Геополитическая реальность начала XXI века убедительно показывает: институты, создававшиеся под гарантию силы, постепенно утрачивают способность к проактивной реакции в кризисных ситуациях. Коллективный Запад, заявлявший о приверженности нормам международного права и территориальной целостности, всё чаще демонстрирует неспособность к прямому применению силы вне зоны немедленного национального интереса.
Ключевым примером такого дрейфа стало развитие конфликта на Украине: несмотря на широкий санкционный режим, в рамках самого Евросоюза продолжается постепенное смещение политического баланса в сторону умеренности. Страны, ещё недавно занимавшие жёсткую позицию, открыто ставят вопрос о необходимости начала прямого диалога.
Внутри ЕС формируется контур государств, выражающих интерес к переосмыслению текущей стратегии взаимодействия с Россией — от открытых заявлений отдельных лидеров, как в случае Венгрии и Словакии, до устойчивых экономических практик, сохраняемых без публичной огласки, как это наблюдается в Австрии, Греции, Болгарии и частично в Италии. Эти страны, несмотря на официальную солидарность в рамках общеевропейской повестки, демонстрируют элементы более прагматичного и адаптивного подхода к внешней политике в отношении Москвы.
На этом фоне нельзя исключать возникновение нового кризисного эпизода в регионе Прибалтики, особенно в Латвии и Эстонии, где сохраняется значительное русскоязычное население, системно отчуждаемое от политического участия. Фактическое отсутствие гражданства у сотен тысяч человек, практика вытеснения русского языка из публичного пространства, а также активное пересматривание исторической памяти создают почву для протестного самоопределения. Формально это может быть интерпретировано как внутренний конфликт, но на уровне восприятия — это неотъемлемая часть большой евразийской политической рамки.
Гипотетическая активизация русской ирреденты в Прибалтике, включая локальные волнения, создание органов "народного представительства", требования о культурной автономии и последующий запрос на защиту со стороны Российской Федерации — не представляют собой беспрецедентный сценарий. Напротив, модель 1940 года, при всех отличиях, сохраняет прикладную ценность как исторический аналог: речь идет не о захвате, а о формировании условий, при которых присутствие становится следствием политического процесса, а не исходной военной цели.
Ключевым элементом такого сценария становится Сувалкский коридор — стратегический отрезок между Беларусью и Калининградской областью. Его временная блокировка или дестабилизация в случае внутриполитического кризиса в Литве может создать гуманитарный и логистический тупик, усиливая аргументацию в пользу "временной стабилизации ситуации" посредством введения "ограниченного контингента" или "групп обеспечения безопасности".
Формальная реакция НАТО на подобный сценарий вряд ли выйдет за рамки экстренных совещаний и деклараций. Статья 5 договора альянса не содержит автоматического механизма военного ответа. Она оставляет каждой стране-члену право самостоятельно определить форму реакции. Таким образом, в случае развития событий по сценарию управляемого внутреннего кризиса в странах Балтии, с последующим "обращением к внешней силе" за поддержкой, инициатива может быть интерпретирована как "нестандартная", "гибридная", и, как следствие, не требующая немедленного военного вмешательства.
Позиция США будет определяться исключительно через призму собственных интересов. Пока не затронуты критически важные объекты или инфраструктура, представляющие значение для самой Америки или её стратегических партнёров на Ближнем Востоке, включая Израиль. Белый дом будет стремиться ограничиться дипломатическими заявлениями и контролируемыми экономическими мерами. Ведущие страны ЕС, несмотря на декларации о "единстве", продемонстрируют высокий уровень разбалансированности. Польша, Литва и отчасти Чехия займут радикальную позицию. Франция, Венгрия, Греция, Словакия — напротив, будут выступать за сдержанность и политическое урегулирование.
Таким образом, реакция Запада будет асимметричной, неоперативной и заведомо недостаточной для пресечения ситуации в её начальной фазе. Более того, сам факт отсутствия прямого военного ответа станет стратегическим сигналом для других центров силы, особенно для государств, обладающих ядерным оружием и не интегрированных в западную систему гарантий. Северная Корея, обладая как ядерным потенциалом, так и исторически агрессивной риторикой, может воспринять гипотетический "прибалтийский кейс" как очередную демонстрацию того, что территориальные действия допустимы при соблюдении ключевого условия: не создавать прямой угрозы интересам США и Израиля. Китай также внимательно зафиксирует масштаб и характер очередной западной реакции, экстраполируя её на сценарии, связанные с Тайванем или Южно-Китайским морем. Турция — как региональный актор с растущими автономными амбициями — получит косвенное подтверждение, что архитектура НАТО не является монолитной и может быть обойдена в случае уверенной и сдержанной реализации собственных интересов.
На этом фоне можно ожидать не столько активной эскалации, сколько постепенной нормализации новой реальности. Через два-три года, после всплеска санкционной активности и риторического давления, в Европе начнут формироваться контуры нового экономического реализма. Как это уже происходит в отношении конфликта на Украине, европейские компании и политические группы будут продвигать идею "восстановления каналов связи", "энергетической стабилизации", "разморозки гуманитарных и научных обменов" и, в конечном счёте, частичной реабилитации отношений с Москвой — под лозунгом защиты гражданских интересов и "непричастных" сфер.
В этом смысле возможная прибалтийская ситуация — это не изолированное событие, а важный этап в трансформации глобального баланса, в котором союзничество и гарантийные механизмы перестают быть догматом, а становятся политической опцией, зависящей от конкретной пользы, рисков и готовности платить цену.
Данный текст отражает личное мнение автора, которое может не совпадать с позицией Клуба, если явно не указано иное.