Рисков в кредитовании физических лиц много, виден и рост мошеннических атак на банки, но большинство рисков по своей природе — экономические, а значит, бороться с ними можно известными и отработанными методами
В кулуарах Финансового конгресса Банка России после публичной дискуссии Консультативного совета по финансовой стабильности о системных рисках Михаил Матовников, директор Центра финансовой аналитики СберБанка, рассказал Павлу Самиеву о качестве кредитных портфелей российских банков, о том, какие риски больше повлияли на потребкредитование и наблюдается ли падение доходов населения
Павел Самиев: Михаил, какова ваша оценка текущей динамики и качества портфелей в рознице и в корпоративном сегменте? Какой сейчас тренд?
Михаил Матовников: У нас и то, и другое с точки зрения ключевых балансовых метрик качества портфеля развернулось, но в рознице разворот произошел еще в середине 2024 года, а в корпоративном кредитовании — только в начале 2025-го. Абсолютные достигнутые значения и там, и там остаются низкими, если сравнивать, например, с периодом от 2016 года. Но, конечно, это не должно успокаивать, поэтому все пытаются разобраться, каковы драйверы таких изменений и как долго может продолжаться ухудшение качества портфелей.
Мы, в частности, проанализировали отдельные сегменты. В потребительском кредитовании важным оказался фактор кредитного мошенничества.
В целом, в банковской сфере выросли масштабы не только атак мошенников непосредственно на физических лиц, но и попыток злоумышленники «обойти» кредитные системы банков, например, используют подставных предпринимателей.
Наличие таких, по сути, операционных рисков в потребительском кредитовании вносило вклад в общее ухудшение качества портфеля банков.
Павел Самиев: Каков их вклад, по вашим оценкам?
Михаил Матовников: Основным фактором роста просрочек все-таки стал объективный рост аппетита к риску в 2023–2024 годах, поэтому прирост просрочек ожидаем, он был заложен в кредитные ставки, и большая их часть, конечно, была в рамках ожидаемых. Но был и рост, не в полной мере предсказанный кредитными моделями, частично объясняемый кредитным мошенничеством. Мошенники стали очень оперативными и организованными, ищут уязвимости в продуктах банков и пытаются их эксплуатировать. Тем не менее наше технологическое превосходство позволяет подобные уязвимости оперативно выявлять и закрывать, а мошенников привлекать к уголовной ответственности, так как в цифровом мире возможность скрыться неуклонно стремится к нулю.
Другая проблема потребительского кредитования — это закредитованность населения: заемщики с высокой долговой нагрузкой стали чаще выходить на просрочки.
В ипотеке ситуация иная. Там сколько-нибудь значимых операционных рисков за пределами индивидуального жилищного строительства нет. Как правило, это реализация рисков, которые мы для себя разбиваем на две группы: снижение реальных доходов заемщика и также высокая закредитованность. Причем высокая закредитованность — это не следствие ипотеки, а за счет последующего роста долга в потребительском кредитовании. Иначе говоря, это переток риска из потребительского в ипотечное кредитование. У людей была нормальная ипотека, они после этого набрали потребкредитов, и эти «потребы» сейчас многих тянут вниз.
Но важно понимать, что в плане ипотеки мы говорим об изменениях, которые на ранних метриках риска измеряются примерно 100 базисными пунктами. Соответственно, после раннего сбора технических просрочек это превращается в долю процентного пункта. То есть этот прирост в абсолютном значении невелик, но поскольку маржинальность ипотеки очень небольшая, рост просрочки играет заметную роль, ведет к падению уровня одобрения.
Но все не так уж плохо. Во-первых, потенциальный масштаб роста потерь невелик, а сами риски, так или иначе, носят экономический характер. В чем плюс экономических рисков? С ними хорошо бороться экономическими методами. Иначе говоря, таким заемщикам помогают реструктуризации. А вот риски, связанные с действиями мошенников, — это преимущественно безвозвратные потери.
В случае реализации экономического риска, особенно в обеспеченном кредитовании, даже если то есть закредитованность потребителей, всегда можно найти вариант, который будет приемлем и для банка, и для заемщика. Это не обязательно реструктуризация, иногда человеку, который не рассчитал свои силы, проще продать залог, и за счет последующего роста цен на объект, случившегося после покупки, заемщик может еще и в плюсе оказаться и вернуть больше, чем свой первоначальный взнос; главное — не накопить необслуженных процентов и не допустить затягивания ситуации.
Иначе говоря, сейчас кажется, что ситуация в обоих сегментах совершенно управляема. И там, и там есть понятный план, что с ним делать.
Павел Самиев: Вопрос тогда о прогнозах Банка России по структуре портфеля необеспеченных кредитов. Это сейчас не обсуждалось, но Центральный банк считает, что к 2027 году примерно 5% кредитов будет с показателем долговой нагрузки (ПДН) больше 80%. Это оптимистичный прогноз?
Михаил Матовников: Это «механически» так будет. Для этого не требуется сложного моделирования, потому что сроки потребительских кредитов обычно не превышают трех лет. Соответственно, если текущий лимит выдач с ПДН 80%+ составляет 5%, то через три года мы получим 5% и в целом по портфелю. Думаю, это случится даже раньше, если пересчитывать ПДН на уровень текущих доходов с учетом их прироста после выдачи кредита.
Павел Самиев: Очень интересный момент: у большой категории граждан упали доходы в реальном выражении. Можно ли тут понять, у кого это произошло, провести какое-то сегментирование, выделить какие-то параметры — например, привязку к отраслям?
Михаил Матовников: В целом по экономике, номинальные зарплаты продолжают расти. У нас сейчас средняя медианная зарплата, по данным «СберИндекса», растет примерно на 16%, раньше этот прирост был выше — 18% и более. При этом инфляция, наоборот, ускорилась: в какой-то момент она была даже выше 10%, но все равно темпы роста реальной заработной платы остаются на уровне 6%.
То есть, на первый взгляд, все должно быть очень хорошо. Но важно помнить, что средние и медианные значения могут скрывать большой разброс индивидуальных различий. Примерно у четверти заемщиков рост зарплат оказался ниже инфляции. Мы постарались разобраться в причинах, и выяснилось, что все разбивается на множество маленьких факторов. Всего около 20 сценариев, и каждый из них объясняет какой-нибудь свой процент, но вместе они складываются в общую картину.
При этом данные сценарии лучше всего описываются не в терминах кризиса, а в терминах «жизненных ситуаций», то есть, в принципе, такое постоянно происходит, каждый год, независимо от ситуации в экономике. Но если зарплаты растут быстро, а инфляция низкая, доля людей со снижением реального дохода будет ниже, а при замедлении роста зарплат и ускорении инфляции она будет расти.
Пример снижения реального дохода вследствие жизненной ситуации — выход на пенсию: мы видим, как человек стал получать пенсионные зачисления, но продолжил работать, люди часто соглашаются на меньший уровень дохода и занятость, если начинают получать пенсию; этот фактор объясняет снижение доходов у 4% людей из примерно 25%.
Далее, есть предприятия, которые не индексируют зарплату, там, чтобы увеличить зарплату, нужно попросить прибавку, а автоматически ее не повысят — это 3%.
Примерно 3% людей уволились или их уволили, и они не нашли зарплату такого же уровня. Это характерно для высоких заработных плат: к примеру, человек, который был начальником отдела, вынужден устроиться рядовым сотрудником. Тоже нередкая ситуация.
Далее, примерно 2% дают проблемные отрасли, в которых не повышают зарплаты. Здесь можно отметить, что эти пострадавшие сектора практически не бьют по кредитному портфелю банков. Например, есть проблема у строительных компаний, но их сотрудники — в основном мигранты, они редко являются заемщиками банков.
Примерно 2% добавляют люди, которые в течение года много болели: мы видим рост выплат из ОМС при снижении трудовых доходов.
Среди прочих ситуаций можно упомянуть женщин, чьи доходы снизились, но семейный доход за счет зарплаты супруга вырос. Кроме того, меньше выросли зарплаты в регионах с очень высоким их начальным уровнем — например, в северных районах. Там уровень номинальных зарплат высок, а в структуре экономики мало обрабатывающих производств, которые последние два года давали наибольший вклад в рост трудовых доходов. Часть людей перешли на неполный рабочий день — это еще доли процента (примерно 0,4%.)
Но мы понимаем, что это скорее описание жизненных ситуаций, чем эффект кризиса или какого-то отраслевого стресса. Это просто жизнь. И когда темпы роста доходов ниже, таких людей становится больше. Когда темпы роста доходов были выше, их становилось меньше. Когда темпы были очень высокими, почти у всех что-то в номинале росло, и банки ослабляли свои стандарты. Сейчас они опять начинают их «закручивать», и мы возвращаемся в более привычную ситуацию.