«Геликон-опера» закрыла свой 35-й сезон премьерой оперы Игоря Стравинского «Похождения повесы» в постановке Дмитрия Бертмана, показы которой прошли 9-13 июля 2025. Следующий сезон начнется 21 августа с блока этого же спектакля.
Картинки с выставки
Игорь Стравинский написал свою самую масштабную оперу «Похождения повесы», вдохновившись работами английского художника XVIII века Уильяма Хогарта: серией из восьми картин, название которой на русском языке устоялось как «Карьера мота» и отличается от названия оперы только артиклем: «A Rake’s Progress» у полотен – «The Rake’s Progress» у партитуры. Этот поучительный цикл, демонстрирующий, как некий юноша случайно богатеет и пускается во все тяжкие, а потом разоряется и сходит с ума, также известен в гравюрном варианте, отличающимся от живописного небольшими деталями.
Премьера оперы живущего в Америке русского композитора, либретто которой написали английский поэт Уистен Хью Оден и американец Честер Коллмен, состоялась 11 сентября 1951 в венецианском театре Ла Фениче. Если у Хогарта герой сам кузнец своих несчастий, то в опере его ведет по скользкой дорожке посланник ада.
Любитель необарочных стилизаций, Стравинский использует в «Повесе» даже забытую к XX веку форму речитативов secco под аккомпанемент клавесина – спасибо, что хотя бы не заставляет героев петь трехчастные барочные арии с их бесконечными повторами. Зато продолжительность оперы – три часа сценического времени – уверенно возвращает зрителя в тягучий XVIII век, когда походу в театр следовало посвящать весь вечер и половину ночи.
Куда катится Том
Главный герой оперы Том Рейкуэлл (в оригинале говорящая фамилия сразу клеймит его повесой) живет где-то за городом вдалеке от столичных соблазнов и идиллически влюблен в девушку по имени Энн Трулав (тоже говорящая фамилия: буквально «настоящая любовь»). Отец Энн озабочен тем, что Том ничем не занимается, и хочет устроить его на работу в лондонском Сити. А Том мечтает разбогатеть просто так. Стоит ему высказать свое желание вслух, как вдруг некто по имени Ник Шэдоу (дословно «тень») приносит ему известие о солидном наследстве от дяди. Том радостно покидает Трулавов, чтобы уладить формальности, а Ника нанимает на службу.
В Лондоне Ник прежде всего ведет Тома в публичный дом. Там герой демонстрирует результаты воспитания, полученного от Ника, который внушает ему, что главное в жизни – удовольствия. Меж тем Энн, не имея вестей от Тома, предчувствует плохое и отправляется его спасать.
Том разрывается между блеском лондонской жизни и тоской по Энн. Ник убеждает Тома жениться на ярмарочной звезде – бородатой женщине Бабе́-Турчанке. Когда Энн, преодолев страх во имя любви, добирается до Тома, то видит, что ей нет места в его мире. Но жизнь с Бабой-Турчанкой не приносит Тому радости. Он мечтает сделать что-то хорошее, и Ник делает вид, будто воплощает в реальность его сон: создает автомат, который превращает камни в хлеб.
Инвестировав все деньги в неработающую технологию, Том разоряется, и его имущество идет с молотка в достойной Льюиса Кэррола по абсурдности сцене аукциона, одним из лотов которого становится Баба-Турчанка. Впрочем, она это безобразие прекращает, а пришедшую снова искать Тома Энн по-сестрински воодушевляет не опускать рук.
Ник приводит нищего и потерянного Тома на кладбище и там открывает свое истинное лицо: он – дьявол, и в уплату за службу ему положена душа Тома. Дразня надеждой, Ник предлагает Тому сыграть в угадывание карт. Любовь Энн помогает Тому чудом выиграть. Ник оставляет Тому жизнь и душу, но лишает рассудка.
Том попадает в дом умалишенных. Он считает себя Адонисом и ждет прихода своей возлюбленной Венеры. Энн и впрямь приходит навестить его, но Том накрепко заперт в собственной реальности. Энн поет ему небесной красоты колыбельную и оставляет, ибо не в силах помочь. Том умирает.
В традиции XVIII века в финале звучит коллективная мораль от пятерки основных персонажей: будьте, люди, благоразумны, а то плохо кончите.
Наше всё
В начале сезона «Геликон» заявлял в качестве летней премьеры оперу «Князь Игорь» в постановке Дмитрия Бертмана. Но в декабре 2024 на Камерной сцене Большого театра состоялось капитальное возобновление «Похождений повесы» Бориса Покровского – первой российской постановки этого названия, выпущенной еще в 1978 году в помещении Камерного театра на Соколе и восстановленной на Никольской в 2010 году, вскоре после смерти Бориса Александровича. Вероятно, именно это заставило худрука «Геликона» перекроить репертуарные планы своего театра, тем более что для постановки Бертман взял тот же русский перевод Натальи Рождественской, что используется у Покровского, местами даже с такими же изменениями в поющемся тексте, что были внесены в Камерном театре. Наталья Рождественская – мать дирижера Геннадия Рождественского, выпускавшего «Повесу» Покровского, – сама была оперной певицей, и музыканты очень хвалят ее перевод за удобство пения.
Стравинский и Покровский – два знаковых для Бертмана имени. С постановки оперы Стравинского «Мавра» в 1990 году отсчитывается история «Геликон-оперы», а главный зал театра на Большой Дмитровке носит название «Стравинский». Один из камерных залов же носит название «Покровский» – и Дмитрий Бертман не раз давал понять, с каким трепетом относится к наследию режиссера, чьим учеником формально не был (он учился в ГИТИСе у Ансимова), но на спектаклях которого рос.
Интересно, что премьера «Похождений повесы» в «Геликоне» совпала по времени с проходившим в Большом театре с 27 июня по 13 июля фестивале Стравинского. Впрочем, фестиваль состоял по преимуществу из гастрольных и перенесенных в Большой балетов Мариинского театра.
Походили-побродили
В «Геликоне» «Повеса» ставится впервые, но Дмитрий Бертман прежде уже работал с этой партитурой: в 2000 в венской Фольксопер и в 2016 в Финской национальной опере. Надо полагать, за два предыдущих подхода он высказался обо всем, что казалось ему важным в связи с этой оперой, и в московской постановке по большей части оставляет зрителя наедине с музыкой. И со строкой титров, разумеется – которую забавно читать, ибо вместо оригинала Одена и Коллмена в ней сделан обратный перевод текста Рождественской.
Главный дирижер «Геликона» Валерий Кирьянов транслирует слушателям наслаждение барочным колоритом Стравинского, звучащим сразу и узнаваемо, и диковинно в окружении невозможных для эпохи барокко построений. Спустя десять лет после переезда в новое здание «Геликон» наконец-то победил его не приспособленную для опер акустику, и даже различимые в «Повесе» эффекты подзвучки – например, легкая гулкость в соло обреченного Тома – кажутся естественной частью музыкальной ткани. Среди сочных мужских голосов юная прима «Геликона» сопрано Валентина Правдина в роли Энн кажется задвинутой на задний план по звучанию – впрочем, ее героиня в спектакле в принципе сделана слабенькой и нежизнеспособной.
Художник-постановщик Хартмут Шоргхоффер из Австрии работал с Бертманом над оперой Вагнера «Запрет на любовь» («Геликон», 2011) и оперой Рубинштейна «Демон» (копродукция театра Лисеу, где в 2018 прошли первые показы, Национальной оперы Бордо, Государственного театра Нюрнберга и «Геликон-оперы»), а также оформлял постановку «Орландо, Орландо» Георгия Исаакяна на сцене «Геликона» (2019). Для «Повесы» он создал лаконичные, нарочито инфантилизированные олдскульные декорации на поворотном круге, солидные и трехмерные. Эффект анимации отведен лишь интермедийному облачному занавесу, где проявляются невозможные ни с какого ракурса закаты, на которые наползает тень (художник по свету – Денис Енюков), – и это прекрасно подчеркивает небесное качество интерлюдий и интродукций Стравинского.
Карьера обормота
Всюду в спектакле – сразу и условность, и неготовность в нее играть. Идиллия у Трулавов происходит на фоне голубого неба во весь портал, отгораживающего авансцену, и живой изгороди, заросшей жирным вьюнком. Изгородь утыкана фигурками садовых гномов – они идиотски-радостные на вид, но их острые колпаки образуют отчетливый частокол. Стоит стремянка – Бертман одолжил ее у Покровского, но у того она стоит в каждой сцене, поскольку сцена оформлена как мастерская Хогарта, а здесь только в прологе. Похожая на Алису в Стране Чудес Энн в треуголке из газеты и с ведерком краски в руке явно собирается лезть на стремянку и дорисовывать на небе облака – но разве можно делать что-то полезное в обществе бездельника Тома (тенор Сергей Абабкин)? Разве что качаться на качелях, которые размещены в изящно встроенной в небо нише.
Папаша Трулав (бас Александр Киселев), сам похожий на гнома, трудолюбиво ходит с лопатой, которая попытается выстрелить в третьем акте. Ник Шэдоу (бас-баритон Елисей Лаптев) является в подчеркнуто мефистофелевском гриме и одеянии, включающем кожаный плащ и кожаный же корсет, но ни у кого не вызывает недоверия.
Публичный дом разместился в пустынном пространстве, где выстроенная на поворотном круге рампа-улитка кажется обреченной на статичность, а тяжеловесные путти-переростки под колосниками выглядят как черти. Хозяйка борделя Матушка Гусыня (меццо-сопрано Ирина Рейнард) эксплуатирует образ Королевы из «Страны Чудес» Кэррола.
Обычно в массовых сценах хор «Геликона» справляется и с пением, и с танцами, но в «Повесе» хореограф Эдвальд Смирнов дополнительно набрал, помимо бессменной Ксении Лисанской, еще троих танцовщиков, которые извиваются в партерных движениях, пытаясь придать заявленному разврату хоть какую-то живость. Но в этом спектакле грешат лениво, словно нехотя.
Лондон, где происходит дальнейшее падение Тома, решен в виде группки простенько слепленных пряничных домиков. Хор, перевоплотившись из гуляк в приличных горожан, хоронит хоть какое-то разнообразие красного белья и прочей сбруи под расхристанным трауром из фильмов Тима Бёртона. Баба-Турчанка (меццо-сопрано Ксения Вязникова) вносит разнообразие в оформление сцены своими пожитками, в числе которых по решению постановщиков оказываются не вещи, перечисленные в либретто, а свинья-качалка, лошадка с карусели и чучело, которое так и хочется назвать птицей Додо из все той же «Страны Чудес». Но особой живости происходящее не получает даже когда Баба в разгар ссоры с Томом разбивает себе о голову тарелки; более того, она попросту засыпает в месте, где по партитуре Том должен заставить ее замолчать. Зато после аукциона Баба эффектно избавляется от бороды, перевоплощаясь из диковины в диву – так и хочется сказать, Елену Образцову, которой в «Геликоне» тоже посвящен именной зал.
Дней связующая нить
Фижмы и камзолы не мешают постановщикам походя играть в современность. Чудесная машина Тома – это ноутбук с изображением черепа на крышке. А поклонники Бабы делают с ней фото на мобильный.
Сцена на кладбище по полочкам раскладывает все компоненты спектакля. Лопата Трулава пригодилась, чтобы вырыть могилу для Тома. За XVIII век отвечает притащенный Ником клавесин, на котором Ник якобы виртуозно играет в манере лучших трюков из фильма «Амадей», когда в оркестре звучит настоящий инструмент. А игра с Томом происходит опять-таки на ноутбуке. Адская машина все ж-таки.
Когда Том сходит с ума, могила покрывается цветами. Он падает на нее, и оказывается, что она мягкая. Вот такая она, зона комфорта в видении Бертмана.
Обезумевшего героя сажают в круглую клетку, куда перевешены качели. Энн приходит к нему в Бедлам не констатировать безнадежность его состояния, а умереть самой. Ну а образы садовых гномов оживают в разноцветных колпаках хора умалишенных – у Хогарта колпак, хоть и не такой, носит один из пациентов на соответствующей картине.
А откуда они вообще пришли в оперу Стравинского, эти гномы? Один из них в стилистике поп-арта даже вынесен на афишу премьеры. Да просто они – потомки статуй Приапа в садах древних римлян, ставшие в новое время эмблемой мещанства, а в XX веке превратившиеся в объект шуточных «освободительных» похищений. Они отвечают одновременно и за похождения, и за избежание расплаты за них.
Такой символ мало сочетается с имиджем Стравинского как рафинированного эстета и интеллектуала – зато прекрасно подходит Стравинскому-насмешнику, подающему свой тонкий сарказм с каменным лицом.
А мораль отсюда такова
Купив билет на «Похождения повесы», можно посмотреть в фойе «Геликона» прекрасную выставку, посвященную Стравинскому. Там, в частности, выставлен бронзовый бюст композитора работы Гавриила Гликмана из коллекции Ростроповича и Вишневской, эскизы Билибина, Бенуа, Бакста, Гончаровой, Головина к спектаклям Стравинского, гравюры Хогарта (отпечатка первой четверти XIX века) и инспирированная одноименным балетом «Жар-птица» Рене Лалика.
А из светских развлечений на премьерных показах была предусмотрена фотозона с гномами и с моделями в костюмах примерно под XVIII век, специально созданных не для спектакля, а для фотосессии. И вот это сочетание продуманности и невсамделишности, начинающееся прямо при входе – не вербализированное, но срежиссированное воплощение самой философии театра.
Кей Бабурина