Я впервые услышал Глеба Андрианова в Yauza Place. Совершенно случайно я купил билеты на концерт минималистов: Гласс, Найман, Райх и даже Сакамото. Обычно сложно найти такой лакомый список музыкальных произведений. Народу было немного, атмосфера была клубная, а в центре зрительного зала сидел достаточно молодой человек, похожий на протестантского проповедника. В конце Андрианов вышел на сцену, представил артистов —оркестр Cinematica, потом сел за фортепиано и вместе с ансамблем исполнил отрывки из своей большой композиции «Хрупкость». Это был отличный концерт! Потому что музыканты были настоящими фанатами того, что они делают.
После концерта мы познакомились с Глебом Андриановым, и он нас пригласил на празднование своего дня рождения в клуб «Кристалл». «Кристалл», открытый на месте винно-водочного завода, гораздо более маргинальный, чем Yauza, но туда набилось очень много народу, в основном студенты и творческая молодежь. Музыкантов было много, они расположились по периметру сцены, и все это было похоже на эксперименты Курехина: музыка, вокальные номера, акробатические упражнения, пожалуй, только животных не хватало для полноты картины.
Надо сказать, что современное искусство и исполнительское классическое искусство — это очень закрытые комьюнити, почти мафиозные (в хорошем или плохом смысле, как хотите, так и понимайте) — попасть туда очень сложно, добиться успеха, пробраться в самый топ — еще сложнее. Это требует невероятных усилий. Или невероятных связей. В этот бизнес нельзя попасть ниоткуда, если ты хочешь играть в высшей лиге.
Издатель «Москвич Mag» Игорь Шулинский поговорил с Глебом Андриановым о минимализме и музыкальных экспериментах, композиторах и исполнителях, попадании в профессиональную тусовку и об удивительных фактах из жизни, о корорых Глеб вообще мало кому рассказывал.
Ты музыкальный мафиози?
Что значит мафиози? Я семьянин. Мне кажется, что все идет от семьи. Я вырос в очень большой семье. Двадцать детей.
Да ладно! Двадцать детей?
Нас четверо родных: у меня есть старший брат, старшая сестра и младшая сестра. А еще 16 приемных. 16 девочек. Никогда, кстати, никому не рассказывал.
А как такое произошло?
Мне было 11 лет, если я не ошибаюсь. Я учился в кадетском корпусе. Это, к слову, про мафию. Мафия — это же как бы про семейную историю, да?
В кадетском корпусе?
Да. Я учился в гимназии, был чистым гуманитарием, со спортом у меня не складывалось. А в 2002 году Лужков открыл новое элитное заведение, кадетское училище на юго-востоке Москвы. И мама предложила: «Вот Гриша собирается, не хочешь тоже попробовать?» (Гриша был мой друг.)
Я решил поехать и посмотреть, что это за место. Там действительно было все новое и классное, как с витрины. Мне показалось, что это может быть забавным, ведь в 11 лет все воспринимается иначе, как будто это летний детский лагерь. Однако вскоре я столкнулся с подводными камнями этого «детского лагеря». Это все-таки был интернат, и этот этап оказался довольно непростым в моей жизни.
Я не могу точно сказать, почему мои родители решили отдать меня туда, возможно, потому что не могли меня дисциплинировать. Я всегда плохо поддавался воспитанию. Если мне что-то не интересно, не увлечен, я этого делать не буду, и я до сих пор такой. Возможно, именно поэтому я стал музыкантом, пишу музыку и занимаюсь композицией, потому что мне это действительно интересно.
А потом ты пошел в музыкальное училище?
Я нигде не учился, я абсолютный самоучка! У меня нет никакого академического образования — ни музыкальной школы, ни консерватории. Первый инструмент, который я освоил, была гитара. Как раз в кадетском корпусе я сидел и учил, как играть на гитаре песни Егора Летова и другие произведения. Также я увлекался группой Rammstein. Мне очень нравились их шоу и подход, эстетика этой музыки.
Параллельно с гитарой у меня была история с духовыми. А на даче я добрался и до рояля. Я, кстати, родился в Москве, но рос за городом. У нас был большой дом: где-то нужно было разместить 20 детей.
Ну хорошо, а как эти 20 человек появились?
Инициатором всей этой истории стала мама, когда узнала семью, находившуюся на грани выживания. Она путешествовала на машине по красивым местам и наткнулась на дом, где жили 11 детей, их бабушка и пьющая мать. Мы начали помогать им различными способами — финансово, одеждой, чем могли… Но спустя некоторое время их мать умирает — возникает проблема, как распределить этих детей по детским домам. Поскольку сразу такое количество в один детдом не получается, их должны были развести по разным учреждениям.
Я помню этот семейный разговор, когда мама пришла и сказала, что сейчас нужно решить, готовы ли мы помочь. И мы все сказали: «Давайте поможем». Мы не могли взять всех, на тот момент получилось взять четверых. Еще нескольких детей взяла мамина подруга.
Вот это были первые четверо… Вообще мама всю жизнь занималась благотворительностью. Она была православной, воцерковленной, помогала восстанавливать большой храм в Москве. И если говорить про музыкальность, то мой детский религиозный опыт был довольно глубоким, потому что у меня тетя — регент хора, я проводил достаточно много времени в храмах и слушал григорианские хоралы и всякие подобные вещи. Отсюда, наверное, и появилась вот эта вот тяга к духовной музыке.
Когда мы взяли этих четверых, о нас пошел слух. Мама — человек очень добросердечный, очень открытый. Ее знакомили с какими-то новыми детьми, и она не могла отказаться. Просто приезжала, смотрела на них и говорила: «Ну я не могу, давайте возьмем еще!» И воспитание детей стало одним из самых важных дел ее жизни.
И что это были за девочки, твои сестры?
Мама говорила, что не понимает, что делать с мальчиками, собственно, отсюда и кадетский корпус. А с девочками ей все понятно.
То есть детей из интерната мама брала под опеку, а своего родного сына устроила в интернат?
Ну это такой интернат, который не похож на интернат. Это было действительно хорошее учебное заведение. И там было хорошее образование. Я тоже участвовал в принятии этого решения. И вначале мне казалось, что это интересно. Я только на выходные приезжал домой в увольнение. В форме.
Вы собираетесь все вместе на какие-то семейные торжества?
Довольно редко.
А ваш дом большой сохранился?
Конечно, там до сих пор живут мама, старший брат, некоторые девочки. Это ближайшее Подмосковье, Домодедово. Есть такое село Ям с огромным храмом. Рядом с храмом жили мои родственники по линии мамы: учителя, директором школы была бабушка.
На маминой работе (рядом с домом) стояло старое фортепиано. Хорошее, Zimmermann, по-моему. Для меня фортепиано всегда было чем-то особенным. Я помню, как мог поссориться с кем-то из сестер или с мамой, и просто уходил к инструменту. До того как начать заниматься музыкой, я еще писал стихи. Музыка, поэзия, вообще любое искусство были для меня способом уйти в себя, помогали мне прожить свои эмоции. Наверное, это правильное слово — «прожить». Я всегда использовал музыку как способ справиться с тем, что чувствую. Вот последняя моя работа «Хрупкость» написана после развода…
Сколько раз ты был женат?
Один. Была одна жена — замечательная, мы с ней дружим.
Я в детстве жил во дворе с музыкантами. И поэтому знаю круг ЦМШ и так далее. Кстати, меня всегда очень поражало, что они мало развиты, про музыку мало знают, я знал больше, чем они. Мне казалось всегда, что музыканты должны быть дико образованные. Но они просто играли всю свою жизнь.
Как ты вообще туда вошел, в музыкальную тусу?
Именно так, своя тусовка, все верно говоришь. Ну, во-первых, бесконечная практика. Как я сказал, музыка для меня — способ пережить какие-то эмоции, а я довольно эмоциональный человек. Я учился сначала на режиссера, так как всегда хотел заниматься кино. Отсюда и название моего оркестра — Cinematica.
А музыку я постоянно практиковал, постоянно играл на гитаре, потом нашел фортепиано. А когда заработал свои первые деньги, мне было 16−17 лет, я купил аналоговый синтезатор и начал с ним что-то пробовать делать.
Музыка бывает очень разная. Мой папа — врач, увлекался спелеологией, к тому же альпинист и рос в бардовской тусовке. У нас дома собирались эти барды, и все мое детство прошло под звуки их гитар и песен. Это одна история. С маминой стороны другое — церковная музыка, христианская история. Мои сестры и брат увлекались гранжем, моя сестра носила балахоны с изображением Курта Кобейна. А я был металлистом.
Примерно так же удивительно, как то, что у тебя есть 18 сестер. Металлист?!
Не то чтобы металлист, но это была моя первая музыкальная тусовка. То есть это ребята, которые играли тяжелый грайндкор. Это сложная музыка на самом деле.
А ты не знал ноты, да? То есть просто сел за фортепиано и заиграл?
Я не знал ноты. Но я уже много играл в то время.
Ну подожди, ты садился и сочинял вещи? Гений, что ли?
Сочинял. Но я не думаю, что я гений. Я думаю, что я просто человек, который очень много практиковал что-то. Вообще, если посмотреть на фортепиано, это простое устройство. Там есть понятное количество клавиш в одной октаве, и в этих 12 клавишах можно очень классно потеряться и очень классно найти что-то. Я вообще исследователь по натуре. Мне очень нравится находить какие-то новые вещи. Я много лет исследовал это в одиночку, то есть я никому это не показывал. У меня были друзья на даче, с которыми мы могли на барабанах что-то поиграть. Но, знаешь, ничего серьезного. И тут ко мне приезжает одногруппница, я сажусь за пианино и что-то играю, просто какую-то свою очередную вещь. И она говорит: «Почему ты не играешь, ты же музыкант. У тебя есть музыка, это же круто! Почему никто об этом не знает?» А я ей отвечаю: «Ну просто… это всего лишь моя музыка, это мое хобби».
И я начал думать: а почему бы мне не привлечь людей, настоящих музыкантов и единомышленников? Собственно, я познакомился с ребятами, которые занимались современной музыкой в консерватории. Мы нашли точки соприкосновения, стали что-то вместе делать и писать, и именно с этого началось мое погружение в современную музыку, которую можно назвать академической или еще как-то… Этот этап был достаточно долгим: я долго занимался разными импровизационными и спонтанными концертами с различными музыкантами по всей Москве. Я просто начал их собирать.
Как ты их собирал?
Сарафан. Люди начали узнавать. Я помню наш первый концерт, когда я познакомился со всей тусовкой: нам дали пятницу вечер в LevelDva. Я сделал необычный концерт, назвал его «Концерт меблировочной музыки». Такой Эрик Сати, знаешь? Салонная музыка. Мне очень нравится, что он вообще собой представляет как явление, как композитор, как человек. Интереснейшая фигура. Сати безусловно гений, потому что он опередил и музыку, и свое время. Недаром Кейдж, великий, столько у него заимствовал. У Сати была такая история, когда музыканты играли в разных местах. На одном концерте в здании Парижской оперы, когда вышли все в антракте, а Сати играл свою фоновую музыку, у него музыканты стояли на трех этажах и одну партитуру играли. И меня это очень вдохновило. Этот пространственный эксперимент. В LevelDva мне дали время 9 часов вечера. Гости пришли в бар, а музыканты расположились по всему пространству… Ты поднимаешься по лестнице, сразу тут стоит первый музыкант, потом стоит фортепиано, я там играю, еще двое у камина.
И вот так мы все звучим, друг друга слышим, а люди совершенно спокойно передвигаются, подходят к барной стойке, общаются, что-то происходит. В общем, всех это поразило — и меня, и людей, что мы такое сделали.
Так появился твой оркестр Cinematica?
Изначально этот ансамбль появился потому, что мне нужно было записать мой альбом.
Музыканты с образованием, а ты такой самоучка, как они к тебе относились?
Да совершенно точно, наверное, первое время музыкантам, особенно академистам, довольно сложно принять этот момент, что я самоучка. Я спрашиваю часто у них: «А как тебе, что я не учился 12 лет музыке?» Мне отвечают, что все дело в моей харизме. Но в любом случае я искренне горю тем, чем занимаюсь. Мне настолько интересно то, что я делаю, что абсолютно неважно, есть у меня соответствующее образование или нет.
Мои лабораторные исследования уже давно вышли за пределы России. Я только что вернулся с AfrikaBurn (мероприятие в формате Burning Man, где участники творят искусство, создают костюмы, дают представления и занимаются другими видами деятельности. — «Москвич Mag»), где играл с ребятами из Кейптауна — безумно крутыми музыкантами, с которыми мы встречались впервые. Мы назвали этот проект «Ля Мармеладо Оркестри» и отыграли четыре концерта, совершенно классно. Такие вещи я делал на разных международных фестивалях…
Ноты ты сейчас знаешь? И партитуры пишешь?
Ноты знаю. Партитуры иногда пишу сам. Иногда пишу вместе с моими оркестровщиками.
Кто из композиторов современных, академических на тебя повлиял, кого ты считаешь просто гением или очень важным для себя источником?
Владимир Мартынов, мы с ним будем играть сейчас. Недавно мы играли концерт, который называется «Диалоги». Это моя такая придумка, проект, в котором пока что участвовал только Владимир Иванович.
Вы давно знакомы?
Не больше двух лет. Мартынов — сложный человек. Как и любой талант, даже гений.
А как у тебя получился с ним концерт? Ты пришел и говоришь: «Давайте поиграем!» Или как это происходит?
Постепенно я стал узнаваемым на околоакадемической джазовой сцене.
Тебя знают как подвижника и пропагандиста современной музыки?
Да. А Владимир Иванович Мартынов — совершенно удивительный человек. Он не только пишет музыку (а там с музыкой, в общем, все хорошо), у него еще много философских трудов, он пишет книги. Например, у него есть работа под названием «Конец времени композиторов» — это нашумевшая история. Он мне как раз и говорил, что на самом деле композиторы, возможно, уже не особо и нужны. А вот исполняющие музыку, люди, которые ее интерпретируют, играют и передают, они сейчас выходят на первый план.
Поэтому он охотно идет на эксперименты, коллаборации. Первый концерт у нас с ним был в октябре 2023-го. Мартынов, безусловно, на меня повлиял.
А из зарубежных?
На меня очень повлиял Макс Рихтер, совершенно точно. Я его очень люблю. Да и вообще, наверное, все эти минималисты, которых ты любишь: Стив Райх, Филип Гласс. Симеон тен Хольт — его я слушаю очень много в последнее время. Этот голландский композитор мне очень близок, потому что он такой же минималист, как Стив Райх. Ну, знаешь, если бы Шопен родился чуть позже, то вот, наверное, это получился бы Симеон тен Хольт, потому что там очень много мелодической истории.
В Нидерландах, на самом деле, очень сильная музыкальная школа. Я даже какое-то время назад туда хотел поступать. Съездил туда, подавался в Нидерландскую королевскую консерваторию в Гааге — не поступил. Было интересно, и до сих пор интересно, возможно, буду пробовать еще раз.
Не поступил? Почему?
Слушай, ну непростой год был для поступления с моим паспортом, во-первых. Во-вторых, возможно, я не очень грамотно составил документы… Я хотел бы там поучиться. Мне хотелось бы посмотреть, как там это все работает на Западе. Потому что здесь, в Москве, мне многое уже ясно. Мне понятно, как я стал музыкантом. А там другая среда… Знаешь, мне кажется, что здесь музыкантам приходится о себе кричать. В буквальном смысле. То есть приходится заявлять о себе — чем громче, тем лучше: вот тебе нужно собрать оркестр, тебе нужно придумать что-то невероятное, какой-то перформанс, что-то все время нужно… А там, мне кажется, просто есть вот человек-музыкант, он композитор, и все, это его работа. Он просто пишет музыку, об этом совершенно не надо кричать. Его просто поддерживают и дают возможность создавать музыку.
То есть ты не просто артист, ты еще становишься менеджером?
Абсолютно точно. У нас очень плохо с музыкальным менеджментом в России, в Москве. Он отвратительный, его нет просто. У нас есть всего несколько человек, которые этим занимаются хорошо.
А у тебя получается продавать музыкальные события, музыкантов, в частности себя?
Я умею придумывать, я умею об этом рассказывать. У меня образование режиссерское, не забывай. Мне нравилось придумывать концепции, собирать людей вокруг себя. Съемочная площадка — это огромное количество людей, которыми нужно управлять в моменте. По сути оркестр — это такой же живой организм, как и съемочная площадка.
Может быть, поэтому ты как менеджер устраиваешь всякие перформансы вместо классических концертов. Функциональность музыки изменилась. Сейчас мы можем говорить, что не зря твой эксперимент, в котором музыканты не просто статично находятся на сцене, а ходят, представляет собой некий вид медитативности. Ты становишься не просто музыкантом, композитором (возможно, образование в этом случае и не так уж необходимо). Ты превращаешься в человека, который является не коучем — это слово достаточно пошлое, но кем-то, занимающимся философскими проблемами посредством музыки. Примерно так?
Музыканты делятся все-таки на исполнителей — людей, которые занимаются этим профессионально и очень долго развивают свои навыки, и людей, которые создают, сочиняют, придумывают — композиторов. Нужны ли они или нет, это лучше почитать книжку Владимира Ивановича Мартынова. Суть в том, что это другой тип мышления, другой подход… Понимаешь, сказать, что все уже придумано, тоже не совсем верно. Мы ведь пришли к этому минимализму, если разбираться, не случайно. На самом деле можно сказать, что произошла небольшая деградация в искусстве, так как все очень сильно упростилось. Не потому, что мы не можем создавать что-то сложное, а потому, что такая потребность у человека. Мы пришли к такой звенящей простоте. Причем не в одном месте, а сразу в нескольких культурных центрах мира. И у нас, и в Америке все было почти одновременно.
То есть ты считаешь, что минимализм — деградация?
Я не считаю, что деградация, но это в любом случае упрощение. Музыкальный язык стал намного проще. Послушай Стравинского, послушай Чайковского, а потом послушай современных минималистов. Другое дело, что профессиональные композиторы по-прежнему актуальны. Например, скоро будет концерт Алексея Сысоева, где он переосмысливает Стравинского. Это невероятно интересно, как современный композитор может это сделать.
Функция музыки изменилась, раньше это действительно был только концерт, духовная музыка, церковная, и светская. Изначально практически вся музыка была ритуальной, духовной. Бах писал исключительно для Бога, исключительно для церкви. А сейчас все работает совершенно иначе. Музыка присутствует в каждом доме, в каждом телефоне, в любых наушниках — везде. Теперь любой человек может создавать музыку самостоятельно, просто выбрав алгоритмы. Недавно я размышлял об этом в одном издании: сегодня любой может создать музыку с помощью своего телефона. Нужно всего лишь задать настроение, выбрать скорость, и у тебя будет играть какая-то музыка.
То есть что я делаю на самом деле на концертах, когда я играю, например, импровизационную музыку? Я просто человека провожу с собой в свое состояние. И мы с ним уходим.
Получается, что музыка становится чем-то другим для тебя… Эзотерикой?
А слово «проводник» — это совершенно не эзотерическое слово, понимаешь? Вот йога, она же может быть совершенно не эзотерической, это может быть просто физической работой, ты сидишь в асане, потому что для тебя полезно, для твоего тела, ты тянешь свои связки и мышцы. И музыка точно так же может быть, я бы сказал, духовной, но при этом слово «проводник» очень уместное, потому что ты действительно ведешь человека. Когда ты играешь ноты, ты выполняешь задумку композитора. Вот что он там придумал, ты туда и идешь. А когда ты играешь в моменте, создаешь здесь и сейчас, то куда-то ведешь за собой. У меня часто люди на концертах плачут, часто переживают какие-то сильные эмоции, они после концерта ко мне подходят, говорят, мол, такой-то опыт со мной случился. И не знаю, эзотерическое это или нет, для меня совершенно нет, это просто моя работа.
Какой реакции ты ожидаешь от людей, которые приходят на тебя?
Внимательности, сфокусированности. Мне кажется, что у каждого человека должна быть своя какая-то задача в голове. Потому что это история про то, как люди собираются в одном месте и делятся друг с другом. На своих концертах я дарю ощущения. Будьте готовы это принять. Это все, что нужно.
Пользуясь случаем, хочу пригласить читателей на фестиваль современного искусства «Шалость», который пройдет 20 июля в Yauza Place. Планы масштабные: три сцены — Main Stage, Особняк и Secret Room, два оркестра, кинотеатр с живой музыкой и дневная вечеринка.
Фото и видео: из личного архива