Лилия Волкова: Образы ищу на кольцевой

Любой ее выход на сцену — событие, любая роль (даже очень маленькая) — яркий поворот сюжета и необычный штрих к решению фильма или спектакля. Но в интервью «РосБалту» актриса театра и кино Лилия Волкова честно признается, что любит помолчать и в одиночестве побродить по городу.

«Важно не то, сколько букв ты произносишь»

— Есть секреты, как небольшой эпизод сделать весомым и запоминающимся? Как вы умудряетесь даже за короткое время передать такую глубину?

— Вы знаете, секретов как таковых нет. Это, скорее, некое внутреннее состояние, глубинное понимание того, что в искусстве, особенно в актерском, важно не количество, а качество. Не хронометраж и не обилие произнесенных слов, а тот отпечаток, который ты оставляешь. Какую душу ты вдохнул в этот образ, какое эхо он оставил в зрителе.

Я никогда не делила роли на «большие» и «маленькие», «главные» и «второстепенные». Если судьба — или, скорее, режиссерская интуиция — приводит ко мне роль, значит, в ней есть что-то для меня, какой-то урок, какая-то грань, которую я должна исследовать, показать миру. Конечно, когда предлагают центральный образ, это приятно, тешит актерское самолюбие. Но моя актерская натура жаждет проявления, она всегда начеку, готова к новым открытиям, к новому вызову, будь то полминуты или два часа на сцене.

— Вы обладаете удивительной способностью быть «такой разной» — от лиричных героинь до персонажей с надломом, часто отрицательных. Как вы добиваетесь того, что зритель каждый раз видит на экране или сцене нового человека?

— «Отрицательная» роль… Вы знаете, это так условно. Для меня она всегда более глубокий колодец, более неисследованный ландшафт. Она, как правило, многослойна, как пласты земли, и в ней таится столько разветвлений, столько скрытых течений. Высшая актерская задача — отыскать в самой черной, на первый взгляд, душе искорку света, ту самую уязвимость, которая делает персонажа живым, а не плоским клише. Показать его человечность, его боль, его тайную надежду, которая, возможно, так и не сбудется. Вот тогда, в этом коротком миге на экране или на сцене, можно вместить целую судьбу, целую вселенную боли, надежды или даже крошечного, незаметного счастья.

А само деление на положительных и отрицательных персонажей… оно ведь искусственно, согласитесь? В жизни такого не бывает. В каждом из нас намешано столько всего: светлого и темного, благородного и низменного, смешного и трагичного. Мы все — клубок противоречий, калейдоскоп эмоций, и именно в этом наша правда, наша подлинность. И каждый раз, погружаясь в нового героя, я прежде всего погружаюсь в себя, ищу эти грани, эти отражения. Это бесконечный процесс самопознания через роль. Для меня это не просто актерская техника, это целая философия, глубочайшая тема. О ней можно рассуждать часами, и, возможно, мы еще вернемся к этому.

Драматургия в метро и магазинах

— Как ищете образ, когда работаете над ролью?

— Образ… он же не рождается в вакууме. Он словно вылепляется из живой глины — из меня самой, из отголосков характеров, которые я встречаю. Мой мастер, великий Леонид Хейфец, всегда говорил: «Найти человечка». И это — ключ.

А мое главное поле для исследования — это, безусловно, метро. Там, на кольцевой, разворачиваются целые жизни! Я могу наматывать круги, просто чтобы раствориться в потоке людей. Обязательно в темных очках — это моя маскировка, чтобы никто не чувствовал мой пристальный, почти хищный взгляд. И вот сижу я, словно невидимый наблюдатель, и собираю в свою копилку жесты, интонации, едва уловимые манеры, походку, выражение глаз… Это настоящий кладезь! Если бы не сцена, я бы, наверное, стала психологом — ведь, по сути, я этим и занимаюсь: разбираю человеческую душу на детали.

Или вот магазин — тоже театр! Заходишь — и перед тобой целый спектакль разворачивается: драма, комедия, бытовые зарисовки. Я не просто подмечаю что-то — я вижу сюжеты, конфликты, характеры в их чистом, незамутненном виде. Это и есть настоящая драматургия жизни, которую потом можно перенести на сцену.

— Сами провоцируете на какое-то развитие сюжета?

— Вовсе нет! Моя роль — чистого наблюдателя, молчаливого свидетеля. Я не вмешиваюсь, не провоцирую. Я просто впитываю, словно губка. И потом, когда приходит новая роль, когда я ищу тот самый неуловимый жест или ту самую интонацию, мой внутренний архив словно автоматически распахивается: «О! Я же это видела! Я это знаю!» Это невероятно, как подсознание выдает именно то, что нужно, в самый подходящий момент. Жизнь сама пишет лучшие сценарии, я лишь черпаю из них.

— А если копилки не хватает? Тогда подсказки получаешь от режиссера?

— О, режиссеры — это бесценно! Но знаете, мы, актеры… мы ведь, в каком-то смысле, «заложники» обстоятельств. Часто нас выбирают, а не мы выбираем роли или проекты. Однако мне невероятно повезло работать с по-настоящему гениальными и глубокими режиссерами. Когда ты встречаешь такого человека — искренне умного, тонко чувствующего — ты, как актриса, готова полностью довериться его видению. Готова подчиниться, слушать без остатка.

Конечно, бывают моменты борьбы, когда ты бьешься над логикой персонажа, ищешь ответы, чувствуешь, что что-то «не ложится». Но когда это режиссер, чей ум ты безмерно уважаешь, чей талант вдохновляет, — ты прощаешь ему все. Более того, ты это принимаешь. Это потрясающая синергия, настоящее партнерство. Когда вы совпадаете, когда сходитесь как идеальные части одного пазла, когда образуете настоящий творческий союз — это истинное счастье. Это та самая магия.

— А не бывает такого, что своего героя понимаешь только тогда, когда уже идут показы спектакля?

— Какой интересный вопрос! Для меня настоящая магия, подлинный азарт вовсе не в самом показе, а в процессе. Признаюсь, я не столько люблю играть, сколько обожаю репетировать. Результат в каком-то смысле для меня вторичен.

Репетиционный цикл — это моя личная психотерапия, мое глубокое погружение. Это то время, когда я по-настоящему живу. Я полностью растворяюсь в своем персонаже, копаясь в каждом нюансе, противоречии, потаенном уголке его души. Я безжалостна в своих поисках правды внутри себя — это лишает меня сна, я придумываю, отбрасываю, ищу заново. Это мучительный, но прекрасный процесс самопознания и сотворения. Именно там персонаж по-настоящему рождается и укореняется, задолго до первого выхода на сцену.

— То есть реально не можете спать?

— Да, это не метафора. Это совершенно физиологическое состояние. Мой мозг буквально отказывается отключаться, когда идет интенсивный репетиционный период, и уж тем более — когда мы выходим на финишную прямую, когда чувствуешь это нарастающее крещендо перед премьерой. Это невероятное нервное и творческое напряжение. А вот когда спектакль уже выпущен, когда премьера отыграна — наступает совсем иное состояние, будто бы мир вокруг меняет свои очертания. Тогда и сон, наконец, возвращается, глубокий и спокойный.

— А если спектакль играется год, два, три года… Наступает усталость от спектакля, от своего персонажа, от других героев?

— У кого-то подобная усталость, возможно, и накапливается… Но лично для меня это совершенно иная история. Я до дрожи люблю театр — значительно больше, чем кино, несравнимо больше, чем съемки или фотосессии. Для меня каждый выход на сцену, даже если спектакль идет много лет, — это всегда новое погружение, новый диалог, новый шанс что-то открыть. Это неизменно праздник, ритуал, который поглощает меня целиком.

Лилия Волкова в роли учительницы музыки в спектакле «Машенька». Фото: Елена Лапина

«У Глаголевой была сумасшедшая энергетика»

— Главная роль в кино у вас была в 2018 году в фильме Веры Глаголевой «Не чужие». Это была последняя ее картина. Какие воспоминания о той работе остались?

— Ох, Вера… Она была совершенно удивительным человеком, необычайной глубины, с такой… неистовой, невероятной, буквально срывающей с места энергетикой. В ней ощущалась сила, которой, казалось, и у мужчины не бывает. Я помню, как стояла перед ней, вдвое выше, чем она, а у меня мурашки бежали по коже, я боялась даже дышать. Она что-то говорила, давала замечания по роли, а я просто не могла сосредоточиться на словах — я была поглощена ее присутствием, этим непередаваемым ощущением ее мощи и красоты. Я смотрела на нее и находилась в каком-то благоговейном упоении.

И это особенно щемит сердце, потому что уже тогда, во время съемок, Вера себя чувствовала, к сожалению, очень плохо. Это было тяжелое время, и мне становится немного тоскливо, когда я вспоминаю тот период. Съемки были изнуряющие, времени катастрофически не хватало. И хотя я никогда не считала себя трусливой, эта большая, первая для меня главная роль, за которую я чувствовала огромную ответственность, заставляла меня буквально дрожать от напряжения.

— А бывает ощущение, что, если обернуть время вспять, все сыграла бы по-другому?

— О, абсолютно! И это удивительный парадокс творческой натуры. С одной стороны, я, конечно, смотрю на свою работу и думаю: какая же я была умница, как много вложила, как справилась. А с другой — практически любое, даже самое успешное воплощение я бы сейчас сыграла совершенно иначе. Это не совсем самокопание в негативном смысле, скорее — постоянное развитие, углубление в материал, обретение нового опыта, новых смыслов. Как актриса, я не могу не видеть эти новые грани.

Быть перфекционистом — это одновременно и двигатель, и тяжелая ноша. Иногда нужно просто уметь отпустить уже созданное, иначе невозможно двигаться дальше, постоянно совершенствуясь, но не зацикливаясь на прошлом.

Лилия Волкова в роли Жанны в спектакле «Человеке в закрытой комнате». Фото: Елена Лапина

— Есть ли роль, которая стала для вас по-настоящему значимой, поворотной в профессиональном или даже личностном плане?

— Каждая роль для меня — это глубокое погружение, процесс, который требует полной отдачи и, безусловно, остается в сердце. Но, пожалуй, две работы я бы выделила особо, потому что они стали для меня знаковыми вехами: это роль Жанны в спектакле «Человек в закрытой комнате» и главная роль во «Фрекен Жюли».

MEDIASNIPER

«Фрекен Жюли» — это был особый период. Я до сих пор чувствую некую незавершенность, некий не исследованный до конца потенциал в этой роли, ведь спектакль, к сожалению, просуществовал на сцене не так долго — всего три года, а потом был снят. Но для меня он был колоссальным опытом, прежде всего благодаря Евгению Марчелли.

Это был его первый спектакль в Театре Моссовета, настоящий манифест, и для меня стало огромной честью и большой неожиданностью, что он доверил мне столь масштабную и сложную роль. Работа над ней требовала полной самоотдачи, глубокого погружения в бездны человеческой души. Это был вызов, который подарил бесценный опыт и понимание истинной глубины профессии. Я бесконечно благодарна Евгению Жозефовичу за это невероятное творческое путешествие.

Лилия Волкова в роли Фрекен Жюли (слева). Фото: Елена Лапина

А вот Жанна в «Человеке в закрытой комнате» Павла Пархоменко, напротив, ощущается мной совершенно иначе. Эта героиня мне чрезвычайно близка и понятна. Там много монологов, и каждое слово звучит невероятно актуально сегодня. Удивительно видеть, как после этого спектакля зрители приходят за кулисы, делятся своими откровениями, мирятся с родителями, начинают ценить общение. Когда я впервые читала эту роль, мне казалось, что она словно написана специально для меня.

Лилия Волкова в роли Жанны в спектакле «Человеке в закрытой комнате». Фото: Елена Лапина

Важно, чтобы родители окутывали своих детей любовью, создавали тот самый фундамент. Мои родители — мое огромное счастье, наша связь глубока и наполнена взаимной любовью. Мы все в каком-то смысле родом из детства, и именно в светлых воспоминаниях о том времени я черпаю силы, нахожу опору в самые трудные моменты. Конечно, не все в нашей судьбе зависит от родительского влияния, но многое, что закладывается ими в детстве, является определяющим.

— Слышал, что ваша мама ходит на все ваши спектакли…

— Ох, если бы на все! Это было бы слишком большое счастье для одной актрисы, поверьте. Но мама действительно одна из самых преданных моих зрительниц.

Наши отношения с мамой — это мой тихий порт, моя крепость. Место, где всегда можно найти покой и поддержку. Я бесконечно горжусь тем доверием, той искренностью и глубокой связью, что существуют между нами. Так, пожалуй, было всегда в нашей семье.

Я сама родом из Смоленска. И когда семь лет назад я принимала решение о покупке собственной квартиры в столице, именно это стало отправной точкой, которая позволила моим родителям перебраться ближе ко мне. Теперь, когда мы рядом, мама стала, наверное, самым чутким и внимательным зрителем из всех. А как иначе? Разве можно пройти мимо такого события в жизни своего ребенка?

— А критически когда-нибудь высказываются? И вообще, родители в зале не мешают?

— Знаете, это скорее не критика, а тонкие наблюдения, очень ценные для меня. Мама не просто любит театр, она живет им, дышит каждым спектаклем. Для нее видеть меня на сцене — это счастье в чистом виде, и это счастье взаимно. Как это может мне помешать? Напротив, ее присутствие в зале — это опора, тихий шепот поддержки, который я чувствую даже сквозь свет софитов. Конечно, я слышала от коллег, что у некоторых от волнения коленки подгибаются, когда родители в зале. Но мне это, напротив, придает уверенности, знаете, как будто оберег невидимый в зрительном зале.

«Я человек скучный и грустный»

— Вы играете не на сцене, когда просто живете? Например, сейчас вы играете роль актрисы, дающей интервью?

— Если бы я сейчас играла роль, то, наверное, была бы гораздо интереснее, живее… На самом деле я интроверт до мозга костей. Скучная? Да, пожалуй. Грустная? Возможно. Необщительная, одинокая — это обо мне. Я очень люблю тишину, люблю быть одна, гулять в одиночестве. Для меня это не прихоть, а жизненная необходимость, способ восстановиться, набраться сил.

Я обожаю приходить в театр задолго до всех. Захожу в гримерку — и могу часами не выходить, разве что по самой острой нужде. Смотрю на девчонок, которые перед спектаклем оживленно болтают, шутят — и я им искренне завидую. Но я — диковатая, что ли. Мне нужно помолчать, «уйти в себя». Это не подготовка к роли, не особый настрой на спектакль, нет. Это просто мое естественное состояние по жизни. Сколько себя помню, я никогда не была «душой компании». Ни в детстве, ни в школе… Я, скорее, волчица-одиночка.

— Чем подпитываетесь? Книги? Фильмы? Что особенно сильно влияет на ваше мироощущение?

— Современное кино меня, увы, мало вдохновляет. Слишком много внешнего, слишком много претензий на оригинальность, но так мало истинной души, подлинного тепла. Я люблю пересматривать наши старые, советские фильмы. В них есть такая искренность, такая человечность, такая глубина характеров — «Москва слезам не верит», «Вокзал для двоих», «Служебный роман», «Любовь и голуби»… Это же не просто кино, это зеркало жизни, где каждая эмоция подлинна.

И с книгами так же — только классика. Обожаю Достоевского. Он не просто «тяжелый автор», он глубокий. Он обнажает такие бездны человеческой души, что порой становится страшно, но оторваться невозможно. Вот чувствую иногда — надо перечитать. Беру «Братьев Карамазовых», и Достоевский меня не просто «засасывает» — он поглощает целиком, уносит в свои лабиринты сознания. Я в нем тону, проваливаюсь и уже не могу вынырнуть… это для меня поистине магический автор.

И, знаете, эти глубокие миры, что я нахожу в книгах или старых фильмах, они потом помогают мне понять и прочувствовать те образы, которые я «ищу на кольцевой» — в повседневности, в обычных людях, в их маленьких драмах и радостях.

— Если говорить о режиссерах, какой подход к актеру вы цените больше всего? Что для вас важнее — четкое видение режиссера или возможность совместно «нащупывать» образ?

— Вы знаете, идеальный режиссер — это тот, кто умеет быть дирижером и одновременно чутким слушателем. Мне кажется, самое ценное в нашей работе — это диалог. Не жесткий указ, но и не полное отсутствие направления. Это как совместное погружение в глубины океана: режиссер знает, куда мы плывем, но позволяет тебе самой найти сокровища на дне.

Четкое видение, конечно, необходимо — оно задает вектор, общую интонацию спектакля. Но без возможности актеру дышать, без пространства для его собственного поиска образ рискует стать плоским, картонным. Ведь мы не марионетки, а сотворцы. Если есть это взаимное доверие, когда ты знаешь, что тебя услышат, даже если не примут твою идею, тогда даже самое смелое видение режиссера ощущается не как клетка, а скорее как надежный каркас, внутри которого ты можешь расправить крылья. Мы вместе строим дом, и каждый кирпичик должен быть положен с душой.

— Важно быть на одной волне, понимать друг друга?

— Абсолютно. Это тот редкий, но бесценный момент, когда ты чувствуешь, что вы дышите одним воздухом.

Возьмем, к примеру, спектакль «Как важно быть серьезным», где мне посчастливилось играть мисс Призм — учительницу немецкого. Мой метод работы — это своего рода медитация над текстом. Я не просто читаю — я живу в этих строках, ищу их скрытое дыхание, их подтекст.

И вот, перечитывая в который раз, дохожу до кульминационного монолога мисс Призм о судьбоносной путанице чемоданов — младенец вместо рукописи, рукопись вместо младенца. И вдруг — стоп. Мой взгляд цепляется за деталь: «пятно от безалкогольного напитка». И тут же внутри меня включается целая детективная лаборатория. Зачем эта деталь? Просто так? Или это ключ? Если она действительно так перепутала, и пятно безалкогольное, то это выглядит как чистое безумие. Почему тогда она до сих пор уважаемая гувернантка, дающая уроки? Это не сходится с логикой мира пьесы, которую выстраивает Оскар Уайльд!

Но если бы это пятно было от чего-то другого, скажем, от алкоголя, — вот тогда все вставало на свои места! Тогда ее эксцентричность, ее слегка туманный взгляд на мир получали совсем иное, человеческое, даже трогательное объяснение. Тогда она не сумасшедшая, а просто глубоко несчастная женщина, пытающаяся забыться. С этой идеей, словно с найденным сокровищем, я пришла к Виктору Шамирову. И, к моей огромной радости, он загорелся ею. Это был тот самый момент единения.

Лилия Волкова в роли мисс Призм в спектакле «Как важно быть серьезным». Фото: Елена Лапина

Конечно, не всегда твои «находки» принимаются. Бывает, приносишь идею, вынашиваешь ее, а режиссер говорит: «Нет». И это нормально. Главное — доверие. Если ты веришь в его видение, в его чутье, то отдаешься этому потоку без остатка. Потому что в конечном итоге театр — это всегда акт веры, даже если результат окажется не таким, как ты представляла. Или, как вы говорите, «провал». Но это будет наш общий провал, а не одиночное падение.

Быть актрисой — это режим «все включено»

— Вы — выпивающая и немного вульгарная гувернантка в «Как важно быть серьезным». При этом вы же — утонченная учительница музыки в «Машеньке». Но, посмотрев «8 любящих женщин», я просто влюбился в Вашу Огюстину. Насколько вам сложно далась эта роль? Сложно ли было понять героиню и создать этот образ?

— Ох, Огюстина… Если я новую роль начинаю, то все — пиши пропало. Я не сплю, не ем толком, голова пухнет от мыслей, идей, образов, которые я ищу везде: и в людях на улице, и в разговорах случайных, и в очередях, и в том самом метро. Каждую деталь подмечаю, пробую, примеряю.

А с Огюстиной… (Пауза, легкий смешок, недоумение в голосе). Это вообще какая-то мистика. Я только что вышла из «Фрекен Жюли» — там ведь такая истерика, нерв оголенный, каждая клеточка кричит. Думала, ну все, сейчас начнется новый квест, новые бессонные ночи. А тут — вы не поверите — я вообще ничего не делала. Понимаете? Ни-че-го! Я спала! Спала как сурок, честное слово! Никаких мучений, никаких поисков, ни разу не проснулась посреди ночи с криком: «Эврика!» Она сама словно сама проявилась во мне. Проросла, что ли? Как будто она давно сидела где-то в моей душе и просто ждала, когда я перестану надрываться и позволю ей выйти.

И ведь самое смешное — или самое парадоксальное, как хотите, — это ведь карикатурная, гротескная, абсурдная роль. Многие говорят, что она самая сложная в спектакле, настоящая головоломка. А мне она далась так легко! Вот так вот. Иногда просто нужно отпустить, и оно само придет. А ты только подхватишь и вынесешь на сцену. И тут уж я не знаю, кому спасибо говорить — себе или той самой Огюстине, которая такая вот… самодостаточная барышня оказалась.

Лилия Волкова в роли Огюстины в спектакле «8 любящих женщин». Фото: Елена Лапина

— Вы прекрасно двигаетесь и танцуете. У вас есть какая-то специальная хореографическая подготовка? Или это природный талант?

— Это моя страсть! Меня хлебом не корми — дай потанцевать. У меня тело само отзывается на любую музыку. Иду по улице, слышу мелодию — и ловлю себя на том, что уже двигаюсь в такт, даже не осознавая этого. В детстве был год балета, меня туда взяли сразу в третий класс — педагоги увидели данные: длинные линии, прекрасный подъем, природная грация. Но добираться туда приходилось через весь город, и, к сожалению, это оказалось непосильной задачей для родителей, хватило только на год.

А еще я очень хотела быть певицей, тоже занималась вокалом, мама возила меня в Москву на различные прослушивания и конкурсы.

Но в итоге я стала актрисой. И знаете что? Это ведь тот самый «все включено» пакет! Здесь я могу и двигаться, и танцевать, и петь, и проживать столько жизней, столько эмоций. Это идеальное место, где все мои таланты нашли свое применение и продолжают развиваться.

Лилия Волкова в роли Огюстины в спектакле «8 любящих женщин». Фото: Елена Лапина

— Наверняка у служебного входа после спектаклей такую красивую женщину караулят поклонники?

— Конечно, ждут. А как же иначе? Было бы странно, если бы нет, правда? И знаете, как бы я ни отшучивалась, мне это, конечно же, льстит. Я же женщина, и к тому же актриса! Внимание публики — это наш хлеб, а искреннее восхищение — бальзам на душу.

Николай Яременко

Благодарим Театр Моссовета за помощь в организации интервью.

MEDIASNIPER