО, с одной стороны, и подразделений, находившихся в подчинении начальника Генштаба (НГШ) ВС РФ, с другой.
Налаживание «горизонтальных» связей — одна из важнейших обязанностей и управленческих задач руководства, особенно в таких сложнейших организациях, как военное ведомство. Отсутствие и даже просто слабость таких связей, как минимум, затрудняет процесс принятия решений, а может и привести к ошибочным выборам.
С самого начала работы в Министерстве у меня установились очень хорошие товарищеские отношения сначала с таким замечательным НГШ как Виктор Дубынин, затем с его преемниками генералами армии Михаилом Колесниковым и Анатолией Квашниным.
К моему величайшему сожалению, мне довелось работать с Виктором Дубыниным недолго — ровно столько, сколько он пребывал на посту начальника Генерального штаба ВС РФ. В июне 1992 г. он стал первым НГШ РФ, а позднее в том же году скончался. Но за эти несколько месяцев Виктор Дубынин сделал очень многое для нашей Родины, для наших Вооруженных сил и оставил после себя самую добрую и светлую память. Для меня он был настоящим верным товарищем.
Надо заметить, что в Минобороны СССР взаимодействие между первыми заместителями министра обороны и начальниками Генерального штаба не всегда было гладким — нередко возникали серьезные разногласия, что, конечно, сильно вредило делу. Кроме того, я был первым за долгие десятилетия гражданским человеком в руководстве Минобороны, что поначалу тоже создавало определенные проблемы.
Но это не помешало нам с Виктором Дубыниным быстро найти общий язык. Буквально через несколько дней после его появления в кабинете начальника Генерального штаба мы наладили постоянное непосредственное общение, благо его и мой кабинеты были расположены на одном этаже. Иногда по несколько раз в день мы ходили друг к другу для обсуждения текущих и долговременных проблем. Такая же практика сохранилась и укрепилась, когда НГШ стал генерал армии Михаил Колесников, а потом — генерал армии Анатолий Квашнин, занявший этот пост в 1997 г.
В числе непосредственно руководимых мною структур российского Минобороны были: Управление начальника вооружений Вооруженных сил РФ (во главе с генерал-полковником Вячеславом Мироновым), Комитет по военно-технической политике (КВТП, во главе его — сначала генерал-майор Александр Пискунов, а затем — генерал-майор Виктор Миронов), Главное ракетно-артиллерийское управление (во главе с генерал-полковником Анатолием Ситновым), Главное бронетанковое управление (возглавляемое генерал-полковником Александром Галкиным), Главное автомобильное управление (под руководством генерал-полковника Николая Зозулина), а также ряд других подразделений военного ведомства.
Плодотворной была совместная работа служб Минобороны, находившихся в моем ведении, с Главным оперативным управлением (ГОУ) Генштаба. ГОУ успешно руководил в то время генерал-полковником Виктор Барынькин, подчинявшийся непосредственно начальнику Генерального штаба ВС РФ. Очень полезным для дела была и отработка взаимодействия «по горизонтали» Управления начальника вооружения ВС РФ и КВТП с Управлением радиоэлектронной борьбы и Управлением войск связи, подчинявшихся НГШ. Дружная совместная работа подчинявшихся мне структур со структурами Генштаба ВС РФ позволили нам довольно оперативно отработать основные параметры и компоненты первой Государственной программы вооружения (ГПВ) Российской Федерации, благо у генерал-полковника В. Миронова в Управлении начальника вооружения имелся изрядный задел для этого.
Из позитивного опыта совместной работы подчинявшихся мне подразделений Минобороны (прежде всего КВТП) и Главного оперативного управления ГШ ВС РФ, а также главкоматов видов ВС РФ могу отметить, в частности, увязку НИОКР и поставок вооружений, военной и специальной техники (ВВСТ), планируемых в рамках ГПВ, с военно-стратегическими задачами, стоящими перед ВС РФ на планируемый период. Такая увязка позволила уйти от формального распределения средств между видами Вооруженных сил и родами войск. При этом в КВТП была отработана методика оценки значения планируемых в ГПВ НИОКР и закупок вооружения и военной техники (ВВТ) для уровней решаемых ВС военно-стратегических задач, определенных Генштабом. Эти военно-стратегические задачи были определены Генеральным штабом, в т.ч. ГОУ ГШ при активном участии генерал-полковника В. Миронова, который обладал глубоким пониманием не только военно-технических, но и военно-стратегических проблем.
При подготовке первой российской ГПВ среди прочего были разработаны обоснования для реализации программы создания новейшей межконтинентальной баллистической ракеты с характеристиками, превосходящими любую другую имеющуюся и перспективную систему за рубежом. Это, разумеется, делалось исходя из условий 1990-х гг., но с учетом того задела, который имелся еще со второй половины 1980-гг. Речь идет об МБР «Тополь-М», которая имела качественно новые возможности для прорыва даже «плотной» потенциальной противоракетной обороны вероятного противника, включающей и космический эшелон, в том числе с возможным использованием противником оружия направленной энергии.
Несколько позднее в развитие МБР «Тополь-М» Московскому институту теплотехники (МИТ) удалось довольно быстро создать еще более совершенную МБР «Ярс» с разделяющимися головными частями индивидуального наведения. Большую роль в создании этих двух систем сыграли генеральные конструкторы МИТ Борис Лагутин и сменивший его академик РАН Юрий Соломонов, которые были достойными преемниками выдающегося советского конструктора Александра Надирадзе.
В реализации программы создания МБР «Тополь-М» большую роль сыграл Главкомат Ракетных войск стратегического назначения, который в 1992 г. возглавил генерал-полковник Игорь Сергеев (позднее он стал генералом армии, затем Маршалом России, а в 1997 г. занял пост министра обороны РФ). Начальником Главного штаба РВСН и одновременно первым заместителем главкома был в то время крупнейший знаток ракетно-ядерных дел, генерал-полковник Виктор Есин. Позднее, уже в бытность мою секретарем Совета обороны РФ, а затем секретарем Совета безопасности РФ, мы с Виктором Есиным продолжали сотрудничать, а в последующем — совместно занимались научно-исследовательской работой, были соавторами ряда публикаций по политико-военным и военно-стратегическим вопросам.
От Минобороны работы по МБР «Тополь-М» непосредственно курировал генерал-лейтенант Владимир Болысов, один из крупнейших специалистов по ракетной технике. Он возглавил в 1995 г. Главное управление ракетного вооружения РВСН. В 1997 г. Владимир Болысов был заслуженно удостоен звания Героя Российской Федерации.
Позднее логика нашей военно-технической политики 1990-х гг. во многом легла в основу разработки решений президента РФ по ядерной политике июля 1998 г. Эти решения были подготовлены аппаратом СБ РФ, конечно, при активном участии Министерства обороны, а также Минатома и Российского космического агентства (РКА). Решениям предшествовала работа и специальной комиссии СБ РФ, созданной по моей инициативе конкретно под эту задачу. Она работала под председательством выдающегося отечественного ученого и организатора науки, вице-президента РАН, академика Николая Лаверова. Крупный вклад в подготовку решений внес блестящий специалист по ракетно-космической технике, генеральный директор РКА Юрий Коптев. Эти решения по ядерной политике России, которые берут начало в 1992–1993 гг., в период рассмотрения нами важнейших составляющих первой ГПВ с активным участием Виктора Дубынина и Михаила Колесникова, во многом определили будущий облик российских стратегических ядерных сил и других компонентов сил и средств стратегического сдерживания, ядерного оружейного комплекса РФ на значительную перспективу.
Мы исходили из долгосрочного видения важности обеспечения надежного, убедительного стратегического сдерживания в политике национальной безопасности России. В центре этого была задача максимального обеспечения боевой устойчивости российских СЯС в самых неблагоприятных условиях. Надежное ядерное сдерживание рассматривалось нами как одно из важнейших условий обеспечения реального суверенитета России.
С В. Дубыниным, а потом с М. Колесниковым мы обращались за советами по вопросам развития сил и средств стратегического сдерживания к Маршалу Советского Союза Николаю Огаркову, который успешно руководил Генштабом Вооруженных сил СССР в 1977–1984 гг. Н. Огаркова мы очень высоко ценили как одного из наиболее мудрых и ответственных отечественных военачальников. В то время он был советником Минобороны РФ вплоть до своей кончины в январе 1994 г. Очень жалею, что нам не удалось обсудить с ним вопросы развития обычных вооруженных сил и вооружений, особенно в свете его оказавшихся провидческими суждений второй половины 1980-х гг. о будущем пилотируемой ударной авиации, танка и надводных кораблей.
В условиях жесточайших бюджетно-финансовых ограничений, когда в Правительстве и Госдуме приходилось биться за каждый рубль ассигнований для нужд вооруженных сил и ОПК, нашему Военно-морскому флоту грозила участь оказаться на задворках финансирования. Поддержка в вопросах развития нашего ВМФ В. Дубынина и М. Колесникова была для меня крайне важной.
В результате реализации наших планов начала 1990-х гг. флот, в соответствии с первой российской ГПВ, получил в свой боевой состав тяжелый атомный ракетный крейсер «Петр Великий», большой противолодочный корабль «Адмирал Виноградов», новейшие эсминцы со сверхзвуковыми противокорабельными ракетами «Москит», несколько атомных многоцелевых подводных лодок с предельно низким по тому времени уровнем шумности. Единственный наш авианосец «Адмирал Кузнецов» получил в те годы палубную авиацию. В 1994 г. была заложена головная стратегическая подводная лодка проекта 955 «Борей». Эта система получила потом развитие в ракетных подводных крейсерах стратегического назначения (РПКСН) в рамках проекта 955А «Борей-А».
Важным было и то, что в те тяжелейшие годы нам удалось добиться проведения капитального ремонта и модернизации таких удачных стратегических подводных лодок, как РПКСН проекта 667 БДРМ «Дельфин», которые стали оснащаться баллистическими ракетами подводных лодок (БРПЛ) «Синева» и «Лайнер». (По БРПЛ «Синева» пришлось добиваться особого решения уже в мою бытность секретарем Совета безопасности РФ при активной поддержке Юрия Николаевича Коптева.) В результате модернизации лодок проекта БДРМ и оснащения их ракетами «Синева» было обеспечено сохранение этих РПКСН и БРПЛ в составе морских стратегических ядерных сил (МСЯС) РФ на длительный период времени. Значительный вклад в развитие нашего Военно-морского флота в 1990-е гг. внесли заместитель главкома ВМФ по вооружению адмирал Валерий Гришанов, а затем сменивший его на этом посту адмирал Михаил Барсков.
Продуктивным было и мое взаимодействие с главкомом ВМФ адмиралом флота Феликсом Громовым и его первым заместителем адмиралом Игорем Касатоновым — блестящим знатоком истории развития советского военно-морского флота, его инфраструктуры, отечественного кораблестроения. В 1991–1992 гг. он, как известно, сыграл огромную роль в сохранении Россией советского Черноморского флота.
В первой российской ГПВ было уделено внимание и развитию авиационной составляющей наших СЯС. В том числе это относится к завершению работ по созданию крылатых ракет большей дальности «Х-101» и «Х-102», к модернизации бомбардировщиков «Ту-95 МС», «Ту-160», а также «Ту-22МЗ». Этим вопросам большое внимание уделял непосредственно главком ВВС генерал армии Петр Дейнекин, человек, всецело преданный авиации. Таким образом, мы в тяжелейших условиях 1990-х гг. твердо держали курс на сохранение трехкомпонентного состава наших СЯС как одной из основ нашей национальной безопасности и обеспечения реального суверенитета.
Надо отметить, что некоторые крупные отечественные военачальники тогда поднимали вопрос об отказе от «триады» и превращению наших СЯС в «диаду». Эти мысли возникали у них под влиянием сложнейшего финансово- экономического положения России, наших Вооруженных сил и нашего ОПК. Но в конечном счете нам тогда удалось договориться о подготовке решений президента РФ Б. Ельцина, предусматривающих сохранение трехкомпонентной структуры наших СЯС.
Виктор Дубынин, Михаил Колесников и Анатолий Квашнин как настоящие военные профессионалы хорошо понимали значение развития средств боевого управления, связи и передачи данных, разведки и в целом информационного обеспечения принятия решений на всех уровнях — от тактического до стратегического. В. Дубынин не раз с болью и горечью рассказывал мне о том, какой кровью приходилось платить в Афганистане за слабые звенья в управлении, за отказы в системе связи, за некачественные разведданные. Он полностью поддержал эти направления как особо приоритетные для военно-технической политики Минобороны РФ на одном из первых заседаний Коллегии Министерства (если не ошибаюсь, в августе 1992 г.). Тогда мне, как первому заместителю министра, довелось делать основной доклад о военно-технической политике на 1990-е гг. В. Дубынин, посвятив не один час перед этой Коллегией рассмотрению положений доклада, самым решительным образом высказался на заседании в его поддержку. Эта поддержка была неоценимой для меня, поскольку на тот момент я еще далеко не в полной мере освоил все многочисленные премудрости этой сложнейшей многомерной проблематики.
К сожалению, нам удалось реализовать не все из того, что тогда задумывалось и планировалось применительно к нашей военно-технической политике. В значительной мере это было связано с тогдашними острейшими проблемами нашего оборонно-промышленного комплекса и в целом наукоемкой промышленности, с жесточайшими ограничениями по финансированию ГПВ, которое в 1990-е гг. постоянно (чуть ли не помесячно) сокращалось, несмотря на утвержденные правительством РФ цифры.
Для реализации замыслов и планов в области военно-технической политики Минобороны приходилось самым интенсивным способом использовать режим «ручного управления», тесно работая с нашими лидерами ОПК, без преувеличения гигантами в своих областях. В их числе не могу не отметить Анатолия Басистова, Бориса Бункина, Гиви Джанджгаву, Герберта Ефремова, Дмитрия Козлова, Сергея Михеева, Валентина Пашина, Михаила Решетнева, Анатолия Савина, Игоря Селезнева, Михаила Симонова, Игоря Спасского, Юрия Трутнева, Евгения Федосова, Аркадия Шипунова, Алексея Шулунова, Олега Шуляковского и других генеральных конструкторов и генеральных директоров. Многие из них так или иначе были связаны с моей «альма матер» — МВТУ (МГТУ) имени Н.Э. Баумана.
Надо подчеркнуть, что в те годы сохранялся высокий статус генерального конструктора, унаследованный от советского периода. В ведении генеральных конструкторов были и кадры, и финансы. У каждого из них было основательное техническое образование, у многих из них имелись докторские и кандидатские степени в области технических наук. Техническое образование было в то время у всех без исключения генеральных директоров. Такой статус, особые полномочия и особая ответственность, исключительно высокая профессиональная квалификация руководителей конкретных предприятий отечественного ОПК складывались десятилетиями, еще с довоенного времени. Безусловно, в 1990-е гг. в нашей стране возникли совершенно иные социально-экономические условия, совершенно другая система государственного управления, но многое из опыта СССР в оборонно-промышленной сфере было достойно крайне бережливого отношения. Генеральные конструкторы и генеральные директора ОПК советской школы обладали уникальными системными знаниями в военно-технической сфере, имели необходимые управленческие навыки, хорошо понимали закономерности техноэволюции. В создании многих вооружений возглавляемые ими «фирмы» весьма успешно конкурировали с сильнейшими западными военно-промышленными компаниями. Видимо, все это сыграло свою роль в том, что нам в 1990-е гг. все-таки удалось создать многие заделы по вооружению и военную технику, которая до сих пор служит нашим Вооруженным силам и пользуется заслуженным авторитетом во многих зарубежных странах.
Чтобы обеспечить финансирование ключевых проектов в сфере вооружений, мне неоднократно приходилось лично обращаться к председателю правительства РФ Виктору Черномырдину. Он, хоть и ворчал в мою сторону, неизменно подписывал распоряжения о выделении средств по моим служебным запискам. Без его прямого вмешательства пробить утвержденные бюджетом ассигнования через всесильное Министерство финансов было практически невозможно, но его указания выполнялись беспрекословно. Так, преодолевая бесконечные трудности и проволочки, нам удавалось последовательно реализовывать приоритетные программы военно-технического развития.
Благодаря усилиям Минобороны и нашего ОПК в 1990-е гг. появились на вооружении такие системы, как оперативно-тактический ракетный комплекс «Искандер» (без которого позднее не было бы гиперзвукового комплекса «Кинжал»), бомбардировщик «Су-34»; зенитно-ракетный комплекс «С-400», ряд новейших по тому времени средств радиоэлектронной борьбы, крылатые ракеты «Калибр» для нашего ВМФ. Надо вспомнить и о таких средствах наших Сухопутных войск как ударные вертолеты «Ка-50», «Ка-52», «Ми-28Н», танк «Т-90», пулемет «Печенег» и другие системы, которые во многом определили облик технического оснащения наших Вооруженных сил на десятилетия вперед. Предполагалась и глубокая модернизация реактивных систем залпового огня, наращивание могущества артиллерийских боеприпасов, развитие ствольной артиллерии и др. Многие вопросы развития таких вооружений мы регулярно рассматривали с главкоматом Сухопутных войск, в том числе, непосредственно с их главкомом генералом армии Владимиром Семеновым, в высшей степени профессиональным и глубоко мыслящим военачальником. В частности, предметом нашего внимания было развитие армейской авиации, которая тогда была частью Сухопутных войск, что до сих пор многие военные специалисты считают более оправданным, нежели подчинение ее главкомату Военно-воздушных сил.
Предусматривалась проведенная позднее модернизация таких замечательных средств, как тяжелые истребители-перехватчики «МиГ-31», без которых не состоялась бы система «Кинжал». Система космической навигации «ГЛОНАСС» была достроена до минимально необходимого для начала ее функционирования количества спутников. Кое-что удалось сделать и для развития ее наземной инфраструктуры. Здесь не могу не вспомнить добрым словом плодотворные усилия командующего нашими Военно-космическими силами генерал-полковника Владимира Иванова. В соответствии с нашими предложениями, «ГЛОНАСС» стала системой двойного назначения. Проект Указа Президента РФ о придании системе «ГЛОНАСС» двойного назначения был подготовлен в КВТП и после сложных согласований был утвержден Б. Ельциным.
Разрабатывались новейшие по тому времени спутниковые системы связи и разведки. Что касается последних, нельзя не упомянуть плодотворную деятельность заместителя начальника Главного разведывательного управления Генштаба ВС РФ по вооружению генерал-лейтенанта, доктора технических наук Георгия Полищука.
Медленнее, чем нам бы хотелось, но, тем не менее, продвигались работы по модернизации Систем предупреждения о ракетном нападении (СПРН), по Системе контроля космического пространства (СККП). В 1995 г. была принята на вооружение система противоракетной обороны нового поколения, призванная вносить весомый вклад в решение задач стратегического сдерживания и поддержания стратегической стабильности. На этом направлении мне приходилось неоднократно взаимодействовать с Главкомом Войск ПВО страны генералом армии Виктором Прудниковым, высокоинтеллигентным и очень ответственным руководителем.
Для практической реализации нашей военно-технической политики того периода потребовалась тонкая и весьма сложная военно-экономическая работа, особенно по разнесению во времени пиков финансирования самых ресурсоемких НИОКР. Такая работа позволила определить более или менее приемлемые и реалистические сроки создания целого ряда упомянутых выше систем вооружений. Большая роль в этом принадлежала Комитету по военно-технической политике, а вели ее непосредственно подполковник Александр Бриндиков, майор Константин Масюк и один из ведущих гражданских специалистов КВТП Сергей Тихонов.
Исключительно важной для многих видов вооружений и военной техники была «сквозная» Комплексная целевая программа (КЦП) развития электронно-вычислительной техники для нужд наших Вооруженных сил «Интеграция-СВТ», занимавшая весьма достойное место в нашей первой российской ГПВ. Можно отметить и такие КЦП как «Оптика», «Инфравид», «Материалы». Большую роль в этом сыграла эффективная работа ряда сотрудников КВТП совместно с подразделениями Управления начальника вооружения ВС РФ.
Здесь я бы отметил опять же подполковника Александра Бриндикова (в 2000-е гг. годы он успешно работал в должности первого заместителя министра промышленности РФ, ответственного за отечественный ОПК) и подполковника Валерия Володина (позднее он стал генерал-лейтенантом, председателем Военно-научного комитета ВС РФ, заместителем начальника Генштаба ВС РФ). В формировании и реализации военно-технической политики Минобороны того периода (включая отмеченные выше КЦП) участвовали, и весьма результативно, мой главный помощник Владимир Ярмак, гражданские сотрудники КВТП — Алексей Лисс и Андрей Курасов.
Одной из особенностей нашей военно-технической политики было большое внимание к проведению обеспечивающих НИОКР — НИОКР по созданию основных элементов, материалов, комплектующих сложных финишных систем ВВТ. При этом мы старались делать упор на опережающую реализацию обеспечивающих НИОКР. Разумеется, наши возможности были здесь довольно ограниченными в условиях тяжелого, подчас жуткого положения с финансированием по причине общего затянувшегося кризиса экономики и финансов России.
Одной из наиболее сложных задач в оснащении армии современными вооружениями оставалась слабость отечественной электронно-компонентной базы (ЭКБ). Эта проблема уходила корнями в советский период — несмотря на наличие профильных министерств (электронной и радиопромышленности), отставание в микроэлектронике сохранялось, а в 1990-е гг. ситуация усугубилась из-за системного кризиса.
Прорывное решение было предложено благодаря инициативе выдающегося ученого, вице-президента РАН Евгения Велихова, и физика-математика Владимира Бетелина (впоследствии академика РАН). После детальной проработки в Комитете по военно-технической политике Минобороны и 16-м управлении Управления начальника вооружения удалось создать специализированное предприятие. Несмотря на скромные масштабы, оно сыграло ключевую роль в реализации оборонных программ. Его финансирование было обеспечено благодаря целевым правительственным ассигнованиям, выделенным по настойчивым запросам военного ведомства.
Наличие в Минобороны РФ такого органа, как вышеупомянутое 16-е Управление, обеспечивало достаточно высокий уровень стандартизации и унификации ЭКБ, что имело исключительно большое значение для обеспечения должных тактико-технических и эксплуатационных характеристик самого широкого спектра военно-технических изделий.
Несмотря на всю тяжесть финансово-экономической ситуации, мы не забывали и про фундаментальные и поисковые исследования в интересах обороны. В этом важную роль играла Секция прикладных проблем при Российской академии наук, сопряженная с 13-м управлением Управления начальника вооружения Минобороны РФ и с Комитетом по военно-технической политике МО. По линии Секции прикладных проблем при РАН в рамках первой ГПВ тогда проводилось большое число ориентированных на перспективу научно-исследовательских работ.
Конечно, в планировании развития военно-технического обеспечения наших Вооруженных сил были допущены ошибки и недочеты. В частности, была потребность в серьезных прогнозных работах по выявлению закономерностей развития военной, в т.ч. оборонно-промышленной техносферы, в контексте эволюции техносферы в целом. Такие прогнозы должны быть связаны с прогнозами развития геополитической и геоэкономической обстановки. Это важный вывод для формирования долгосрочной военно-технической и оборонно-промышленной политики России в современных условиях. Мы не смогли добиться хорошей координации работ между заказчиками и предприятиями ОПК по отдельным сложным межвидовым системам вооружения.
Мы с В. Дубыниным обсуждали создание в Минобороны двух научно-экспертных советов — одного по военно-технической политике, другого по военно-стратегическим проблемам. До смерти В. Дубынина такой замысел реализовать не удалось. Сделано это было позже, когда НГШ стал М. Колесников. Я стал председателем Совета по военно-технической политике Минобороны РФ, а М. Колесников — сопредседателем. Он стал председателем Совета по военно-стратегическим проблемам, а я его сопредседателем. Но надо признать, что деятельность этих советов не принесла ожидаемого результата — они оказались чересчур громоздкими. Вспоминались рекомендации маршала Н. Огаркова — проводить как можно меньше масштабных совещаний и заседаний, сосредоточивать внимание на работе небольшими группами с глубоким погружением в конкретные проблемы. Последнее было более трудозатратным, но и значительно более плодотворным. Впрочем, создание упомянутых двух советов в Минобороны с таким «перекрестным» участием ПЗМО и НГШ имело определенное психологическое значение. Оно лишний раз демонстрировало готовность ПЗМО и НГШ и руководимых ими структур к тесной совместной работе.
Значительное место в нашей военно-технической политике занимали вопросы военного и военно-технического сотрудничества (ВТС). В первую очередь, речь шла о сотрудничестве с Индией и Китаем. С Индией надо было продолжать то, что было в широких масштабах сделано в советское время. С Китаем же требовалось выстраивать отношения фактически заново. Ведь все связи КНР — СССР, включая ВТС, были разорваны еще в начале 1960-х гг.
На восстановление военных и военно-технических связей КНР с Россией сильное воздействие оказывали масштабные санкции США и их союзников, наложенные на Китай после событий 1989 г. на Тяньаньмэнь, в результате которых были перекрыты практически все поставки вооружений и военной техники для китайских ВС из западных стран. Собственное производство продукции военного назначения в КНР было довольно отсталым в техническом отношении и осуществлялось в сравнительно небольших масштабах. Широкое развитие отношений с Нью-Дели и Пекином в военной и военно-технической сфере мы считали очень важным, исходя из оценок долгосрочных тенденций развития этих стран, их растущей геополитической и геоэкономической роли.
Что касается Китая, у меня лично понимание силы и глубины проводившихся в нем с начала 1980-х гг. социально-экономических реформ формировалось среди прочего под большим влиянием наших крупнейших китаистов. Серьезно помогли мне глубже понять и ощутить эту великую страну и цивилизацию наш посол в КНР, один из крупнейших советских и российских дипломатов Игорь Рогачев, старший советник Посольства РФ в Китае Александр Мельников, ученые-синологи Сергей Гончаров, Лев Делюсин, Леонид Переломов, Михаил Титаренко и другие. Общение с китайскими друзьями и нашими китаистами помогло мне стать «стихийным синологом». Из китайских коллег не могу не отметить одного из руководителей китайского ОПК генерала Цао Ганьчуаня, который сопровождал наши делегации в 1990-е гг. Позднее он стал заместителем председателя Центрального военного совета (ЦВС) КНР, членом Политбюро ЦК КПК. Важным было то, что Цао Ганьчуань, как он рассказывал, в свое время учился в СССР (в моем родном МВТУ им. Н.Э. Баумана и в Артиллерийской академии имени Ф.Э. Дзержинского) и сохранил о том времени самые позитивные воспоминания. Большую роль в моем понимании внешней политики Китая сыграли китайские послы в РФ — Ли Фэнлинь, Лю Гучан, Чжан Дэгуан, Ли Хуэй.
Высшее руководство КНР для организации взаимодействия с нами по ВТС определило главной фигурой генерал-полковника (это высшее воинское звание в КНР) Лю Хуацина, заместителя председателя Центрального военного совета КНР, члена Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК. Он занимал четвертое место в иерархии высших руководителей КНР. С Лю Хуацином мне довелось взаимодействовать вплоть до второй половины 1990-х гг.
Мы в Министерстве обороны уже тогда хорошо знали о противоречиях и расхождениях в интересах между США и КНР, которые будут, скорее всего, углубляться. Это была моя оценка, которая совпадала с оценкой многих моих подчиненных и с оценкой ряда генштабистов. Среди них можно особо выделить возглавлявшего в то время Главное разведывательное управление Генштаба ВС РФ генерал-полковника Федора Ладыгина. Мы считали, что в этих условиях Россия, проводящая все более самостоятельную политику, опирающуюся в том числе на достойную великой державы военную мощь, была бы важным партнером для КНР. Китай становился бы все более важным партнером для последовательно отстаивающей свои национальные интересы России, стремящейся занять по-настоящему достойное место в центросиловой системе мировой политики. В. Дубынин, М. Колесников и А. Квашнин полностью разделяли такие взгляды на наши отношения с КНР. Хорошо помню, с каким интересом Виктор Дубынин отнесся к моей первой официальной поездке в КНР ранней осенью 1992 г. с группой генералов ВС России и лидеров нашего ОПК.
Было единство мнений и в отношении нашего военно-технического сотрудничества с Индией. Уже тогда мы планировали активизацию ВТС с рядом других стран, принадлежащих к тому, что мы сейчас называем глобальным Югом. Можно сказать, что у нас в то время имелась собственная «геополитическая картина мира», и она в значительной мере отличалась от той, что была в МИД РФ, до прихода в него Евгения Максимовича Примакова. Надо отметить, что президент РФ Б. Ельцин не был против развития ВТС с Китаем и Индией (хотя он высказывал опасения относительно возможной отрицательной реакции США на быстрое и масштабное развитие нашего ВТС с КНР). Но его внешнеполитические приоритеты были на другом направлении: одной из важнейших задач было превращение «большой семерки» во главе с США в «большую восьмерку» за счет присоединения России. В тот период российский МИД прежде всего был заинтересован в реализации этой задачи.
Отмеченные выше замыслы по развитию наших отношений с Китаем и Индией в последующие годы удалось во многом воплотить в жизнь. Для осуществления российско-индийских и российско-китайских проектов в области ВТС в 1990-е гг. состоялась серия моих поездок в Китай и Индию. Неоднократно к нам приезжали и высокопоставленные делегации этих двух государств специально для обсуждения военного сотрудничества и ВТС. Реализация проектов в области ВТС сыграла большую и геополитическую и военно-экономическую роль (в том числе для выживания и развития отечественного ОПК).
При этом мною были сформулированы основные принципы нашего ВТС с этими двумя азиатскими гигантами, которые касались и конкретных систем вооружений и военных технологий. Один из принципов гласил, что мы ничего не поставляем в Китай из того, что могло бы быть воспринято негативно в Индии, а в Индию не поставляем то, что встретило бы неприятие в КНР. Об этих принципах мы честно и откровенно говорили и в Пекине и Нью-Дели.