Студенты Сретенской духовной академии принимают активное участие в проекте Учебного комитета Русской Православной Церкви «Память Церкви». Проект отвечает на вопрос, как жилось тем, кто веровал в Бога и слышал угрозы от власти «показать последнего попа»? Участники проекта – архиереи, клирики, миряне – делятся историями о себе и своих близких, мысленно возвращаются в годы своего детства, заходят в свои первые храмы, прячутся от бдительных преподавателей, вновь оказываются в кабинетах уполномоченных, рассказывают о домашнем укладе.
Архимандрит Алексий (Вылажанин), в миру Вылажанин Алексей Евгеньевич, родился 28 февраля 1967 года в Ленинском районе Москвы.
***
Свое детство провел в поселке Удельная в Подмосковье, где находится замечательный деревянный Троицкий храм. Отсюда сотрудники НКВД в конце 30-х годов XX века забирали святителя Серафима, митрополита, который был уже древним старцем. К сожалению, домой он уже больше не возвратился.
Я учился в средней школе № 33 поселка Удельная Московской области, затем служил в армии, окончил Московскую духовную семинарию и духовную академию в Троице-Сергиевой лавре. Родился в семье служащих: мама работала в детском саду, папа был слесарем. Были бабушка и дедушка – папин отчим. Другие бабушка с дедушкой жили в Куйбышеве (ныне – Самара), поэтому с ними приходилось видеться не так часто. В поселке Удельная мы жили большой семьей в частном доме: дедушка с бабушкой, тетка Ольга со своей семьей и наша семья.
Ничего особенного в моей семье, наверное, не было. Нельзя сказать, что семья была очень религиозной. В церковь ходили, как и большинство в то время: на Пасху – освятить куличи и на Крещение – набрать святой воды. Это отложилось у меня в памяти, когда моя бабушка брала меня с собой. Я запомнил зимние очереди за крещенской водой практически до станции. На Пасху тоже были очереди для того, чтобы купить свечу, которую нужно было воткнуть в куличик, занять свое место у стола, чтобы освятить кулич. Это были праздничные воспоминания о посещении храма. Но чаще с храмом мы встречались в скорбные моменты, когда все умершие в нашей семье отпевались в церкви.
Крестили меня в детстве, во младенчестве, в том же Троицком храме в поселке Удельная. К сожалению, я не могу сказать, кто меня крестил, ведь прошло слишком много времени, а регистрационные книги не сохранились.
Церковь я начал регулярно посещать самостоятельно лет с 13. На меня произвело впечатление заупокойное богослужение в момент отпевания моей бабушки, сам уютный вид храма. Всегда с огромной теплотой вспоминаю этот храм.
В храме я познакомился с Клавдией Александровной, которая была легендой левого клироса и жила на соседней улице. В то время у нее был перелом руки, она была уже достаточно пожилая, и я ходил к ней домой. От нее много слышал о Церкви, помогал ей. У нее была очень маленькая комната в частном доме, обмазанном глиной. Основную часть этой комнаты занимал большой черный рояль, на котором она играла. Низкие потолки, печка, которую нужно было топить, кроватка, несколько стульев, маленькая кухонька, она же и терраска. А в комнате – огромная икона святителя Николая, написанная на холсте одним известным художником, который некогда был направлен на обучение своим помещиком, и в благодарность ему написал образ святителя Николая с совершенно потрясающими глазами. Один из родственников Клавдии Александровны служил в этом поместье, и когда произошла революция, то ему удалось спасти этот образ, он хранился у них в семье. Я с теплотой вспоминаю об этом.
Когда я начал ходить в храм, то стоял на левом клиросе, пытался петь, очень завидовал детям священника, которые помогали в алтаре. Тогда настоятелем у нас был замечательный московский протоиерей, ныне, слава Богу, здравствующий, отец Дамиан Круглик. Его два сына, Саша и Леша, были немного младше меня, помогали отцу в алтаре и ходили в стихарях. Сегодня они уже сами священники – протоиерей Алексий и иерей Александр.
Со мной на клиросе также молились два брата нашего приснопоминаемого диакона, отца Николая Хмолова. Они впоследствии тоже стали священниками. Так вокруг храма сложилась малая община, которая объединяла нас всех.
В начале 80-х годов XX века, несмотря на уже застойное время, посещение храма молодежью все равно не приветствовалось: приходили сотрудники школы, комсомольцы и прочие, которые следили за тем, чтобы люди не приходили в храм. Но, несмотря на то, что я посещал храм, я был пионером, комсомольцем. Это были мои первые шаги на пути к Церкви. Когда я определился, то из комсомола ушел. И уже в армию уходил, не будучи комсомольцем.
О духовной литературе. Это сейчас мы пресыщены тем изобилием литературы, которая сегодня есть у нас в магазинах, в храмах. А тогда это был огромный дефицит. На приход давали, допустим, 10 календарей. Что такое для прихода в Удельной 10 календарей? Это, в лучшем случае, только для духовенства и самого руководства прихода, а с остальным был дефицит, невозможно было ничего достать, не говоря уже о молитвословах, Евангелии, Библии – эти книги были вообще жутким дефицитом.
В Удельной, в храме, была за стеклом папка: отпечатанные на машинке утренние и вечерние молитвы. Эта папка была приделана к стене на выходе из Никольского придела. И я там стоял и переписывал молитвы, потому что уже тогда у меня появилась мысль о поступлении в семинарию.
Как-то раз ко мне подошел молодой человек и поинтересовался, хочу ли я иметь молитвослов. Он пригласил меня пойти вместе с ним. Мы пошли на другую сторону железной дороги, потому что мы жили на одной стороне железной дороги, где находилась воинская часть, а храм находился на другой части этой дороги, разделяющей поселок. Подошли к его дому, он попросил подождать и вынес мне ксерокопированный молитвослов в жестком переплете. Впоследствии мы познакомились. Этим молодым человеком оказался теперешний митрополит Тобольский и Тюменский Димитрий, а тогда еще просто прихожанин Алексей Капалин. Вот так произошло мое знакомство с семьей Капалиных.
В нашем доме всегда был святой угол, в котором стояли Казанская икона Божией Матери и образ святителя Николая. Моя прабабка, которая проживала в деревне Мельниково, под Наро-Фоминском, однажды на речке во время войны поймала приплывший деревянный образ архангела. Ангелы, архангелы, херувимы украшают обычно резные иконостасы из дерева. Дед этот образ почистил, покрасил, позолоты на нем уже не было, и его покрыли бронзовой краской – так поновляли. Он до сих пор находится у нас в семье, в святом углу. Он напоминает мне счастливые дни моего детства.
Как я уже говорил, достать православную литературу в те годы было невозможно, ее вообще не было. В библиотеках всегда был уголок атеиста, где имелись книжечки атеистической направленности. Каждый искал в этих книжечках для себя что-то нужное: кто хотел атеизма, тот находил грязь, кто искал чего-то светлого, тот пытался увидеть светлое. Помню, одна книжечка называлась «Путешествие в XVII век», где журналистка рассказывала о своем посещении Псково-Печерского монастыря. Она говорила о мракобесии, но у меня осталось ощущение святости того места, хотя я никогда там не был. И, конечно, была «Библия для верующих и неверующих», из которой тоже можно было почерпнуть очень многое о вере. Самое удивительное, что в журнале «Наука и религия» печаталось много статей и на религиозную тему, под личиной антирелигиозной борьбы иногда публиковались очень интересные статьи.
Где-то к восемнадцати годам у меня созрело твердое решение не просто поступить в семинарию, но и ступить на монашеский путь. В 1985 году впервые пытался поступать в семинарию – тогда это было гораздо сложнее, чем сейчас. Принимали в основном тех, кто уже отслужил в рядах Вооруженных сил. Когда новобранец попадал в армию из семинарии, то давление со стороны командования часто было очень сильным на верующих, и не все возвращались в семинарию доучиваться. Я не поступил. Но у меня есть упрямство: тебе говорят «нельзя», но хочется доказать, что можно. И я все равно пытался поступать. Батюшка сказал, что это происходит не от того, что ты чего-то не знаешь, а от того, что ты не служил в армии. Но я не жалею о том, что я предпринял эту попытку.
Когда в Троице-Сергиевой лавре я впервые увидел монашеский постриг, который совершал митрополит Питирим (Нечаев), тогда еще не мог представить, что моя жизнь будет связана с этим верным служителем Русской Церкви, что в этом же храме спустя четыре года будет совершаться и мой монашеский постриг.
Но сначала я пошел в армию и отслужил два года. Вернувшись, пришел работать в Издательский отдел Московской Патриархии, потому что до армии от владыки Питирима получил предложение о работе здесь через моего настоятеля, отца Дамиана Круглика, который тогда служил в Богоявленском соборе. Когда человек идет по пути воцерковления, Господь посылает ему хороших, добрых людей. И мне Господь всегда посылал таких.
Это было особое время. Образовалась церковная семья во главе с владыкой Питиримом. Мои первые труды начались в экспедиции Издательского отдела, в подвале под Успенским храмом в Новодевичьем монастыре, где мы занимались рассылкой литературы. Я работал в русской экспедиции. Заведующим английской экспедиции тогда был Сева Чаплин, будущий протоиерей. Мы оба были молоды, практически ровесники, а сотрудницей у него была ныне покойная монахиня Феодора (Лапковская), очень интересный человек.
Потом меня пригласил к себе работать на склад литературы Сергей Михайлович. Там я трудился недолго, потому что пришел на работу в феврале 1988 года, в юбилейный год 1000-летия Крещения Руси, а со 2 августа 1988 года, на Илию Пророка, я стал иподиаконствовать у владыки Питирима. Ходил в храм Воскресения Словущего, где служил владыка, и молился в алтаре. Старшим иподиаконом тогда был Иван Сирота, ныне тоже протоиерей, служащий в Москве. Он мне сказал: «Ты так долго будешь ходить, надо ехать куда-то на выезд, и владыка тебя обязательно возьмет иподиаконствовать».
И первый мой выезд был в Пески. Это было удивительное место: погост с двумя церковными домами, ближайший населенный пункт в полутора километрах по бездорожью, глухомань на окраине Московской области, в Шаховском районе. Если прошел дождь, то добраться туда можно было только на грузовике или на тракторе. Электричество в храм подвели только в начале 1980-х годов. В самом храме было две лампочки, а владыка не благословлял электрических паникадил. Так и служили со свечами.
Меня взяли туда, и владыка надел на меня стихарь, который был гораздо длиннее, чем было нужно, но другого не было. С этого началась моя иподиаконская жизнь, очень насыщенная, но непродолжительная, потому что уже в марте следующего, 1989 года, владыка постриг меня в монашество.
А потом владыка меня перевел на должность ризничего и сотрудника отдела проверки. Проверяли материалы, поступающие в печать, даты, цитаты, чтобы не вкрадывалась в текст неправдивая информация. Я написал несколько кратких статей, скорее – заметок, для «Журнала Московской Патриархии», которые были опубликованы.
Памятны поездки в Волоколамск, в благочиние, куда владыка выезжал служить в различные храмы. Выезжали всегда с ночевкой и знакомились с духовенством, которое там служило. Совершенно потрясающие люди! Там я познакомился со старшим братом теперешнего владыки Димитрия, отцом Николаем Поповым, который там был настоятелем. Мы оба родились в Удельной, но отец Николай был старше меня почти на 30 лет. С момента моего прихода в Волоколамск у нас сложились добрые отношения, я стал кумом его сына, крестил, был крестным отцом у его второго внука, поэтому мы породнились духовным родством.
Люди, приходящие в храм, были необыкновенными. Например, многолетняя труженица прихода Пески Надежда Прохоровна Горшкова пришла в этот храм девчонкой в 1943 году, когда еще только-только отогнали немцев, и с тех пор всю жизнь провела при этом храме, даже жила при храме в юности. Она находилась в послушании у монахинь, бывших насельниц Бородинского монастыря, несколько человек из которых проживали при этом храме. Они воспитывали ее, она всегда хранила о них теплую память. Деревянный храм на горе, погост, церковь, два церковных домика, в одном из которых жил батюшка, а в другом – Надежда Прохоровна и мы, когда приезжали.
Храм в честь Сретения Господня имеет три придела, есть две части – зимняя и летняя. Летняя часть освящена в честь Сретения Господня и Покрова Пресвятой Богородицы, а зимняя часть – в честь Илии Пророка. Все престольные праздники служились в главном приделе – в Сретенском, а зимой, в силу того, что на Сретение невозможно служить в летней части храма, служили в Ильинском приделе. Народу было не очень много. Когда я, уже будучи священником, приезжал из Москвы в 1990-е годы и привозил с собой несколько человек певчих, то порой случалось, что на клиросе было больше людей, чем молящихся в храме.
Я встретил немало замечательных священников, которые пережили тяжесть гонений на Церковь. Мое поколение 70–80-х годов XX века уже не встретилось с открытыми гонениями на православие. Как правило, строгих запретов на посещение храма уже не было, но если в той же школьной среде вдруг узнавали о том, что ты верующий, то тебя начинали прорабатывать. Верующего человека продолжали считать неполноценным, немного ненормальным, неким мракобесом.
Но мы никогда не были мракобесами, мы всегда были достаточно активными и общительными. Наша вера не мешала нам общаться со сверстниками, которые, может быть, не посещали храмы. Мы не всем рассказывали об этом, потому что у нас был свой мир, в котором мы жили. Если, конечно, кто-то узнавал о нашей вере, мы этого не отрицали, но и напоказ свою веру не выставляли, это было не нужно: все равно открытой проповеди тогда никто не разрешал. Все это стало возможным после 1988 года. Во-первых, осенью 1988 года началась так называемая перестройка в государстве. 1988 год – это год 1000-летия Крещения Руси, значимое событие не только в жизни Церкви, но и государства, поэтому наступил переломный момент во взаимоотношениях Церкви и государства, когда государство начало сотрудничать с Церковью, начали открываться храмы и монастыри.
В начале 80-х годов XX века на территории России было два действующих монастыря: Троице-Сергиева лавра и Псково-Печерский монастырь. Не было ни одного женского монастыря, потому что в шестидесятые годы, так называемую хрущевскую оттепель, очень многие храмы закрывались. Для Церкви это время было жутким временем гонений, когда закрылась даже Киево-Печерская лавра и духовные семинарии. «Хрущёвская оттепель» оказалась временем потепления ко всему, но только не к Церкви, на которую началась вторая волна гонений. Если после войны множество храмов открылось, то в хрущевские годы очень много храмов было вновь закрыто. Это время мое поколение не застало, но мы имели возможность общаться с людьми, которые во всей полноте соприкоснулись с давлением Совета по делам религий, когда нужно было получить регистрацию на служение в храме, когда тебя могли лишить этой регистрации или отправить с прихода на приход. Было так, что живешь в одном конце Московской области, а служить тебя направляют в другой конец этой же области. Отправляло не церковное начальство, а те, кто передавал начальству это указание. Священник был практически бесправным существом, всеми делами в храмах заправляли старосты. Если староста был нормальным, вменяемым или хотя бы немного верующим человеком, то тогда для храма делалось многое.
Я благодарю Бога за то, что в моей жизни был такой замечательный священник, как отец Виктор Шиповальников, судьба которого во всей полноте впитала в себя церковную историю. Он родился в Архангельске, в верующей семье. Когда начались гонения за веру, его мама сказала: «Витя, уезжай, пока тебя не арестовали». И он уехал учиться в институт в Ленинград. Из его воспоминаний: «В Архангельске у нас был единственный действующий храм, Кладбищенский, все остальные были закрыты. Я – юный алтарник. Служит приходской батюшка, стоит сонм архиереев, которые тогда находились в ссылке в Архангельске, а потом они стали заключенными на Соловках. В то время они были в Архангельске в ожидании крестного пути, который им предстояло пройти. В основном это были будущие новомученики, они стояли в облачениях, ожидая момента, когда можно будет подойти к престолу и причаститься. Служить им не разрешали, было запрещено».
Потом Виктор Шиповальников уехал учиться, был прихожанином уже в Ленинграде. Митрополит Николай (Ярушевич) был его духовным наставником. В 1939 году его призвали в армию, он служил в только присоединенной к Советскому Союзу Бессарабии – Молдавии. Когда началась Великая Отечественная война, территория Молдавии была сразу оккупирована, Виктор оказался в плену. Милостью Божией ему удалось бежать, потом в Одессе его приютили добрые люди. Впоследствии он поступил в Одесскую духовную семинарию. Церковная жизнь тогда проходила под властью румын, на оккупированных врагом территориях Церковью управлял румынский митрополит. В 1943 году в оккупированной Одессе Виктор познакомился со своей будущей женой и русским митрополитом, находившимся на покое. Виктор был рукоположен в священнический сан и направлен на служение в Кишинев.
Когда пришли советские освободительные войска, батюшку отправили в Сибирь, в лагерь. В 1946 году по распоряжению Сталина митрополит Николай (Ярушевич) готовил списки духовенства, находящегося в лагерях и застенках, потому что после войны начали открываться храмы, а священников не хватало. В списки был включен и отец Виктор. Его освободили и направили на служение в родной город Архангельск, но там он служил недолго, потому что на Крещение он организовал крестный ход на реку Северная Двина, где приготовили прорубь и сделали иордань. После этого батюшку вызвал уполномоченный и велел в 24 часа покинуть Архангельск.
Отец Виктор поехал в Ростов, где служил архиерей Сергий (Ларин). Секретарем у него работал, по-моему, тогда еще иеромонах Пимен (Извеков), будущий патриарх. Так как отец Виктор был знаком со Святейшим еще с молодости, то он позвал его служить в этот город. Он служил здесь тоже недолго. Батюшку попросили уехать и отсюда, потому что он снова организовал крестный ход, к которому присоединились студенты педагогического института, расположенного рядом с храмом. Отец Виктор в вопросах веры не шел на компромиссы.
Он вынужден был уехать во Псков, где архимандрит Пимен уже был наместником Псково-Печерского монастыря. Несколько лет он служил во Пскове, жил с семьей в колокольне Псковского собора.
Далее он служил в Рязанской епархии, сначала в городе Сасово, потом его перевели ключарем в Борисоглебский собор Рязани, где он прослужил более 20 лет.
Затем батюшка уехал служить в Московскую область, потому что Патриарх Пимен пригласил его на службу сюда, в храм в поселке Удельная. Более трех часов он добирался до места своего служения из Кратово, где жил. В поселке Удельная он прослужил много лет.
Когда отец Виктор был уже старым человеком, в Коломне на богослужении его увидел Патриарх Алексий II. Патриарх знал отца Виктора и спросил его, не имеет ли он каких-нибудь пожеланий. Батюшка ответил: «Ваше Святейшество, я уже стар, было бы хорошо мне быть поближе к дому, к поселку Удельная, где я когда-то служил». И владыка Ювеналий перевел его в Удельную, и там отец Виктор служил до последнего дня своей жизни. Его погребли в Заозерье Посадского района, где он служил. Там же погребена его матушка. Он был замечательный батюшка!
Тогда домовые храмы были запрещены, это грозило тюремным заключением. По благословению Святейшего Патриарха Пимена у отца Виктора на территории участка был домовый храм, где собирались только самые близкие люди, кому батюшка доверял. Приезжали священники, миряне, которые, действительно, были хранителями веры. В этом храме мы имели возможность прикасаться к таким святыням, как Серафимо-Дивеевская икона Божией Матери «Умиление», которая была передана со многими другими святынями, обожженная скамеечка, у которой скончался преподобный Серафим Саровский, часть камня, на котором был написан образ молящегося Серафима Саровского, и часть от того камня, на котором молился преподобный Серафим. У отца Виктора находилась икона святителя Николая, написанная святителем Феофаном Затворником Вышенским, эта икона сегодня передана в Успенский Вышенский женский монастырь. У отца Виктора хранился Евхаристический набор сосудов, который император Николай II подарил Дивеевской обители при своем посещении. Было много интересных вещей.
Все это хранилось у отца Виктора, и мы имели возможность с этим соприкоснуться, помолиться. Батюшка не только это хранил, он все это еще и реставрировал.
Отец Виктор, прошедший через сталинские лагеря, рассказывал, как однажды он долго ждал своего сына из школы, а того все не было. Пошел его встречать, а сын, избитый, лежит под забором. К сожалению, такое было. На детей священников было достаточно сильное давление, особенно в 1940–1960-е годы. В 1970-е и особенно в 1980-е годы уже было немного легче, но все равно те годы были страшными. Конечно, семье священника приходилось многое претерпевать.
Мои детские воспоминания о церкви в поселке совершенно потрясающие: ощущение запаха украшенного елками храма на Рождество, необыкновенный запах сена и березок на Троицу. И, конечно, храмовые богослужения. Это будет храниться в моем сердце всю жизнь.
Это сейчас у нас храмы все практически пустые, а тогда в воскресный день даже руку не поднимешь, чтобы перекреститься, не говоря уже о том, что сейчас у нас даже на Пасху такого не бывает.
В 1988 году, когда отмечали Тысячелетие Крещения Руси, я на Пасху попал в Богоявленский собор. Нужно было пройти несколько кордонов, пускали только по пригласительным билетам. Мне тогда отец Дамиан дал билетик, благодаря которому я преодолел все препятствия.
К своему 18-летию я точно знал, каким путем мне идти. Я пошел на прием к владыке и сказал: «Владыка, благословите, хочу принять монашество».
Он велел мне ехать в Академию и подать прошение. Тогда я учился на первом курсе семинарии. Наверное, за многие годы такое было впервые: семинариста постригли в монахи уже на первом курсе. Потом я узнал, что мне помог ныне покойный владыка Георгий (Грязнов). Меня постригли 27 марта с именем Алексий. Хотя с тех пор прошло уже более 30 лет, но я до сих пор волнуюсь, вспоминая свой постриг.
А 7 апреля, на праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, по благословению Патриарха Пимена в Волоколамске, в храме Рождества Богородицы, бывшего Богородице-Рождественского монастыря, владыка рукоположил меня во иеродиаконы. Так началось мое церковное служение.
В это время я учился в Академии и был сотрудником Издательского отдела, поэтому на первом курсе у меня было свободное посещение: приезжал, ходил на лекции, экстерном сдавал экзамены.
Одним из моих соседей по учебе был будущий отец Михаил Дудко, сегодня достаточно известный священник в Москве. На моем этаже тогда жил племянник отца Матфея Стаднюка – отец Анатолий Стаднюк, жизнерадостный, глубоко верующий человек. Замечательным был отец Иларион, духовник Академии, Господь дает ему силы. У нас проходили совместные молитвы в академическом храме.
В годы отсутствия православной литературы мы старались получить какую-либо информацию из журнала «Наука и религия» и газет. В это атеистическое время хотели закрыть даже Псково-Печерский монастырь. Но нам удалось сохранить Церковь и людей, которые ходили в храмы. Особого антирелигиозного давления я не испытывал, но в художественных фильмах того времени священник часто был показан не в лучшем свете. А диссидентов ни среди священников, ни среди прихожан в советские годы не было.
В 90-е годы ХХ века, когда я стал священником, мы начали ходить в школы ближайшего Подмосковья, где на факультативных основах встречались с учащимися. Но в регионы такие послабления в религии дошли гораздо позже.
В хозяйственном плане проблем в те годы было очень много. Чтобы произвести ремонт в церкви, надо было преодолеть множество преград, всюду добиться разрешений. Перекрыть крышу храма ты самостоятельно не мог. Сначала ты получал разрешение на это, потом надо было где-то достать железо для перекрытия. Строительные материалы необходимо было достать официально. Приехать на рынок и купить что-либо было невозможно.
Трудности в жизни храма добавляло множество надзирающих органов в виде охраны памятников, которые приезжали и пытались на тебя как-то надавить. А внутреннюю жизнь осложняли старосты храма, которые часто не помогали, а затрудняли дела. Хорошо еще, что в поселке Удельная мне повезло, но я там был не священником, а сотрудником, поэтому могу все воспринимать только как прихожанин. Перед армией в этом храме мне довелось поработать сторожем, потом – алтарником. Староста был жестким, но он навел порядок: подвел газ, провел водопровод, построил отдельно стоящий крестильный храм и церковный дом. Это в то время было практически невозможно. Сотрудники получали приличную зарплату. У храма были стабильные доходы. В трапезной работников храма кормили ежедневно так, как в некоторых приходах не кормят и в праздники.
А после него в этот храм пришел староста, который при тех же условиях всем всегда говорил, что денег нет ни на что. Все по-разному, у каждого человека свое видение мира.
Позднее, когда я работал в Издательском отделе, с особой теплотой вспоминал нашу церковную жизнь. Каждую среду утром служили литургию в домовом храме в честь преподобного Иосифа. Владыка или служил, или молился, если был в Москве. Пел хор сотрудников, служил один из священников Издательского отдела. Потом все шли по своим рабочим местам, а вечером были так называемые погодинские среды. Владыка устраивал чаепитие со встречей с кем-либо из интересных, специально приглашенных людей. Или смотрели какой-нибудь фильм, а потом обсуждали его. Это была особая жизнь. Сегодня во многом все это уходит. Сегодня на праздники приглашают музыкантов и певцов, а раньше пели сами: пели духовные канты, песнопения, которые сейчас вообще не поют. Например, у нас в Песках Прохор пел про Бородино, про генерала Тучкова, про его жену, которая ходила искать мужа после войны и создала монастырь на месте его гибели.
Общественная жизнь Церкви появилась в нашей стране только после 1988 года, после государственного празднования Тысячелетия Крещения Руси. Я был первым священником, который встречался с учеными ЦАГИ. На выборах в Верховный Совет от Академии выдвигался владыка Димитрий, архимандрит, а от оппозиции по этому же округу государством выдвигался Глеб Якунин. И мы в качестве доверенных лиц ездили по предприятиям и рассказывали об отце Димитрии и о Православной Церкви. Так в 1989–1990-е годы Православная Церковь начала появляться в общественном пространстве. В храм приходило множество людей из творческой и научной интеллигенции.
Хочу рассказать о своем первом монашеском послушании, очень интересном. Я был членом комиссии от государства по приемке Иосифо-Волоцкого монастыря: за рулем грузового автомобиля вывозил экспозицию, стенды из музея, который находился на территории монастыря, в Волоколамский Кремль, в музей. Меня водили по разрушенному собору. Это сейчас там благолепие, красота, а тогда была пустота.
Еще одно воспоминание о моем постриге, который был совершен у мощей преподобного Сергия. Две ночи, проведенные в алтаре, памятны до сих пор: ночью приходила братия и помогала тебе читать Псалтирь, чтобы ты не уснул. Тебе три дня нельзя было снимать ни клубок, ни тапочки – ничего, три дня и две ночи. Потом приходит восприемник и читает молитвы на снятие клобука. Владыка Питирим сказал, что у меня будут три дня и три ночи, когда буду вспоминать прошлое, мечтать о будущем, и другого такого времени у меня не будет больше никогда. Все это хранится в моей памяти. Закрываешь глаза и все это переживаешь, как вчера. Очень скоротечна жизнь!
Спустя годы порой о многом жалеешь. Я очень переживаю, что мне не удалось побывать у архимандрита Павла (Груздева). Я узнал о нем из книги «Последний старец», в которой он предстал передо мной как человек огромной духовной силы, живущий в этом мире с шутками и прибаутками. Он был практически наш современник, с которым встречались мои знакомые. Я тоже мог бы к нему поехать, но тогда не знал о нем.
Так же узнал из книги о замечательных шатских старицах: Анисии, Агафии и Матроне. Когда они были живы, я был совсем молод и не встретился с ними при их жизни. Позднее я побывал в их замечательном домике, но стариц уже, к сожалению, не было в живых. Но, с другой стороны, Господь нас так ведет, что мы узнаём о святости других только после того, как этих людей не станет рядом.
Сегодня мы были на могиле отца Владимира Ганина, с которым я познакомился в 1988 году. С его сыном, теперешним настоятелем храма, где служил отец Владимир, отцом Сергием, мы поступали вместе в семинарию. С тех пор мы дружим семьями. Отца Сергия владыка Ювеналий избрал своим духовником. Жалею, что общался с ним недостаточно часто, к этому источнику необходимо было припадать как можно больше и чаще: кладезь знаний, необыкновенная доброта, огромная мудрость. Всему этому можно было у отца Сергия поучиться. Мне его очень не хватает.
Иногда о таких людях рассказывают только тогда, когда они уходят из этой жизни. Например, покойный епископ Якутский Зосима, мой однокашник по семинарии. Однажды, когда он был ризничим в Даниловом монастыре, мы тепло разговаривали с ним в его келии. Он вспоминал, как встречался с отцом Павлом (Груздевым), когда тот приезжал в Москву.
Радует, что Господь, когда я полагался на волю Божию, всегда показывал на примере моей жизни, что Он все управит так, как нужно, не так, как ты хочешь. Нужно стараться смирять себя, говорить: «Не моя, но Твоя воля, Господи». И Господь выведет тебя из самых сложных ситуаций.
Меня в свое время хотели перевести в Москву из области. Несколько раз запрашивали мою автобиографию, но дело не двигалось. А потом Господь так управил, что я был переведен в Москву. Сегодня я думаю: «Слава Богу, что так произошло, потому что если бы это случилось раньше, то я не познакомился бы со многими людьми, которые сегодня мне очень дороги». Так Господь все управил своим чередом. Он знает, что для нас лучше, что нам нужно и когда нужно. Нам часто кажется, что мы все это получаем довольно поздно, ведь хотелось бы получить это немного раньше, но Господь все посылает в тот момент, когда тебе это действительно необходимо. Всему свое время. Делай все из любви к Богу. Все остальное Господь управит!
Сайт «Память Церкви»
Беседовал Андрей Лебедев